Злой дух Ямбуя - Григорий Федосеев

 - Как с собаками, он же глухой?! Собаки в поисках зверя далеко уходят с глаз, а лая их старик и близко не услышит. Ты шутишь, Лангара.

 Она рассмеялась.

 - Ты совсем как муннукан (*Муннукан - заяц), думать не хочешь. Говорю, нужда многому учила людей. - Она достала из-за пазухи трубку, прикурила от лучинки и продолжала: - Когда Карарбах оглох, его все жалели, не давали ему мяса от другого охотника. Он голодал, долго думал, как жить. Потом догадался. Теперь берет на охоту две собаки. Одну привязывает к поясу, никуда не пускает, а другая бегает кругом, далеко по тайге, ищет зверя. Когда найдет и остановит его - лает. Другая собака, на поводке у старика, тащит его на лай, приводит к зверю.

 - У Меня к тебе большая просьба, Ланга-ра. Не сможете ли вы кочевать со своим стадом вместе с нами к Ямбую, пусть старик поможет нам найти следы пропавших людей.

 Она выпрямилась и ткнула пальцем в мою голову:

 - Кто поверит, что в таком большом котле нет ума! Или ты сдурел, что ли? Даже худойчеловек не захочет сам идти к злому духу! - Старуха резко повернулась, пошла от меня.

 - Не уходи, Лангара, еще есть разговор. Старуха недоверчиво приостановилась.

 - Говори, да не трать по-пустому слова. Ка-рарбах на Ямбуй не пойдет, - отчеканила она.

 - А если я отдам тебе Загрю?

 - Загрю?! - обрадовалась Лангара, делая шаг в мою сторону. - Отдашь Загрю?.. - Но вдруг осеклась и ушла тихими, неуверенными шагами.

 Павел поджаривал на углях вяленое мясо.

 - Слышал? - спросил я у него. - Их на Ямбуй и калачом не заманишь.

 - Пожалуй, и не стоит уговаривать. Не дай бог что случится, тогда вина на нас ляжет, - ответил он.

 Лучи яркого света золотят крылья беркутов, парящий в небесной вышине, обнимают землю и нежным прикосновением будят горы, леса, прогоняют туман, скопившийся на дне широких падей.

 Легкий, почти прозрачный дым окутывает чумы. Доносятся крики детей, стук посуды и говор.

 Из перелеска подходят олени. Животные шарят по стоянке в поисках солонцов и ложатся на землю.

 А ручей под притихшим осинником шумит, плещется, зовет. От него тянет прохладой и запахом свежей травы, смешанным с запахом увядающих листьев.

 - Через пять минут связь со штабом, будете что передавать? - спрашивает Павел, присаживаясь рядом со мною.

 - Я вот о чем думаю: нас двоих мало, чтобы серьезно заняться расследованием на Ямбуе. Надо вызвать еще кого-нибудь из надежных ребят. Может, ты посоветуешь?

 - Если техник Гриша Коротков близко работает, надо просить у него Елизара Быкова. Уж этот не подведет. Да и охота повидаться с ним. Мы ведь из одного села.

 - Хорошо, запиши радиограмму: "Штаб Плоткину. Помимо Петрика и Евтушенко, районе Ямбуя бесследно исчезли два эвенка при тех же загадочных обстоятельствах. Положение серьезнее, чем предполагали. Желательно отправить в мое распоряжение десятника Елизара Быкова с проводником-охотником, знающим район Ямбуя. В крайнем случае вместе с Быковым кого-нибудь другого, опытного. Еще раз предупреждаю: всем подразделениям оставаться до полного завершения работ. Возможно, все будут привлечены к розыску исчезнувших людей".

 Иду к ручью умываться. Из-за лохматых вершин лиственниц выползло красное, как от натуги, солнце. Слепит глаза. Как приятно тепло первых солнечных лучей!

 Горстями бросаю в лицо, на грудь хрусталь студеной воды. До чего же она колючая, обжигающая, сразу снимает сонливость.

 Меня встретила Лангара.

 - Мы сегодня ходить будем вашей тропой, потом завтра свернем на свою.

 - Очень хорошо! - обрадовался я. - А старик знает, где будем ночевать?

 - На земле останется след наших оленей, он приведет его к старому чумищу пастухов, куда мы идем.

 - Не заблудится?

 - Старик не знает такого слова - заблудиться!

 - Но почему ты сразу не сказала ему, где ночевать будем?

 Лангара поморщилась.

 - Я ему не дала чайника, без чая он нигде ночевать не останется, не беспокойся. А есть захочет - скорее найдет прямую тропу к чуму. Голод укоротит дорогу.

 - Тогда зачем же ты так мучаешь Карарбаха?

 - Не мучаю. Так он сильнее беды, сильнее голода, другим от него польза и долго проживет. А его не будет - кто с оленями останется? Дети в интернате учились, книжки читают, много всякого разного знают. А вот чтобы сердце болело за стадо - этому не научили их. Как они останутся с оленями, куда потянут тропу без старика? Не знаешь? То-то!..

 - Но вы не вечны. Да и сколько же можно вам работать? Вы с Карарбахом заслужили более спокойную старость.

 - Нам тут лучше.

 - Но это не жизнь, а мука! В твои ли годы брать на себя столько забот. Да и нельзя все делать по старинке, жить надо иначе и тебе и детям.

 - Время другое, ты правду говоришь, - соглашается Лангара. - Однако новое надо с умом делать, иначе оно совсем эвенков от насиженных мест уведет. А тайга, сам понимаешь, не должна пустовать. Много в ней добра, ой как много! Кто-то тут должен жить.

 - Ваши дети, - перебил я ее. - Они все грамотные, пусть и хозяйничают.

 - Говорю, их не приучают жить в тайге, другую пищу дают, и они след волка путают со следом собаки, своего оленя не могут найти в стаде, нарты не умеют делать. А без этой мудрости наших предков они не станут сильными, ветер будет носить их куда захочет. Они не справятся с тайгою. Да и зачем тут такие люди! - И вдруг старуха заторопилась, взяла у меня из рук полотенце, мыло и направилась быстрыми шагами к ручью.

 Я много лет кочевал с эвенками. Но не помню, чтобы они жаловались на свою жизнь, высказывали обиды, и мне казалось, что эти люди хорошо устроены, довольны тем, что теперь у них всегда есть пища, одежда, свой постоянный угол. Но нет, человек не только этим живет.

 - Вам надо жить в тайге, но уйдите с этих бесплодных болот в другие места, где богаче природа, много ягеля и земля хорошо родит.

 - Не говори так! И в этой тайге много богатства, надо его видеть.

 В это время кто-то окликнул ее, и она поспешно ушла, оставив меня озадаченным своим рассказом.

 "Нет, не уйти старой Лангаре из тайги, - думаю я, провожая ее взглядом. - Не бросить ей аргиш. Она сохранит до могилы то, что завещали ей с колыбели. А ведь ничего хорошего не видела пастушка за свою большую и трудную жизнь на этих зыбких марях и голых холмах, опекаемых лютой стужей и проклятущей мошкарой. И все же это родные места. Вот и пытается она задержаться в этих пустырях, сохранить опыт предков и сделать новую жизнь эвенков счастливой, но в родной тайге. Не дать им уйти на жительство в другие места. Как же больно думать ей, что тайга может опустеть, что исчезнут тропы отцов, не останется их опыта, если детям не будут прививать в интернатах, институтах любовь к природе, учить их жизни в лесах, развивать в них врожденные способности охотника! Я по-человечески понимаю ее Тревогу за судьбу подрастающего поколения эвенков".

 Тучи, не донеся до нас дождя, ушли к горизонту, и опять над нами густо-синее небо.

 Пока Павел печет лепешки к завтраку, я снимаю нашу палатку и в то же время посматриваю, как женщины готовятся в путь. Они ловко расправляются с чумами, скатывают бересту в тугие свитки, набивают потки продуктами, посудой. Хаос вокруг быстро исчезает, все ложится на свои места.

 К костру подходит только что проснувшийся Битык. На его лице и следа не осталось от вчерашней обиды. Он слюнит указательный палец, макает его в теплую золу и начинает энергично чистить белые, как перламутр, зубы, потом мчится к ручью и, вернувшись, сушит у огня мокрое лицо и руки.

 Из разобранных чумов появляются полуголые ребята. Налетают на костер и, сбившись у огня в плотную кучу, следят за нами. Это совсем еще карапузы, загорелые, будто вымазанные в шоколаде. Лица у них заспанные, но глаза чистые, взгляд острый, соболиный. Все вместе малыши чувствуют себя смелее. С раннего возраста они уже умеют наблюдать и скрывать любопытство. Они родились в тайге и, впервые в жизни открыв глаза, увидели чумы, оленей, костер, услышали лай собак. Позже их любимой забавой стала езда на оленях. А вот сейчас они впервые видят лючи "с птичьими носами", чьи тяжелые сапоги оставляют необычный след на земле, чья речь состоит из каких-то непонятных звуков.

 Павел берег в руки горячую, докрасна поджаренную лепешку, постукивает по ней пальцами, как гончар по своему изделию, и начинает ломать. Пахучий пар обдает лицо. Детвора напряженно следит за каждым его движением. Губы их невольно шевелятся в предвкушении лакомства.

 Первым получает лепешку стоящий впереди Битык. Он и сегодня у ребят за главного. Затем Павел наделяет и остальных. Никто из малышей не просит, этого им не позволяет врожденная гордость. С кусками в руках все присаживаются поближе к огню, не торопясь, с удивительной бережливостью, откусывают маленькие дольки, неторопливо жуют, явно наслаждаясь. Они сызмальства знают, что из пищи и крошки не должно пропасть.