От межколониальных конфликтов к битве империй: англо-французское соперничество в Северной Америке в XVII-начале XVIII в. - Юрий Акимов

Но если территории, попавшие в орбиту французской экспансии, по своей протяженности на порядок превосходили размеры тех участков, которые находились под контролем англичан, то последние, в свою очередь, с самого начала обошли своих соперников по количественным показателям. В колониальной Северной Америке всегда было гораздо больше английских поселенцев, чем выходцев из Франции. В 1627 г. во всех европейских колониях на этом континенте (к северу от Флориды и Мексики) находилось около 2700 человек, из которых 2310 (т.е. 85%) проживали во владениях Лондона, тогда как в Канаде и Акадии в то время насчитывалось лишь 107 жителей (3,9%).[183] С началом «Великого исхода» пуритан особенно быстро стала расти численность населения Новой Англии, где к 1650 г. насчитывалось около 23 тыс. «пилигримов».[184] Хотя современные специалисты пришли к выводу, что масштабы иммиграционного потока из Англии в эти колонии были не столь значительны, как предполагалось раньше, в любом случае они на порядок превосходили число поселенцев, прибывших в это же время в Акадию и Канаду. К 1663 г. в английских, французских и голландских колониях в Северной Америке насчитывалось 83,5 тыс. человек. При этом 48% из них (40 тыс.) приходилось на долю Новой Англии, 36 (30 тыс.) — на долю Вирджинии и Мэриленда, 12 (10 тыс.) составляло население Новых Нидерландов и только 4,2% (3,5 тыс.) — Новой Франции.[185] В результате мероприятий, осуществленных французским правительством и колониальными чиновниками во второй половине 60-х — начале 70-х годов XVII в., численность населения Канады и Акадии стала увеличиваться несколько более быстрыми темпами, и в 1685 г. в этих колониях насчитывалось 12,7 тыс. поселенцев,[186] сосредоточенных главным образом в долине реки Св. Лаврентия. Однако население Английской Америки росло еще более стремительно. В 1680 г. там насчитывалось 151, 5 тыс. человек, а в 1G90 г. — 210,3 тыс.[187] Иными словами, к концу XVII в. англичан в Северной Америке было как минимум в 16 раз больше, чем французов! В дальнейшем этот разрыв стал еще более впечатляющим. В 1700 г. англичан было уже 250,9 тыс., а в 1710 г. — 331,7 тыс.,[188] тогда как во всей Новой Франции в 1706 г. насчитывалось лишь 16,4 тыс. поселенцев.[189]

Правда, эта колоссальная разница в численности населения владений двух держав в определенной степени компенсировалась его крайне неравномерным распределением. Многие регионы Английской Америки (в том числе и те, которые попадали в зону англо-французского конфликта) были населены крайне слабо. Это расположенные на границе Новой Англии и Акадии территории колонии Мэн (позднее вошедшие в состав Массачусетса), Ньюфаундленд, где число английских и французских поселенцев было примерно одинаковым (около 500-600 человек к концу XVII в.), район Гудзонова залива, где находились лишь торговые посты с несколькими десятками служащих.

Две колониальные империи различались не только по внешним количественным параметрам, но и но своей внутренней организации.

Владения Лондона в Северной Америке представляли собой пестрый конгломерат слабо или вообще никак не связанных друг с другом колоний, отличающихся по своему статусу, внутреннему устройству, типу хозяйства, господствующей религии, не говоря уже о географическом положении, а также численности населения и его структуре. При этом в глазах правительства метрополии и групп, которые были связаны с колониальной экспансией, политическая и экономическая значимость тех или иных владений была далеко не одинаковой.

Например, пуританская Новая Англия, густонаселенная, но не производящая никаких отсутствующих в метрополии продуктов, очень быстро перестала привлекать внимание государственных мужей в Лондоне. Даже Кромвель, которого вряд ли можно упрекнуть в пренебрежении колониальными проблемами, считал ее «бедным, холодным и бесполезным местом».[190] В свою очередь, это обстоятельство (конечно, вкупе с другими причинами) способствовало тому, что колонии Новой Англии уже в первой половине 40-х годов XVII в. превратились в достаточно автономное политическое и хозяйственное образование, слабо связанное со «Старой» Англией. В 1643 г. Массачусетс, Плимут, Коннектикут и Нью-Хейвен объединились в конфедерацию, фактически присвоив себе ряд прав суверенного государства (в том числе и в области внешней политики). В середине 80-х годов XVII в. Стюарты попытались поставить Новую Англию под более жесткий правительственный контроль (в 1684 г. была аннулирована хартия Массачусетса, а в 1686 г. был создан Доминион Новая Англия), однако уже через два года благодаря Славной революции все (или почти все) вернулось на круги своя.

Иная ситуация сложилась в колонии Нью-Йорк, которая с самого начала (1664) находилась под более жестким контролем со стороны правительства. Долгое время она была единственным владением Лондона на всем Североамериканском континенте, где постоянно находился небольшой контингент английских регулярных войск. Это было связано не только с тем, что в отличие от Новой Англии колония Нью-Йорк являлась собственнической (впоследствии королевской) колонией, но прежде всего с ее стратегическим значением. Ее территория представляла собой связующее звено между южными и северными английскими колониями, которые в течение долгого времени были разделены голландскими владениями; в то же время через долину Гудзона шел путь в земли Лиги ирокезов и к южным границам Канады.

Своеобразное положение в английской колониальной империи занимал Ньюфаундленд, основная ценность которого заключалась в прилегающих к нему отмелях, изобилующих треской. Приносивший немалые доходы промысел этой «говядины бедняков» традиционно находился в руках купцов и судовладельцев западноанглийских городов, преследовавших свои специфические корпоративные интересы и в течение долгого времени активно выступавших против создания на острове постоянных поселений. Со своей стороны английское правительство (так же как и французское) нуждалось в Ньюфаундленде прежде всего потому, что рыболовные суда в то время были практически единственным источником квалифицированных кадров для военно-морского флота, и за Большой Ньюфаундлендской банкой уже с конца XVI в. закрепилась репутация основной «школы» или «питомника» военных моряков.[191] Впоследствии в английских ордонансах 1661 и 1670 гг., регламентировавших тресковый промысел, владельцам рыболовных судов предписывалось в обязательном порядке брать в каждый рейс одного новичка на каждых четыре человека команды. Аналогичные распоряжения во Франции издавал Кольбер и его преемники.[192]

Различные колонии и/или направления колониальной экспансии имели в Англии своих сторонников, которые, действуя в своих интересах, пытались оказывать воздействие на политику правительства с тем, чтобы привлечь его внимание к тем или иным регионам и проблемам. Возможности лоббирования не у всех были одинаковыми, и зачастую далекая периферия (вроде района Гудзонова залива) благодаря поддержке влиятельных лиц попадала в центр внимания сильных мира сего, тогда как другие колонии оставались вне поля зрения властей.

Что касается самого английского правительства, то его подход к колониальной экспансии в Северной Америке в XVII — начале XVIII в. также был неоднозначным, что было связано как со спецификой и неоднородностью самого объекта экспансии, так и с особенностями внутреннего развития метрополии в то время. Естественно, что колониальная политика Якова I и Карла I отличалась от курса, проводившегося Кромвелем; этот курс, в свою очередь, не был похож на подходы к заморским сюжетам последних Стюартов и Вильгельма Оранского. Однако здесь можно выделить ряд общих черт. Во-первых, степень заинтересованности всех английских правителей в развитии колоний на Североамериканском континенте в то время была не слишком большой, и уж во всяком случае не являлась фактором первостепенной важности, определяющим государственную политику. Во-вторых, контроль официального Лондона над предприятиями, которые осуществлялись его подданными, часто был достаточно слабым и носил формальный характер. В-третьих, и у Кромвеля, и у всех Стюартов, и у Вильгельма III подход к колониальной экспансии был весьма прагматичным, основанным на меркантилистских идеях; какая-либо ярко выраженная политическая или идеологическая подоплека в нем отсутствовала.

Ф. Паркмен не раз замечал, что в XVII в. владения Лондона в Северной Америке представляли собой «тело без головы».[193] Это утверждение верно лишь отчасти. В период реставрации правительство, продолжая политику, начатую еще при Кромвеле, стремилось прежде всего упорядочить систему управления своими заморскими владениями и усилить контроль над ними. С этой целью в 1674 г. был создан специальный Комитет Тайного Совета (вошедший в историю как «Лорды торговли» — Lords of Trade, который должен был собирать информацию о ситуации в колониях и на основании ее анализа давать рекомендации органам исполнительной власти. Этот комитет и в особенности его секретариат (Plantation Office), где с 1675 г. тон задавал Уильям Блэтуэйт, быстро приобрел достаточно большой вес и оказывал заметное воздействие на колониальную политику правительства. Сразу же отметим, что он продолжал функционировать (практически в неизменном составе) и после Славной революции вплоть до 1696 г., когда был создан Совет по торговле и колониям (Board of Trade and Plantations).