Царь и султан: Османская империя глазами россиян - Виктор Таки

С назначением менее враждебного визиря, Каваноза Ахмед-паши, российский посланник, «подобно цесарским послам», получил разрешение находиться в Адрианополе, бывшем в то время местом постоянного пребывания султана. Сам Толстой объяснял постоянное присутствие цесарского резидента в Адрианополе тем, что он был послан «не для торговых своих промыслов, но для великих государственных дел»[125]. Таким образом, Толстой понимал, что османы различали послов морских держав, с одной стороны, и посланников Вены, с другой. Действительно, габсбургский легат был единственным представителем европейских держав, который занимался преимущественно политическими, а не коммерческими отношениями между представляемой им страной и Османской империей. Поскольку торговля между Россией и Османской Турцией в тот период была минимальна, российско-османские отношения были почти исключительно «политическими». Поэтому, согласившись принять постоянного российского представителя, османы фактически приравнивали Россию к Священной Римской империи. Принимая во внимание изначальное желание отправить Толстого домой, последовавшее затем разрешение находиться рядом с султаном в Адрианополе можно считать явным достижением. В то же время Толстой был не уверен, что великодушие визиря распространится на оплату расходов российской миссии, как это имело место в отношении других посланников[126]. Представитель Петра I довольно реалистично приписывал такое изменение в своем положении желанием османов помешать ему установить связи с греческими единоверцами в Константинополе.

Перевод Толстого в Адрианополь был продолжением османской практики расселять московских посланников вдали от европейских представителей. Вот почему до XVIII столетия османские власти не размещали царских людей в Пере – месте пребывания европейских дипломатов и не позволяли им обмениваться визитами с последними[127]. Только к концу своей миссии в 1710 году Толстой получил право сам определять свое местопребывание, взамен отказавшись от традиционного содержания, которое назначалось иностранным посланникам. Поселившись в Пере, Толстой, по словам британского представителя Роберта Саттона, «ныне во всех отношениях на той же ноге, что и мы, и будет принимать нас и наносить нам визиты»[128]. Согласно Саттону, Толстой попытался развить свой успех и «получить преимущество перед послами коронованных особ в том, чтобы быть первым из иностранных представителей, кто наносил бы визиты новому визирю, а когда в том было отказано, добиться более торжественного приема, чем тот, который был оказываем другим послам»[129]. Австрийский интернунций Тальманн сообщал Иосифу I в Вену, что перед аудиенцией у султана в январе 1710 года Толстой «настаивал на том, чтобы с ним обращались так же, как и с послами Вашего Императорского Величества». В то время как османы намеревались облачить Толстого в обычную шубу, какая предназначалась представителям всех других государств, российский посланник требовал, правда безуспешно, шубу, отделанную горностаем, которая была исключительной привилегией габсбургских послов[130].

Действия Толстого демонстрируют, что равенство статуса с другими представителями европейских держав в Константинополе не было на самом деле его целью, несмотря на его первоначальные жалобы по поводу «унижения» перед другими послами. Вместо этого, начав с позиций аутсайдера, он стремился добиться наивысших почестей от османов, что предполагало превосходство над другими посланниками. К концу своей миссии Толстой требовал быть первым иностранным представителем, принятым новым великим визирем, Кепрюлюзаде Нуман-пашой, то есть перед французским посолом, которому обычно предоставлялась такая честь. В записке, адресованной новому визирю, Толстой называл Петра I «всемогущим царем и императором» к ожидаемому неудовольствию габсбургского интернунция Тальманна[131]. Упрямство Толстого в вопросах церемонии помогло французскому послу и посланнику шведского короля Карла XII (томившегося в Бендерах после своего поражения в Полтавской битве) убедить османов объявить войну России[132].

Борьба российских представителей за статус в дипломатической иерархии Константинополя в целом завершилась к концу XVIII столетия. Одна из статей Кучук-Кайнарджийского договора 1774 года возвела ранг российского представителя с третьего (резидент) до второго (посланник или полномочный министр) и оговаривала, что «Порта употребит в рассуждении его характера все то внимание и уважение, которые наблюдаются к министрам отличнейших держав». Среди посланников второго ранга глава российской миссии должен был следовать сразу же за габсбургским интернунцием. Если же последний отсутствовал, российский посланник следовал сразу же за иностранными представителями первого класса, то есть послами Франции, Британии, Голландии и Венеции[133]. Тем самым российский представитель становился выше по статусу, чем посланники Пруссии, Швеции, Дании и Королевства Обеих Сицилий.

Высказывания российских представителей в Константинополе в адрес европейских коллег свидетельствуют об их интеграции в дипломатическое сообщество на берегах Босфора. В допетровскую эпоху сообщения посланников Москвы не содержали характеристик послов европейских государств или замечаний по поводу действий последних в отношении России. Примечательно также и то, что первые подобные комментарии представляли европейских дипломатов враждебными интересам царя. Посланный заключить мир по окончании русско-турецкой войны 1677–1681 годов, П. Б. Возницын сообщал, что «поляки и с цесарской стороны зело домогались чем бы [его] до совершения дела не допустить»[134]. Семнадцатью годами позже, во время Карловицкого конгресса, Возницын жаловался Петру I, что министры и союзных держав (то есть Габсбургов и Речи Посполитой), и держав-посредников (Англии и Голландии) «делают все от него потаенно» и не проявляют «ни малейшего доброжелательства»[135]. В самом конце столетия Е. И. Украинцев сообщал, что, хотя английский и голландский послы прислали ему свои приветствия, они, как и французский посол и польский посланник, «держат во всем Турскую сторону, и Турки их почитают и любят и им верят»[136].

Хотя в середине XVIII столетия российские представители в Константинополе все еще могли находить, «что хитрости министерские неисповедимые суть»[137], они уже были менее склонны жаловаться на враждебное окружение и изоляцию, чем их предшественники петровского времени. Это, несомненно, было следствием их растущего знания институтов и практик европейской дипломатии. Все главы российской миссии в Константинополе, начиная с Толстого, имели опыт если не дипломатической службы, то хотя бы проживания за границей. Толстой и И. И. Неплюев стали посланниками после возвращения из образовательных поездок в Италию, предпринятых по приказу Петра I. Преемник Неплюева А. А. Вешняков до назначения в Константинополь служил в дипломатическом качестве в Испании, а российский посланник в 1770-е годы А. С. Стахиев имел опыт дипломатической службы в Швеции. Наконец, А. М. Обресков, дольше всех прослуживший российским министром-резидентом в Константинополе, до своего назначения главой миссии в 1750 году был ее членом в течение десяти лет.

Переписка российских посланников послепетровского времени в Османской империи все еще содержит желчные характеристики европейских коллег. Например, А. А. Вешняков, бывший министром-резидентом в 1736–1746 годах, жаловался, что британский посол Джордж Генри Хэй, граф Кинулл, «явно и бесстыдно злодействует»[138]. В свою очередь, Обресков писал, что австрийский интернунций Тугут «породы подлой интригант и криводушлив, а к томуж персонально нас ненавидит»[139]. Подобные нелестные характеристики иностранных представителей высказывались не только российскими дипломатами. Знаменитый английский посол XVII столетия сэр Томас Роу находил своего голландского коллегу Корнелиуса ван Хаага «испорченным османскими обычаями настолько, что тот превратился в позор посольского звания». Роу также считал французского посла Филиппа де Арлейя «заносчивым, раздражительным и злобным»[140].

В то же время критический настрой российских дипломатов по отношению к европейским представителям в Константинополе не ограничивался личными выпадами, столь характерными для раннемодерных дипломатов. По мере того как они усваивали правила и принципы европейской дипломатии, россияне становились все чувствительнее к особенностям османского подхода к международным отношениям. Царские представители порицали унизительный характер османского посольского обычая и склонность османов заключать в Семибашенный замок посла того государства, которому султан объявлял войну. Петр и его преемники стремились утвердить статус России как передовой державы и при этом воевали с Османской империей чаще, чем какая-либо другая страна. По этой причине российские посланники регулярно вступали с османами в пререкательства по поводу церемониала и чаще других оказывались узниками Едикуля. Они были склонны критиковать снисходительное отношение европейских представителей к османской манере ведения дипломатических отношений.