Маленькие Смерти - Дарья Беляева

А я хорошо знаю своего папу, если он говорит, так, будто повод для волнения, пусть и маленький, но есть, это может значить только одно. Он в панике.

— Начинается посадка, милый. Примерно через двадцать пять часов, мы с тобой поговорим лично. Постарайся за это время не умереть еще раз, хорошо?

И прежде, чем я успеваю что либо сказать, папа бросает трубку.

— Ты явно соскучился, — говорю я напоследок, но отец вряд ли имеет удовольствие услышать мою реплику.

Вытащив из шкафа один из десятка одинаково-черных костюмов, заказанных в местном похоронном бюро, я переодеваюсь, чтобы спуститься в гостиную. Я еще толком не знаю, что мне делать. Представление назначенное на послезавтра, наверняка, придется отменить. Я впервые чувствую, что на самом деле меня постигла не рядовая неудача, в меня стреляли и от этого моя жизнь, хоть немного, но изменилась.

В гостиной Мэнди сидит на диване, положив ноги на стеклянный столик, в одной руке она сжимает стакан, янтарно-рыжий от виски, а в другой мобильный телефон. Я еще успеваю услышать:

— Райан, я прекрасно понимаю, насколько все серьезно, прекрати говорить так, будто бы…

Ага, значит посадка у него началась. Я чувствую легкий укол обиды, собираюсь в угоду этому чувству даже продолжить подслушивать, но Мэнди замечает меня, тут же кладет телефон на столик и отодвигает подальше, будто я застал ее за чем-то неприличным.

— Милый! — говорит она неожиданно радушно. — Хочешь виски с содовой? Ты уже съел куриный суп, теперь ты здоров и можешь пить.

Я сажусь рядом с Мэнди на диван, вытягиваю ноги точно так же и беру у нее стакан.

— И о чем вы говорили с папой?

Я отпиваю виски, чувствуя, как он обжигает мне язык, ожидаю ответа, но Мэнди молчит довольно долго, вытянув ноги и сосредоточенно шевеля пальцами на них.

Мне думается, что я мог бы подойти с другой стороны. Тогда я спрашиваю:

— А Ивви тебе все рассказала?

— Только про то, какого идиота дали ей в напарники.

И тогда я рассказываю Мэнди все, ничего не утаивая, абсолютно открыто повествую, так сказать, о секте и стрелке, о том, как я говорил со стрелком в мире мертвых, обо всем. Вот, посмотри, тетя, у меня от тебя секретов нет.

— И что мне теперь делать? — спрашиваю я, в конце концов.

— Не тупи, — говорит Мэнди. — Если он ирландец и фанатик, то скорее всего католик. Сходил бы ты в церковь Святого Альфонса, она построена ирландцами для ирландцев. Мы туда ходили, когда были маленькие. Послушал бы, что люди говорят.

— А ты не боишься, что стрелок сидит там и меня убьет?

Мэнди отбирает у меня стакан, делает глоток сама.

— Не боюсь. Фанатики не будут убивать людей в церкви и поблизости.

И почему-то мне кажется, что она прекрасно знает, о ком говорит.

— Я бы, — продолжает Мэнди. — На твоем месте взяла вот это.

Она выуживает из-под подушки пистолет, новенький браунинг, протягивает мне, и я в этот момент абсолютно уверен, что Мэнди лучшая тетя в мире.

— Если хочешь что-либо выяснить сам, лучше попробовать, пока твой отец все еще за пределами воздушного пространства Соединенных Штатов Америки.

Она цокает языком и подмигивает мне. Мэнди явно страдает от того, что не может мне чего-то сказать и так же явно отсылает меня туда, где я смогу узнать что-нибудь самостоятельно.

Самое время вспомнить ту пословицу, где сказано о том, как сделать все хорошо.

Церковь Святого Альфонса представляет собой жалкое зрелище. Здание такое ветхое, что напоминает о старой доброй Ирландии, две его башенки с белыми, начищенными крестами только чуть-чуть возвышаются над окрестными постройками, а цветом оно напоминает больше пряничный домик, чем дом Бога. Две растущие по бокам от церкви разлапистые пальмы и то выглядят величественнее.

Плечо болит немилосердно, так что я стараюсь двигаться не слишком резко. Поднимаясь по ступенькам к церковному дворику, отделяющему сакральное, так сказать, от профанного, я вдруг будто бы чувствую на себе чей-то взгляд. Как медиум, я привык доверять таким ощущениям, а оттого сую руку в карман, чтобы ощутить вдобавок еще и холод пистолета в ладони.

Никакой стрельбы в Божьем доме, грязные ирландские иммигранты.

Я успеваю как раз-таки к началу службы, на которой никогда не был. Мои родители ненавидят все, что связано с религией. Они говорят, что дело в моем деде, Моргане, который был по-ирландски истов в своей вере и тем самым навсегда отвратил от нее своих детей.

Отчасти я ему даже благодарен, потому что крошка Фрэнки Миллиган, в отличии ото всех своих одноклассников, спал по воскресеньям, а не вынужден был сидеть, разодетый по поводу службы, в душной церкви летом и в холодной церкви зимой, пытаясь не умереть от скуки.

Словом, никогда я не был у Бога в гостях, а оттого, когда я переступаю порог церкви, у меня вдруг перехватывает дыхание. Совершенно невзрачный и непривлекательный снаружи, внутри храм оказывается удивительно красивым. Кипельно-белые стены, с висящими на них распятьями, и устремляющимися вверх, к потолку, фресками Страшного Суда. Если посмотреть наверх, закружится голова от высоты, которая кажется недосягаемой. Я с трудом вспоминаю, как невысок этот храм снаружи. Алтарь, уставленный свечами, укрытый белым покрывалом, над которым нависает скульптура девы Марии, с ее невероятной, такой же недосягаемой красотой и печальными, скорбящими глазами и младенцем, приникшим к ней. Вокруг Марии клубятся золоченые ангелы с блестящими, почти страшными в этом блеске крыльями.

Наверное, я даже рот от удивления открываю, настолько неожиданна для меня эта красота. Воздух пахнет ладаном и миррой, но эти резкие, сладковато-пряные запахи меня совсем не душат. Я сажусь на последний ряд, людей вокруг немного, и все они имеют какой-то возвышенный вид. Последней, перед тем, как появляется священник, свое место занимает сухонькая старушка в монашеском облачении. Она садится рядом со мной, складывает руки на коленях и выпрямляет спину так, будто палку проглотила.

Когда входит священник, все встают, и я встаю вместе со всеми. Верущие читают Confiteor, который я прекрасно знаю только по одной причине — ее читают у нас дома, в основном, когда кто-нибудь сделает что-нибудь маленькое и дурацкое, разобьет тарелку или сломает какую-нибудь безделушку. Так что я повторяю вместе со всеми:

— Исповедую перед Богом Всемогущим и перед вами, братья и сестры, что я много согрешил мыслью, словом, делом и неисполнением долга: моя вина, моя вина, моя великая вина. Поэтому прошу Блаженную Приснодеву Марию, всех ангелов и святых и вас, братья и сестры, молиться обо мне Господу Богу нашему.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});