Зеленое золото - Освальд Тооминг

Реммельгаса прежде всего интересовало положение на лесосеках. Он требовал, чтобы все по очереди выступили и рассказали об этом. Задача оказалась не из легких: народ тут собрался непривычный к речам. Казалось бы, простое дело — сидеть на собрании, а с иного столько потов сходило, будто весь вечер мешки на себе таскал.

Питкасте не чаял дождаться, когда кончат его расспрашивать. Он то вытягивал, то прятал под стул свои длинные ноги и все потирал ворсистым верхом большой фуражки свои свежевыбритые щеки. Но лесничий не знал снисхождения.

— Дальше! Дальше! — наседал он.

— Дальше? — проворчал Питкасте, лицо которого раскраснелось, словно после бани. — Спросите у Осмуса, он начальник лесопункта, а не я.

— Считаете, что объездчику все равно, сколько еще спиленной древесины осталось в лесу?

— Конечно. Она ведь уже не наша, а лесопунктовская, чего же нам соваться не в свое дело?

И, разведя руками, Питкасте беспомощно посмотрел на лесников. Но у каждого была своя забота: вспомнить, каково положение в собственном обходе. К каждому мог внезапно обратиться новый лесничий, и, чтоб не попасть впросак, следовало быть готовым к этому. Поэтому Питкасте предоставили выкарабкиваться одному, а он не знал, как это сделать. Наконец, почувствовав, что пауза слишком затянулась и что надо же что-то сказать, он промямлил:

— Во всяком случае делянка номер сто двадцать шесть очищена…

— Очищена? — И Реммельгас взглянул на него в упор.

— Осмус сказал, что да.

Нугис громко засопел. Ему припомнился ряд неприятностей, связанных с делянкой № 126. Он возражал против ее порубки — ельник там был слишком молодой. Но в его обходе эта делянка была самой близкой от дороги и поэтому пошла под топор. Браковщиком на том участке работает один кулацкий сынок. Чтобы не быть отправленным на лесозаготовки, он поступил на службу в лесопункт. Такому безразлично, ошкурены пни или нет. Плевать ему и на то, скоро ли вывезут лес или не скоро, — сколько ни проси его побыстрей прислать возчиков, он и не почешется. В конце концов Нугис пожаловался Киркме, и возчики ненадолго появились, но вскоре все, как один, исчезли, оставив после себя вырубку еще в большем беспорядке, чем прежде.

От Реммельгаса не ускользнуло угрюмое внимание Нугиса к затронутому вопросу, и он обратился к нему:

— Так ли, товарищ Нугис?

Лесник заколебался. Как ответить? Если сказать, что все это болтовня, что вырубка захламлена и засорена, не прозвучат ли его слова как жалоба на объездчика, на прежнего лесничего. Не придаст ли Реммельгас слишком большого значения какой-нибудь оставшейся в лесу чурке? Вот попал в беду, словно козел между двух стогов! Ведь как ни зол он был на Питкасте за его нерадение к своему делу, за склонность к пьянству, на нового лесничего он был зол еще больше. И старик пробормотал:

— Раз объездчик говорит, что делянка убрана…

Реммельгас оборвал его:

— Когда вы в последний раз там были?

— Позавчера.

Почему-то он смотрел не на Нугиса, а чуть повыше его, на стену. «Что за штука, — подумал старик, — что он там разглядывает? Да еще так старательно?»

— Оглянитесь-ка назад, — сказал Реммельгас и показал рукой на стену.

Нугис попытался, но ничего не увидел, и ему пришлось встать. Он встал. Прямо перед ним висело большое изображение жука с толстой головой.

— Ну и что же? — буркнул Нугис.

— Узнаете?

— Еще бы! Я, слава богу, лесник, а не моряк, чтоб короеда не узнать.

— Обиделись?

Синие глаза Реммельгаса смотрели на него весело, так весело, что старик вконец возмутился. Так и сказал бы этому мальчишке что-нибудь покрепче, если б нашел сразу подходящее слово. Он даже сесть забыл — до того ему хотелось придумать что-нибудь поядовитее.

— Вы слишком торопитесь, — продолжал лесничий. — Торопитесь обидеться. Однако сядьте…

Нугис опустился на стул, чтоб миг спустя снова подняться. Он притворился, что еще раз изучает жука. Он видел плакат бесчисленное множество раз, точно такой же висел в его комнате на стене, но ведь лесник Нугис не какой-нибудь школьник, который встает и садится по команде.

— Вывозку со сто двадцать шестой делянки действительно прекратили, — продолжал Реммельгас, — но только для того, чтобы послать лошадей на более близкие участки. Сто двадцать шестая завалена кругляками, ведь вам это известно, товарищ Нугис? Конечно, известно!

Лесник почувствовал себя, как провинившийся школьник. Но прежде, чем он успел что-либо сказать, Реммельгас уже задал новый вопрос:

— Пространство между Куллиару и Люмату относится к вашему обходу?

— Да…

— Почему там в прошлом году не провели санитарной рубки ухода?

Питкасте понял, что это опять камешек в его огород, и счел нужным заявить:

— Кто стал бы покупать и вывозить лес из этих трущоб? И стоит ли говорить о каких-то высохших да корявых соснах и елках? Пусть их еще постоят.

Нугис уселся. Как быть, что сказать? Говорить ли о том, что он тысячу раз напоминал Питкасте о рубках ухода, пока тот не затопал на него однажды ногами: «Отстанешь ты от меня или нет?» Бывало, он, Нугис, отдерет у себя в лесу истлевшую кору с какого-нибудь сухостоя и найдет вдруг аккуратный, словно по рисунку выточенный узор короеда. Сердце кровью обольется, как на такое посмотришь. Ведь эта дрянь так быстро плодится и распространяется, столько деревьев губит! Только пусть Реммельгас, лиса этакая, к нему не подделывается. Знает он, что у него на уме. Боится, хитрец, выложить в открытую свой истребительный план, вот и кружит все вокруг да около. Но его, Нугиса, на этом не проведешь, не на таковского напал!

— Давно вы в лесниках, товарищ Нугис?

— Сорок один год.

— И все это время были здесь?

— Да, здесь, в Сурру. — И про себя: «Да, да, почти два твоих века, так что не тебе меня учить».

— Сорок один год! — Реммельгас поднялся. Одет он был в серый костюм с брюками навыпуск. Нугис не испытывал особого уважения к человеку, который расхаживал по лесничеству в отглаженных брюках и начищенных до блеска ботинках. Простые галифе и пара добрых сапог — вот наряд для леса.

— Сорок один год! — Реммельгас обошел вокруг стола. — Да тут познакомишься с каждым деревом, с каждым кустом, с каждым камнем, всех зверей и то будешь знать наперечет.

— Нугис пройдет осенней ночью по своему лесу, как по дому, — сказал лесник из Кюдемы, Карл Килькман, сидевший в углу между окном и шкафом.

— Если человек так знает лес, то и любит. А если любит, то и бережет.

И почему-то взгляд Реммельгаса стал при этих словах грустным. Люди зашевелились: видно, их озадачил вид лесничего, словно вдруг постаревшего у них на глазах. А Нугис подумал, что самое время теперь сказать бы: «Да что ты, чернильная душа, знаешь о лесах, да о любви к ним?» Но, опять не набравшись решимости, только яростно подкрутил кверху усы — сначала один ус, потом другой.

— Лесники не садовники, чтоб эти нежности разводить, — фыркнул круглолицый Антс Тюур и зевнул. Ему было скучно. Вот морока: сидеть два часа подряд в натопленной комнате и говорить только о деревьях, о жуках, о пнях да о пропсах! Он был самым молодым тут, послевоенным лесником. Болтать он мог часами, все равно о чем, но только не о лесе. Тюура не любили, он оставался в среде лесников на отшибе, совсем как его участок Кулли, расположенный далеко за станцией Куллиару. Он отличался вспыльчивостью и взбалмошностью, быстро выходил из себя, после чего узко сощуривал глаза и цедил сквозь зубы: «Ах, вот как?» Среди туликсаареских лесников не было охотников до драки, и с Тюуром старались по возможности не связываться.

Заметив, как люди с досадой покосились на Тюура, Реммельгас решил не оставлять без ответа его ядовитую реплику.

— Что ж, товарищ Тюур нашел подходящее сравнение — мы вроде садовников. Какое большое богатство отдано под наше попечение! Каждое бессмысленно уничтоженное дерево — это расхищение народного достояния, а каждое невыращенное дерево — грабеж. А что делаем мы? В Кюдема валяются на старых складах неошкуренные кругляки. На многих делянках, где уже давно закончены работы, та же картина. Короеды не могут и пожелать лучшего корма! И во многих местах нашего лесничества выращивают вредителей, — занимаются этим в нынешнем году и на делянке сто двадцать шесть. В лесах около Люмату полно сухостоя и бурелома, большая часть леса за весь свой век не видела рубок ухода. Хвойка сожрала прошлой весной на участке Кулли половину посаженных культур…

— А что я мог сделать? — Антс Тюур мотнул головой и добавил шутливо: — Если бы эти чертовы хвойки были величиной с воробьев, тогда дело другое — бери ружье и пали в них…

Питкасте прыснул, но Нугис, наклонившийся вперед и приставивший к уху ладонь, чтоб лучше слышать, сердито цыкнул. «Откуда лесничий все так хорошо знает? — удивился он. — Прожил тут всего-навсего четыре недели, а говорит так, будто четвертый год тут находится. Ведь все верно». Нугис забыл об усах и даже о своем намерении поддеть лесничего. Слова последнего забрали его за живое, и он сердито взглянул на Тюура, чтоб тот замолчал.