Магические изыскания Альмагии Эшлинг - Юлия Лялина

бросилась к той, оповестить которую ей стоило с самого начала, – к экономке Одан.

Грубо выдернутая из сна экономка сперва подумала было, что на няню напало умопомешательство: столь сбивчивым и бурным был её рассказ, столь громко плакала никак не унимавшаяся Альмагия. Однако мастер остаётся мастером даже в неординарных обстоятельствах. Экономка Одан решительно отобрала у няни Альмагию, взамен вручила свечу и велела освещать им всем путь к покоям госпожи.

Никого более из слуг осмотрительная экономка решила пока не поднимать по тревоге: если в безумном рассказе няни была хоть крупица истины, то… По крайней мере, сперва надо было обсудить всё с господином. И не дать ни тени, ни малейшему намёку на тень пасть на почтенное имя Эшлингов.

Чем ближе маленькая процессия подходила к покоям госпожи Эшлинг, тем медленнее и неувереннее становились шаги няни, она едва не запиналась. И что это за звук? Неужто зубы няни стучали от страха? Экономка строго шикнула на няню, напоминая о долге, и та, ободрённая не столько увещеванием, сколько осознанием, что она в этом страшном коридоре не одна, расправила сжавшиеся плечи и, почти не дрогнув, отворила дверь.

В глаза ударил пронзительный лунный свет: все шторы были не просто отдёрнуты – они были сорваны и бесформенными тёмными грудами валялись на полу. Окна были распахнуты, и налетевший порыв ветра едва не задул свечу, перепугав не только няню, но и обычно невозмутимую экономку; последняя, впрочем, сумела скрыть свой испуг – в отличие от первой, так натерпевшейся за эту безумную ночь, что не удержалась от восклицания.

Второе восклицание сорвалось с губ няни, когда она разглядела постель госпожи Эшлинг – всю измятую, разворошённую, с одеялом, сползшим до пола, и одной из подушек, валявшейся прямо на полу.

Третье восклицание – самое громкое, самое испуганное и на сей раз двойное, ибо даже строгая экономка не сумела удержаться от выражения удивления пополам с ужасом, – раздалось, когда Альмагия, внезапно успокоившаяся у опустевшего ложа матери, что-то загугукала и наконец распахнула до того зажмуренные от плача глаза. Глаза, посветлевшие за одну ночь, неотличимые теперь по цвету от глаз её бедной родительницы, ещё более светлые под холодными лучами луны – или сиявшие вместе в ней нездешним серебром.

* * *

К следующему вечеру у маленькой Альмагии была новая няня. Прежняя слегла с жестокой лихорадкой – нервического происхождения, как предположил призванный к Альмагии (ну и к няне заодно) доктор. Во всяком случае, никаких иных поводов для внезапных жара и забытья доктору отыскать не удалось. И хотя переживания (а переживать было из-за чего: все «Тёмные Тисы» облачились в траур, оплакивая безвременную кончину госпожи Эшлинг) редко приводили к столь прискорбным последствиям, какие тут ещё могли быть причины?..

Об истинных причинах знали только три человека: впавшая в болезненное забытьё няня, экономка Одан и господин Эшлинг, которого экономка, вопреки правилам, предписывавшим слугам охранять ночной покой своих господ, разбудила сразу после того, как собственными глазами убедилась в правдивости фантастического рассказа няни – или, по крайней мере, изрядной его части.

Большую часть произошедшего удалось сохранить в тайне. Рассудок бедной госпожи Эшлинг помутился, и она бросилась в реку, оставив безутешных мужа и дочь, – вот и всё, что стало известно окружающим.

Новоиспечённый вдовец, впрочем, был не столь уж безутешен – напротив, он оживился, услышав ту часть истории, в которой описывалось преображение глаз дочери. Однако господина Эшлинга не замедлило постигнуть очередное разочарование: при свете дня его Альмагия выглядела как обычно (ну, насколько он её помнил – а помнил, стоило признать, весьма смутно).

После этого казуса доверие господина Эшлинга к рассказу няни, и без того невеликое, и вовсе почти исчезло. Господин Эшлинг пришёл к выводу, что разиня няня попросту заснула во время исполнения обязанностей, была замечена за этим и с перепугу сочинила небылицу себе в оправдание. Он остался вполне доволен собственной проницательностью, а верная экономка не посмела ему возразить.

Но вот угроза репутации, в отличие от всех этих бредней, была вполне реальной. Её господин Эшлинг допустить не мог. В соответствии с его указаниями дело предстало в наиболее прозаическом и извинительном свете, а на всё, что могло хоть как-то повредить роду Эшлингов, был наброшен покров молчания.

* * *

Экономка Одан почтительно умолкла, завершив рассказ.

Альма, на всём его протяжении не издававшая ни звука, продолжала безмолвствовать.

Повисла тяжёлая тишина.

– Няня… – собственный голос показался Альме чужим, незнакомым. – Что стало с ней? Могу я её увидеть?

Экономка покачала головой:

– Мне очень жаль, госпожа.

– Что произошло?! – надежда расспросить единственного человека, видевшего все невероятные события той ночи своими глазами, едва появилась и тут же разбилась вдребезги. – Это всё та горячка, она её погубила?

– Нет, через две недели кризис миновал, и ещё через пару недель бедняжка сумела встать на ноги… Но её больше нет в «Тёмных Тисах».

Альма непонимающе моргнула. Отец отослал няню в деревню? Или… случилось что-то иное?

– Если её нет здесь, то где она тогда есть? Мне нужно знать!

На последних словах Альмы экономка поглядела на неё с сомнением – чего не позволяла себе никогда, считая опасно близким к неучтивости. Слово хозяина или хозяйки в доме – закон. И всё же…

Возможно, в нынешнем настроении экономка Одан вовсе не начала бы этот разговор, в соответствии с велением покойного господина скрыв от молодой госпожи всё, что могло ей повредить. Однако негоже бросать дело на полпути. Раз экономка начала рассказывать – она решила рассказать всё:

– Ваша няня покинула нас: пережитое слишком сильно повлияло на неё. Она обратилась к вашему уважаемому отцу с просьбой отпустить её поселиться при одном из святилищ Великого Неведомого, и он в своей доброте не отказал ей. Вы знаете, что это значит, госпожа.

Альма знала. Поселения при святилищах Великого Неведомого были пристанищем для тех, кто пережил больше, чем мог вынести, для тех, кому более не было места в прежнем мире. Последней надеждой для отчаявшихся, тихим убежищем для потерявших покой. Переходя под защиту Великого Неведомого, люди порывали с миром – и мир не имел права преследовать их.

Путеводная нить появилась – и сразу оборвалась. Открывшаяся правда не принесла облегчения, она принесла лишь новую тяжесть. Мрачная громада «Тёмных Тисов» навалилась всем своим весом, отсекая от солнца, вышибая воздух из лёгких, едва не раздавливая.

Экономка Одан кашлянула, деликатно привлекая внимание:

– Если мне позволено будет сказать, госпожа, не стоит относиться к покойнице слишком строго: она совершила ошибку, но и заплатила за неё сполна, да утешит Великое Неведомое её душу…

Альма не стала дослушивать, резко дёрнула головой и покинула комнату. Направилась вниз, на первый этаж, в другое запертое помещение. В кабинет отца.

Бац! –