Былой войны разрозненные строки - Ефим Гольбрайх

Все эти совершенно секретные сведения и данные, о чем собравшиеся были строго предупреждены, спустя несколько недель стали известны противнику от наших первых пленных…

С этой армией мы и начали воевать.

На восток

Такой снимок был сорван с витрины фотоателье

Граждане! Покидайте город!

Началась война.

Фронт неправдоподобно быстро подвигался к городу. По вечерам собирались вокруг географической карты: куда ехать? Карта была ученическая, маленькая, на ней все было близко, почти рядом.

Насколько руководство страны и высшее командование не отдавало себе отчета в происходящем, свидетельствует директива Народного Комиссариата Обороны и Генерального штаба, направленная в войска в 11 часов вечера 22 июня: «… перейти в контрнаступление против прорвавшегося на нашу территорию врага, отбросить его за госграницу и вести боевые действия на вражеской территории». Директива предусматривала уничтожение группировки противника и к исходу дня 24 июня занятие города Люблина!

Шли первые бестолковые дни войны, еще теплилась зыбкая надежда, что как-нибудь обойдется, устроится, а слухи о зверствах фашистов уже достигли города. Они были ужасны, им верили и не верили. Мама спрашивала: может, не всех убивают? Ей отвечали всех!

По ночам над городом пролетали немецкие бомбардировщики. Они летели вглубь страны, тяжело нагруженные. Казалось, смертоносный груз войны тяжело ворочается в их паучьем чреве, и оттого они гудят неровно, часто переводя дыхание, с короткими, как бы для вдоха, паузами. Низко, на разные голоса, гудели заводские гудки, противно завывали сирены. От их истошного воя в груди все тоскливо сжималось. Мама с сестрой уходили на ночь в костел, его прочные своды многим казались надежной защитой и собирали под свой кров сотни людей. Окна домов крест-на-крест заклеены полосками бумаги.

Днем через город проходили войска.

Однажды несколько часов двигалась моторизованная дивизия, вероятно, одна из первых. Ехали мотоциклисты, на каждой коляске был установлен пулемет, сидел расчет. Это было внушительно. На перекрестках стояли группы людей: Теперь остановят! Отбросят!

Не остановили. Не отбросили.

Пополнения уходили на фронт и бесследно исчезали. Было непонятно и страшно. Только что на первомайском параде прошла такая Армия! Колонны демонстрантов несли лозунги: «Бить врага на его территории!» И вот отступают…

Появились беженцы из пограничных районов. Их можно было узнать издали. Наспех и во что попало одетые, в дорожной пыли, многие с детьми, неразговорчивые, они казались людьми из другого мира, знавшими нечто такое, что нам еще предстоит узнать. На их лицах застыло выражение скорби, испуганные дети зябко жались к матерям. Беженцев кормили на продпунктах и отправляли дальше, на восток. Это еще больше тревожило.

В помещении педагогического института развернулся госпиталь, несколько дней назад здесь сдавали экзамены, шумели и спорили в комитете комсомола, пылко влюблялись каждый раз на всю жизнь. Теперь к главному входу подъезжали автобусы, грузовики, санитарные двуколки, крестьянские повозки. Раненые, кто мог, ковыляли сами, поддерживаемые сестрами подымались по ступенькам, тяжелых несли на носилках. Вот сняли с машины носилки и поставили в сторону, на лицо натянули шинель. Не довезли… Женщины смотрели сквозь ограду: нет ли своих, родных, знакомых. Многие плакали.

БЫЛ МИР, СТАЛА ВОЙНА.

По городу ходили вооруженные патрули из гражданского населения. Истребительные батальоны несли охрану, искали немецких парашютистов. В горкоме комсомола записывали в партизаны, в подпольщики.

И стар и млад ловили шпионов. Шпионы как на подбор были в темных очках и кожаных регланах… Подойдя к очередной группе, поинтересовался: что происходит. В центре группы мужчина с нашей улицы, двое крепко держат его за руки, третий обыскивает, проверяет документы. Толпа настороженно следит за их действиями и угрожающе гудит. Увидев меня, мужчина обрадовался. Я засвидетельствовал: свой, сосед, и его нехотя отпустили. «Никак домой не доберусь, пожаловался он. Седьмой раз задерживают». На ногах у него были краги накладные кожаные голенища — шпион…

Ранним утром 3 июля я стоял на посту на наспех сколоченной наблюдательней вышке и с беспокойством, до рези в глазах всматривался в безоблачное, голубое и чистое небо не летят ли немцы.

Студенческий истребительный батальон не был обмундирован, а вооружен чем попало, в том числе невесть как и когда попавшими к нам бельгийскими винтовками без штыков. Досталась такая и мне, и теперь, от нечего делать и чтобы не задремать, я ее рассматривал. Яркий летний день только разгорался.

Висевший на вышке и не выключавшийся с начала войны ни днем, ни ночью динамик, с четырехугольным, как у звукоуловителя, раструбом, неожиданно громко и сухо щелкнул и знакомым голосом Левитана произнес: «Внимание! Внимание! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза!» Затем в течение нескольких секунд слышался какой-то непонятный шорох и разговор, в котором тихо, но отчетливо прозвучало: «Не волнуйтесь!» Мне показалось, что эту фразу произнес Левитан. В своих воспоминаниях Левитан пишет, что это Сталин успокаивал его. А что еще он мог написать? Трудно себе представить, чтобы Левитан решился успокаивать Сталина. Тем не менее, я совершенно ясно слышал голос Левитана, перепутать который было совершенно невозможно. Доказательством может служить то, что Сталин начал свою речь дрожащим от волнения голосом, запинаясь, особенно на необычных и непривычных для нас словах: Братья и сестры! Из-за раннего времени шесть часов утра? Возможно. Но скорей всего за двенадцать дней войны он понял, что произошло. Было от чего волноваться.

Это было обращение к народу. Впервые мы поняли всю серьезность положения, почувствовали, что война будет тяжелой и долгой. Все это было так не похоже на бодрые сообщения газет, будто в Германии кончается горючее, и война долго не протянется.

Город эвакуировался.

Перед отъездом хотелось сделать казавшиеся неотложными, по старому, мирному времени, дела: рассчитаться с долгами, заплатить за квартиру, за электричество, сдать книги. В пустой, безлюдной библиотеке сидели с отрешенными лицами две женщины и нехотя, медленно увязывали пачки книг. Было совершенно ясно, что библиотеку эвакуировать не будут, с удивлением посмотрели на вошедшего, не сразу поняли, зачем пришел… После войны, случайно встретив одну из них, услышал: «Это вы за день до немцев принесли сдавать библиотечные книги?»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});