Дом боли - Олег Хафизов

За этот период, который Алеша угадал как бессознательный, он успел переместиться (быть перемещенным?) в новое место. Ничего из того последнего, что он мог вспомнить без усилия: ненормальных товарищей, тумбочек, коек, мертвеца на полу. Он стоял против трех сдвинутых столов, за которыми сидели, как на военной (лечебной, судебной) комиссии, слева направо: Голодова, Облавина, д-р Спазман, по возрастанию значения, а также старый старший санитар, похожий на подсмотренного ночью раздельщика, и младший санитарчик Вениамин, по убыванию. Пятеро против одного. "Началось", – отчетливо подумал

Алеша, и ему сделалось так страшно, как бывает перед неизвестным и неизбежным.

Медики держались бодро, буднично и равнодушно, профессионально.

Слева д-ру Спазману передавали то один документ, то другой для добросовестного, хотя и краткого изучения и приобщения к личной папке с надписью "ТЕПЛИН". Правое, практическое крыло комиссии документы игнорировало и позволяло себе переговариваться до начала чего-то, чему суждено было произойти.

– Приступим? – Спазман оглядел подручных справа и слева, после чего перевел точный взгляд на Теплина и что-то у его ног. Алеша проследил направление взгляда и увидел, что мертвый (или воскресший, или нормализованный) Полбин тут как тут, на носилках возле его ног.

Вероятно, их и принесли сюда вместе. Снова стены комнаты качнулись, но, отплыв немного вместе с полом и потолком, вернулись в нормальное положение. – Начнем с живых, которым невмоготу, а мертвые могут подождать. Прекрасный труп!

Когда не надо было проявлять своих демонстративных функций, без свидетелей и при своих, Спазман выражался откровенно: труп, мертвец, живой, недобитый, – а то и похлеще. Облавина улыбнулась.

– По правилам, мы не можем приступать к нормализации одного, пока не покончено с другим, – горячо возразила Юлия, глядя сквозь Алешу.

– Если квалифицировать Полбина и Нащокина как одного пациента, то перед нормализацией этого молодого человека Нащокина надо… -

…еще подрихтовать, – подхватил раздельщик или тот, кого Алеша принимал за такового. – А то все время торопимся, а после начинаем жалеть людей, пока снова не забудем, что в медицине торопиться нехорошо.

– Нехорошо торопиться, но хуже затягивать процесс, – уладила

Облавина. – Мы, нормальные, и представить себе не можем состояние ненормального человека, приносящее адские муки каждую секунду.

– Жалобы? – обратился доктор к Алеше после драматической паузы.

Алеша потрогал свой охладевший лоб в поисках ответа и пожал плечами. Как можно сильнее жаловаться или, напротив, притворяться, что все как нельзя лучше? Рекомендации товарищей вылетели из головы, и в памяти только висели слова Ария: "А потом как врубит какую-то кнопочку…"

– Никаких, – сказал он.

– Как? Почему? А все-таки? – Комиссионеры разом встрепенулись, всполошились, возбудились. Ответ Теплина оказался слишком неожиданным или, наоборот, долгожданным.

– Я даже не знаю точно, за что меня, собственно, сюда… – признался Алеша, и с этими случайными словами к нему пришло несомненное: "Ничего не знаю, ничего особенного не чувствую и ни в чем таком не признаюсь".

– А занимаете чужое место! – взвилась Облавина, указуя на труп, который Алеша держал в очереди своим предосудительным житием.

– У нас еще не было ни одного ненормального, – заметил Вениамин,

– который бы не утверждал, что он самый что ни на есть разнормальный человек.

– Но все же, чтобы исключить возможность медицинской ошибки, по крайней мере… – Юлия почувствовала, что вложила в свои слова слишком много волнения, и покраснела.

Спазман скрытно наблюдал то за одним сочленом комиссии, то за другим, как за участниками некой игры, сокровенные правила которой были ему хорошо известны, а может, и подвластны, и пошевеливал усиками.

– С чего все-таки начнем? – изволил спросить он, чтобы демократично согласиться с чьим-нибудь предложением, если оно совпадет с его намерением.

– Я предлагаю – с психотрона, – выпалила Облавина и отвела глаза.

– А я… – начала Юлия, но не смогла закончить. Предыдущей заступки и так было слишком много.

Ослабевшего Алешу подвели к психотрону, высокому, хромированному, оснащенному сверх всякой меры устройству, напоминающему не то модернизированное зубно-гинекологическое кресло далекого будущего, не то летающий стульчак, на котором можно комфортабельно парить по космосу с чашечкой кофе на подлокотнике и фантастическим романом на коленях.

Сквозь кошмарный звон он слышал небрежные переговоры своих целителей.

– Хороша бандура, а? Сволочи-грузчики везли ее как дрова с вокзала, да потом кидали-разгружали во дворе, да потом держали под открытым небом как лом, так что половина кнопок стала западать, так что половину операций приходится выполнять вручную.

– А это что?

– А это здесь располагается голографический дисплей, он не действует, который показывает любой физиологический орган человека в любом ракурсе (хоть навыворот), в уменьшенном, увеличенном виде, изнутри, извне, только он, увы, как бы сдвинулся на 360® и перевелся на негатив. Если тебе, к примеру, навести его на плечо, то он, скорее всего, покажет твое колено, но в негативном изображении и изнутри. Хотя иногда в него как будто что-то вступает, и он начинает работать нормально. Как живой.

Алеше помогли взойти на психотрон, правильно сесть и пристегнуть эластичные металлические браслеты к запястьям, щиколоткам и горлу.

"Как на эшафоте", – неправильно подумалось ему.

Тот старый санитар, которого Алеша принял за ночного людоруба, покряхтывая и невнятно бормоча матерную мантру, установил кресло в запрокинутое, наиболее беспомощное для Алеши положение, включил ослепительную лампу, настоящий белый прожектор, перед его глазами и крикнул коллегам:

– Можно!

Из своего неловкого положения (как на вертеле, черт бы их всех побрал) Алеша видел только алое пылание век, косматое рассеяние лучей на ресницах да непривычно близкий и подробный собственный нос.

По голосам испытатели казались очень далеко, словно через поле, среди которого возвышался психотрон.

– Удобно? – крикнул оттуда Спазман, но гулкое пространство съело часть слова и донесло лишь невразумительное "но-но?"

Алеша забылся и чуть не удавил себя резкой попыткой привстать и приблизиться к звуку.

– Удобно сидеть? – передал ему слова главдока людоруб откуда-то из-под бока.

Алеша ответил утвердительным хрипом.

– Когда вы почувствовали, что вы ненормальный человек, не такой, как все люди? – крикнул главдок, и людоруб, в идентичности которого

Алеша больше не сомневался, на всякий случай пересказал вопрос.

– Когда почувствовали что-то неладное?

Насколько позволял шейный зажим, Алеша отрицательно покачал скованной головой. Никогда.

– Нет! – крикнул за него старший санитар. – Еще не почувствовал!

– Повтори вопрос с кнопочкой, которую мы обычно используем в таких случаях, – рекомендовал Спазман. – Деления на два-три. "Только бы не закричать", – подумал Алеша.

– Скажешь? Нет? – спросил санитар.

– А если… – начал Алеша, и санитар без паузы чем-то щелкнул.

– А! – все-таки крикнул Теплин и сжался изо всех сил. Боль была сильной, глубокой, но, к счастью, не слишком длительной. Ее качество напоминало зверский железный клевок.

– Больно? – душевно поинтересовался санитар.

– Не очень, – тактично ответил Алеша.

– Так примерно и будет. Больнее не будет. Стул – это у нас не самое смертельное. У нас еще бывает карапетский сапог, ВЧ-дрель, тепловой шкаф, верблюжьи колючки, ногтеукалывание и прочее. А это называется Спазм-тест. Теперь вспомнил?

Алеша кивнул.

– В прошлом году. Летом. Почувствовал.

– Хорошо, хорошо, Алексей! Главное, не надо напрягаться и слишком задумываться! – подбодрил со своего места Спазман. – Так держать тестирование!

*СПАЗМ-ТЕСТ*

Тест разработан доктором медицины, философии и права, кандидатом

Карапет-Дагского национального округа Е. Д. Спазманом для определения наличия и степени субъективных отклонений, так называемых ненормальностей, у клиентов Центра нормализации имени

Днищева для их устранения. Вопросы Спазм-теста, сформулированные и расположенные, на первый взгляд, самым бессмысленным образом, иногда дублируют и исключают друг друга, но не смущайтесь. Область тестирования безгранична: от мелких недостатков здоровья, таких как насморк, до политических взглядов. Курс последующей нормализации предназначен для приведения всех субъективных характеристик к уровню абсолютной середины, принимаемому Спазманом за нормальный.

При ответах следует особенно опасаться напряжения. Естественная ложь, по Спазману, раскрывает личность более адекватно, чем вымученная правда. Если можете, будьте естественны, но если для вас естественно притворство, притворяйтесь откровенно. Помните, что важно не содержание ваших ответов, а процесс тестирования, смысл которого вам недоступен.