Амурная примета - Евгений Евгеньевич Сухов

При последней личной встрече с Матевосяном Рудольф Вершинин клятвенно пообещал ему отдать залог через неделю и, разумеется, обещания не сдержал. А еще через неделю в апартаменты Вершинина на Ильинке заявился судебный пристав. Рудольфа Залмановича дома не оказалось, зато присутствовала Эмилия Адольфовна. Она возлежала на кушетке в своем будуаре, когда кто-то решительно крутанул ручку механического звонка входной двери. Эмилия поднялась и, не сочтя нужным накинуть что-либо на себя, пошла открывать дверь в легком шифоновом пеньюаре, почти совсем не скрывающем белизны обнаженного тела.

Когда она раскрыла дверь, ее взгляд встретился со взглядом еще молодого человека, которому не было и сорока лет, выше среднего роста, с римским носом и короткими светлыми волосами.

– Судебный пристав Щелкунов, – охотно представился гость, с большим удовольствием разглядывая хозяйку квартиры. И неожиданно для себя добавил: – Владислав Сергеевич.

– Эмилия Адольфовна, – сахарно улыбнулась в ответ Бланк. – Вы к Рудольфу?

– К нему, – завороженно глядя в темные глаза Эмилии, произнес пристав Щелкунов.

– А его нет дома, – щебетнула хозяйка квартиры, в свою очередь, не без интереса разглядывая судебного пристава.

– Когда же он будет, позвольте вас спросить? – более чем вежливо поинтересовался Владислав Сергеевич.

– Вечером. Если вы зайдете после шести пополудни, то наверняка его застанете, – ответила Эмилия и посмотрела на судебного пристава многообещающим взглядом.

– Хорошо. Всенепременнейше зайду…

Владислав Сергеевич был несказанно очарован хозяйкой квартиры. Мало того что она была молода и хороша собой, она еще благосклонно смотрела на него, словно обещая нечто такое, что он может получить, если, конечно, возжелает и предпримет соответствующие шаги. Как мужчина не без опыта общения с противоположным полом, Щелкунов правильно понял взгляд Эмилии и был отнюдь не против завязать с сей девицей легкомысленное знакомство, обещающее множество приятственных минут.

Вечером того же дня около семи часов вечера Владислав Сергеевич снова отправился к доходному пятиэтажному дому на Ильинке, принадлежащему подворью Троице-Сергиевой лавры. Дойдя до двери квартиры, в которой он уже побывал днем, судебный пристав вдруг неожиданно заметил, что слегка робеет. «Право, так не годится. Ну совсем как мальчишка!» Какое-то время он простоял у двери, затем решительно крутанул ручку звонка. За дверью мелко-мелко забили крохотные мелодичные колокольчики. Через непродолжительное время Щелкунов услышал звук открываемого английского замка, и перед ним снова предстала хорошенькая хозяйка квартиры. Правда, на этот раз на ее хрупких плечах присутствовал халат, но и он отнюдь не скрывал всех прелестей очаровательной Эмилии, а скорее подчеркивал их. Похоже, что бы ни было надето на ней, она все равно будет выглядеть эффектно и соблазнительно.

Очаровательная Эмилия Бланк кивнула судебному приставу как старому знакомому и отошла вбок, пропуская его в квартиру. Откуда-то из дальних комнат раздался мужской голос:

– Кто там, дорогая?

– Это к тебе, – обернулась на голос Эмилия Адольфовна и захлопнула входную дверь.

Рудольф Залманович, которому Эмилия рассказала о дневном посещении их квартиры судебным приставом, к разговору с представителем судебной власти предстал во всеоружии. Он радушно принял гостя, предложил присесть, попросил Эмилию принести бутылочку старого го-сотерна[6], что она с удовольствием сделала.

Говорили Щелкунов и Вершинин недолго, но обстоятельно. Владислав Сергеевич был вполне доброжелателен, на что, вне всякого сомнения, повлияло присутствие Эмилии Адольфовны. Рудольф Залманович со всем охотно соглашался, кивал и обещался в самое ближайшее время уладить все дела с бывшим служащим комиссионерской конторы Матевосяном.

Когда Владислав Сергеевич прощался, он снова встретился с Эмилией взглядом, обещавшим по-прежнему многое…

* * *

Ревность, милостивые государи, есть не что иное, как эгоистическое чувство собственничества. Об этом еще с конца прошлого века начали говорить эмансипированные барышни-просветительницы, состоящие в различных женских кружках и организациях. Дескать, ревность не является чувством, производным от любви, и любовь без ревности вполне возможна. Сама же ревность есть явление нездоровое и даже патологическое, от которого необходимо избавляться, а ежели это не получается, то его необходимо лечить. Как это, к примеру, делают во Французской Республике, где уже появилась специальная лечебница для ревнивых, каковых излечивают, как утверждают французские специалисты, с большим успехом.

Что ревность может быть всепоглощающей и лютой – это бесспорное мнение. Пример шекспировского Отелло служит несомненным и ярким тому доказательством…

Поначалу Вершинин не ревновал Эмилию. Ни к маркизу, ни к князю Асатиани, ни к этому развратному мальчишке Яше, сыну сахарозаводчика Терещенко. Рудольф с Эмилией даже посмеивались над престарелым маркизом де Гильи, когда она рассказывала Вершинину о разных склонностях старого распутника и его желаниях, которые он, не стесняясь, буквально выпрашивал у Эмилии.

А когда Рудольф Залманович нашел у Эмилии парочку любовных писем, неожиданно все разом поменялось. Оказалось, что, помимо прочего, на что Вершинин давал разрешение, у нее имеются романы и на стороне, для души, так сказать.

Вершинин возревновал. Впал в несказанную ярость. Потрясая любовными письмами перед самым носом Эмилии, он разразился грубой бранью, обозвал ее самыми последними словами, а потом, полностью потеряв над собой контроль, избил ее до крови, вынудив даже просить о пощаде.

Казалось бы, что после случившегося Эмилия должна была возненавидеть своего мучителя и, улучив момент, сбежать от него. Но ни того ни другого не произошло. Напротив, Эмилия стала посматривать на Вершинина снизу вверх, признав его, как собачонка, за своего хозяина, и беспрекословно исполняла все его прихоти.

А микроб ревности, поселившийся в душе Рудольфа Залмановича, разросся до невероятных размеров. Его размолвки с Эмилией сделались частыми и нередко заканчивались безумно-страстными примирениями, что еще более сближало их.

Между тем фортуна перестала им улыбаться. Маркиз де Гильи, завершив в России какие-то свои дела, уехал во Францию, не предоставив Эмилии никаких материальных компенсаций. Сам же Вершинин, вняв словам судебного пристава Щелкунова, поменял последние франки маркиза на рубли и рассчитался с этим несносным Матевосяном. К тому же разъедающая душу ревность заставила Вершинина перестать «сдавать в аренду» Эмилию молодым сладострастникам и престарелым вожделенцам. Теперь едва ли не каждый день по возвращении домой у Рудольфа с Эмилией происходили яростные скандальные споры, во время которых они осыпали друг друга оскорбительными упреками и обвинениями.

Проходили дни, недели. Нужда усугублялась. Они задолжали всем: квартирному хозяину, портнихе, модистке, бакалейщику. Иначе – стали перебиваться с пуговки на петельку…

Однажды Рудольф Залманович попросил Эмилию съездить к отцу и попросить денег у него.

– Он отец, он не откажет, – уговаривал Вершинин свою юную любовницу, которая поначалу отнекивалась. Однако «нужда да голод прогонят на холод», и Эмилия решилась. Упала отцу в ножки. Поплакалась. Дескать, еще малость, и она помрет с голоду прямо на мостовой. Ну, а отец – он