«Если», 2003 № 08 - Геннадий Прашкевич

Но все было так, как он видел.

И наконечники копий оказались у Детей мертвецов особенные — не каменные, и не из кости. Величиной с локоть, широкие, сильно блестели. Как злые быки, Дети мертвецов топали ногами, хватали летящую стрелу пальцами, благодаря быстроте бега избегали ударов. Прыгали так высоко, что взлетали, подобно птицам. Когда плыли в воде, рыба отставала от них. Когда лЪжились на спину, то касались земли только ягодицами и плечами, такие массивные были у них мускулы.

Увидев Хутеллуша, удивились:

«С камнем живет. Что с таким делать будем?»

Другие ответили: «Отрезать то, что можно отрезать. Другое не убежит».

Стали весело плясать у костра, а Хутеллуш сидел правой ягодицей на камне под ветвистым знаком, начертанным на стене, может, под знаком Оленя. Дети мертвецов, веселясь, разбили глиняные горшки, разделили между собой тонкие дротики, брошенные Людьми льда, поломали ненужные чужие копья. Потом деревянной толкушкой загнали нож в глубину груди тучной женщины Илау. Хутеллуш думал, что она сразу умерла, но она еще долго шевелилась. Господин преследования никак не отпускал женщину. А когда отпустил, Дети мертвецов изжарили ее на огне и съели.

«Что ты думаешь об этом месте?» — спросил один, сыто рыгая.

«Еда здесь неплохая», — уклончиво ответил другой и радостно закричал, увидев еще двух принесенных кем-то человеческих детенышей.

Сильно пахло страхом.

Дети мертвецов отбрасывали жирными руками волосы и шли в пляске вокруг костра. Смутные отсветы на каменных стенах и в дымном воздухе весело плавали, как отражение улыбок.

«…я полон страха…

…у меня нет сети и ножа…

…четыре ветра от костров, ни один не освежает…

…мне не выроют глубокую яму и не забросают меня камнями…

…на вертеле, как животное, съедят, оторвав правую ягодицу, а остатки догрызет Господин преследования…

…день — это вздохи, ночь — это вздохи…

…Дети мертвецов обнажают свирепые клыки…

…Дети мертвецов вырывают внутренности женщины Илау и расчленяют тело на части…»

20.

«Эхекай-охекай!»

21.

Хутеллушу всегда нравилась Илау.

Тучная от недоедания женщина помогала ему.

Она растирала краски и приносила вкусное. Правда, не разрешала трогать руками свои тяжелые груди.

Приросший к камню Хутеллуш сильно жалел Илау.

22.

«Эхекай-охекай!»

23.

Потом Дети мертвецов насытились.

Они скоро уйдут, наверное, подумал Хутеллуш.

Подобно летучим мышам, скоро они уберутся во тьму.

Тогда в пещеру прокрадутся гиены. Своими чудовищными желтыми зубами они отполируют каждую брошенную на пол косточку. Они раздробят и переварят даже каждую трубчатую кость. Только маленькие обломки костей останутся на пыльных каменных плитах под грубыми изображениями мамонтов, возвышающихся над травами, как мохнатые стога.

24.

Сеттх был.

Шапсу был.

Сепишту был.

Они привели Людей льда и убили Детей мертвецов, сытно уснувших.

Заодно хотели убить Хутеллуша, но в тот день триба впервые за много лет добыла настоящего мамонта, провалившегося в жидкий ил у берега. Холгут, наверное, долго пытался вырваться, потому что совсем изнемог.

Лежа на боку, почти не дышал.

Когда рыжего добивали, он вздрагивал, но не стонал.

Под солнцем, с остывшими в жидком ледяном иле ногами, залепленный сохнущей грязью, холгут лежал в трясине несколько дней. Вокруг ходили волки, лиса тявкала с берега, рылась в листьях, но, увидев оборванцев с копьями, сразу убежала. Охотники, боязливо оглядываясь, не приближаются ли другие холгуты, отрубили рыжему левую заднюю ногу, шею, язык, всякие другие вкусности и принесли в пещеру горы мяса и жира. Заодно поджарили на вертеле двух самых наевшихся Детей мертвецов. Только Хутеллуш отказался попробовать чужих, потому что недавно они съели тучную женщину Илау.

Раздавались голоса.

Возвращались прятавшиеся в лесу женщины.

«…с коротким топотаньем пробежала похожая на Пушкина овца…»

Вождь, оторвав кусок поджаренного на огне мяса, пожевал его.

Оставшееся бросил Хутеллушу, но певец Нового лишь беспомощно раскрывал беззубый рот.

Кусок упал в стороне.

Хутеллуш не мог дотянуться.

Мешал неподъемный камень, державший его за ягодицу.

25.

«…поэт — как альбатрос: отважно, без усилья, пока он в небесах, витает в бурной мгле, но исполинские невидимые крылья в толпе ему ходить мешают на земле…»

26.

Подползла покрытая плесенью черепаха.

Шея совсем сморщилась. Клюв царапал пол пещеры.

Откинутая рука умирающего Хутеллуша легла на плоский, побитый временем, обросший пористыми треугольными ракушками панцирь. Усталая ладонь легла на смутный отпечаток, оставленный художником Нинхаргу, жившим несколько тысячелетий тому назад.

Дети мертвецов

Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.

Мгновение бежит неудержимо,

И мы ломаем руки, но опять

Осуждены идти все мимо, мимо…

Николай Гумилёв.27.

Апшур был.

Зря ходящий был.

Праздный скиталец был.

«…мохнатый шмель — на душистый хмель, мотылек — на вьюнок луговой, а цыган идет, куда воля ведет, за своей цыганской звездой…»

Шел, куда глаза глядят.

Бесшумно перепрыгивал ручьи.

Лисёнок, рывшийся в листве, поднимал голову.

Белая сова, не поворачиваясь, глядела на праздного скитальца — шея крутилась, не зная преград. Правда, было тихо. Не трубил белый мамонт Шэли, псих носорог не делал больших куч, и Большое копье напрасно ожидало охоты в глубине пещеры, давно обжитой Людьми льда.

Смола, приклеивающая, как смерть.

Клееные пластины, которые не раздерешь руками.

Отшлифованный до блеска бивень, глубиной и сладостью отвечающий завораживающим женским взглядам. Ровдужный парус — легкий, без никаких клиньев, без всяких лоскутов, без прошвы.

Все готово.

Все под рукой.

А следов — никаких.

В лесах и в болотах, подступавших к известняковым холмам, посвистывал пустой ветер. Может, холгут сам давно стал одним из холмов. Оброс бесстыжим мхом и зелеными березками, терпеливо ждет своего часа. Только неутомимая росомаха, урча и наслаждаясь, как челнок, сшивала в кустах прошлое с настоящим, вгрызалась в еще живого олешка.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});