Генрих фон Офтердинген - Новалис

— Сударь, — обратился к Генриху старик, смахнув слезинку-другую, — горное дело благословил Господь, не иначе. Какое ремесло, кроме горного дела, так вознаграждает и облагораживает труженика, внушает ему такую веру в мудрое небесное Провидение и сохраняет его сердце в такой младенческой чистоте и невинности. Горняк родится бедняком, и бедняком покидает этот мир. Ему довольно знать, где государство каждого металла и как добыть этот металл; чистого сердца не прельстит ослепительный блеск сокровищ. Горняка, не затронутого пагубным умопомрачением, влечет скорее дивный состав металлов, причуды месторождений и залежей, чем обладание со своими всеобъемлющими посулами. Когда сокровища поступают в продажу, они уже безразличны горняку, который любит находить их в подземных твердынях, подвергаясь тысячам испытаний и опасностей, однако не внемлет их мирскому зову и на поверхности земли, пренебрегая уловками и ухищрениями корысти, не гонится за ними. Испытания не позволяют сердцу очерстветь, горняк довольствуется своей малой мздой, и жизнелюбие в нем ежедневно возрождается, когда он вылезает из мрачных ям, где суждено ему работать. Лишь горняк знает, как хорош свет и досуг, как целителен простор и вольный воздух; лишь для горняка еда и питье — сладостная святыня, как бы Тело и Кровь Господни, а с какой любовью и отзывчивостью возвращается он к своим присным, как он лелеет жену и детей, как он упивается отрадным благом задушевной общительности!

Уединенные занятия вынуждают горняка надолго разлучаться с людьми и ясным днем. Поэтому его вкус к возвышенным, глубокомысленным явлениям никогда не притупляется и горняк никогда не изживает детской восприимчивости, которая во всем находит неповторимую суть и первоначальное красочное чудотворство. Природа не любит безраздельно принадлежать одному человеку[42]. Став имуществом, природа наводит на своего обладателя порчу, не дает ему покоя, заставляет все вовлекать в этот порочный круг обладания — губительное вожделение, которому сопутствуют неисчислимые тяготы и необузданные притязания. Так природа неприметно лишает собственника почвы и погребает его в зияющей пропасти, чтобы снова переходить от одного к другому, верная своей неизметюй наклонности одаривать всех.

Зато как мирно работает неимущий, непритязательный горняк в своих безлюдных глубинах вдали от суетной дневной толчеи, довольствуясь лишь своей наукой да покоем душевным! В своем уединении он чувствует сердечную привязанность к своим ближним, снова и снова постигая, как нуждается каждый в каждом и как всех людей связывает кровное родство. Самим его призванием преподано неистощимое терпение и сосредоточенность, несовместимая с праздномыслием. Перед ним своенравная, неподатливая, неуступчивая стихия, над которой торжествует лишь деятельное упорство да вседневная осмотрительность. Но как хорош цветок, расцветающий для горняка в жутких недрах: искренняя готовность полагаться во всем на Отца Небесного, чья рука и чей промысел изо дня в день явственно наводят горняка на путь истинный. Как часто я сидел в моей штольне и при тусклой лампе в глубоком умилении созерцал безыскусное распятие. Вот как я впервые постиг святую тайну этого образа, в моем сердце разведав ценнейшую жилу, вознаграждающую проходчика вечной добычей.

Немного погодя старик снова заговорил:

— Сомнений нет, людям преподал угодник Божий благородное горняцкое искусство, явив строгий символ нашей жизни, затаенный в недрах гор. Здесь жила приметная, для разработки рыхлая, но скудная, там ее сплющивает горная толща в невзрачном убогом пропластке, но именно там выклиниваются знатнейшие породы[43]. Другие жилы портят породу, пока наша жила не слюбится со сродницей, что придает ей неисчерпаемую ценность. Иногда жила кустится тысячами отпрысков, но терпеливого не собьешь, невозмутимый упорно продолжает проходку, и не без награды: жила блещет новою любезностью и мощью. Иногда мнимый отпрыск заманивает в тупик, но горняк вскоре видит, что сбился, и силой прорубает себе дорогу в косвенном направлении, пока настоящая жила вновь не дает себя знать. Кто лучше горняка изведал причуды случая, кто тверже уверился в том, что никакие другие средства, кроме ревностной настойчивости, не могут восторжествовать над подобным противником и отнять у него заповедные клады.

— Вы, конечно, не обходитесь, — молвил Генрих, — без вдохновительных песен. Думается, само ваше призвание внушает вам песни, и музыка — лучшая помощница горняка.

— Вы хорошо сказали, — ответил старик, — жизнь горняка неразлучна с напевом и ладами цитры; ни одно ремесло не располагает наслаждаться всем этим так, как наше. Музыка и пляска — излюбленные услады горняка; подобно отрадной молитве, они даруют воспоминания и упования, помогающие скоротать одиночество, так что работа не столь тягостна.

Если вам угодно, я припомню одну песню[44], ее очень любили, когда я был молод:

Освоивший глубины,Землей владеет всей,Не ведая кручины,Не ведая скорбей.

Скалистое сложеньеИ прелести землиТебя в твоем служеньеТаинственно влекли.

И ты, воспламененный,Других не чая благ,Невестою плененный,Вступаешь с нею в брак.

Все ближе, все милееОна в теченье лет,Хоть с нею тяжелее:Покоя нет как нет.

Любимого готоваВознаградить она,Являя без покроваБылые времена.

В расселинах пречистый,Предвечный ветерок;Там виден свет лучистый,Хоть мрак ночной глубок.

Везде земля родная,И нет ни в чем помех;Трудов не отвергая,Сулит она успех.

Струятся воды в гору[45],Не ведая преград;И в подземелье взоруОткрыт заветный клад.

Оттуда льется златоПотоками в казну;Украсил ты богатоКорону не одну.

Богатством небывалымМонарха наделив,Довольствуешься малымИ в бедности счастлив.

Пускай кипят раздорыВсегда среди долин;Тебе достались горы,Веселый властелин!

Генриха просто восхитила эта песня, и он попросил старика припомнить еще какую-нибудь. Тот с готовностью выполнил просьбу, сказав сперва:

— И впрямь вспоминается мне еще одна песня, только такая чудная, что нам самим невдомек, откуда она. К нам занес ее издалека бродячий горняк, своеобычный старатель, у которого был якобы жезл, открывающий клады и кладези[46]. У нас эта песня очень полюбилась, потому что звучала она таинственно, едва ли не такая же смутная и неизъяснимая, как сама музыка, потому-то она и зачаровывала непостижимо, как будто бодрствуешь и в то же время грезишь:

Известен замок тихий мне.Таится там король[47] поныне,Не появляясь на стене;Незрима стража[48] в той твердыне.Там свой таинственный устав;Ненарушим покой глубокий,Лишь слышно, как журчат потоки,На пестрой крыше побывав.

Ведут веками свой рассказ,У них повествований много;Открыто все для светлых глазПод сенью звездного чертога.Властитель хрупок, но могуч,Всегда потоками омытый,И в материнских жилах[49] скрытый,Как прежде, в белом блещет луч[50].

Спустился сквозь морское дноОднажды замок тот чудесный[51].Задерживать ему даноТех, кто бежал в простор небесный.Не чувствуют своих оковЗавороженные вассалы;Твердыню осеняют скалыВ победных стягах облаков.

Народ бесчисленный[52] вокруг,Хоть крепко заперты ворота;Изображают верных слуг,Владыку выманить охота.При этом каждый словно пьян.Догадываются едва ли,В какую западню попалиИ где мучительный изъян.

Лишь проницательный хитрец[53],Не избежав такой опеки,Похоронил бы наконецТвердыню древнюю навеки.От заколдованных тенетИзбавит мудрая десница,Тогда появится денница,Тогда свободою пахнёт.

Пускай стена была крепка,Наперекор любым глубинам,Повсюду сердце и рукаОхотятся за властелином.На свет выводят короля,Как духи, духов изгоняют,Себе потоки подчиняют,Оттуда вытекать веля.

Все чаще выходя на свет,Король бесчинствовал немало,Но прежней власти нет как нет,Зато свободных больше стало[54].Своею вольною волнойВновь заиграет в замке море,И на зеленых крыльях вскореМы вознесемся в край родной.

Когда старик замолчал, Генриху почудилось, будто он слышит эту песню не в первый раз[55]. Старик не отказался повторить ее, и Генрих не преминул записать слова. Старик покинул комнату, а купцы пока рассуждали с другими гостями о том, насколько выгодно горное дело и с какими тяготами оно сопряжено. Кто-то сказал: