Цвет абрикоса - Би Сяошен

— Старший брат! Полегче орудуйте, велик больно посох! Опасаюсь, причините боль.

Чжэньцин взял в руки янское орудие, смочил слюной и приставил к заду напарника. Убедившись, что «черепашья головка» нацелена верно, принялся за дело. Почувствовав в себе этот посох, Хуа испугался, ибо, хотя и был крепкого здоровья, все же сей жезл мог повредить ему. Давно начал он заниматься этим ремеслом, но на сей раз был премного увлечен, ибо получал гораздо большее удовольствие. Видя, что Чжэньцин распалился и бормочет нечто нечленораздельное, он ухватил себя за ягодицы и принялся вертеть ими, то поднимая зад, то опуская. Поистине, казалось, разврат проник в него до мозга костей. Видя, как этот Хуа разгорячился, Чжэньцин приударил и стал вставлять посох сильнее и жестче, едва ли не дойдя до помрачения рассудка. Но вдруг его напарник свел ягодицы и сжал. Теперь он то раскачивал ими, то готов был переломить надвое находившееся промеж них. Эта забава премного радовала Чжэньцина. Он расслабился, размяк и, почувствовав необычайный прилив, в тот же миг спустил тетиву — из него полилась жизненная влага, пачкая Хуа и его белье. Чжэньцин ахнул, будучи не в состоянии справиться с новизной ощущений. Он вытер Хуа, и, раздевшись, они легли за пологом. С этих пор молодые люди просыпались по утрам и трапезовали только вместе. Приязнь меж ними крепла, и, казалось, нет в мире силы, которая была способна разлучить их.

Но вот однажды, когда они только что оставили объятия друг друга, вошел мальчик-слуга и доложил:

— Прибыла госпожа сваха.

Чжэньцин, накинув платье, вышел. Склонился в поклоне и вежливо спросил:

— Зачем сударыня поспешила ко мне? Какое наставление хочет получить в моем доме?

— Пришла к вам не по какому иному делу, кроме как по велению госпожи Лань. Желает ускорить свадебные дела старшей дочери. Мечтает о том, что наследник князя войдет в ее дом зятем.

— Войдет в дом?

— Ну конечно. Старая госпожа полагает, что вы, оставшись сиротой, ведете жизнь одинокую и сиро вам на свете. Ее единственное желание — принять вас в своем доме. Она согласна взять на себя и свадебные расходы.

Новость повергла Чжэньцина в смятение. Он онемел. Долго не мог рта раскрыть. Потом вежливо отказал:

— После того как дорогие родители оставили этот свет, дела семьи пришли в упадок. Срок траура по родителям еще не истек. Не лучше ли подождать со свадьбой? Вернется пора благополучия в дом, и тогда вновь обратимся к этим планам. Попрошу вас передать мои слова госпоже Лань. Полагаю, через полгода можно возобновить наш разговор.

— Поистине предо мной достойный молодой человек! — воскликнула сваха. — Скажу так: когда юноша достигает возраста, ему надлежит жениться, ведь «в ивах, как говорится, вот-вот зашумит ветер страсти».[19]

Сваха не подозревала о тайной склонности молодого человека и приняла его за юношу благонравного и достойного. Чжэньцин же помирал со смеху, видя, как дурачит старуху. Между тем сваха продолжала убеждать его:

— Решайте дело сейчас, переезжайте к ним хоть завтра. Свадебных подарков готовить не надо. Переедете, и все.

— Какая прекрасная мысль! — воскликнул Чжэньцин. — Но что, если к этому разговору все же вернуться зимой?

— Госпожа Лань расположена к вам всем сердцем. Между вашими семьями давние добросердечные отношения. Не вижу смысла откладывать дело до зимы, — так сказала ему сваха и с этими словами ушла.

Чжэньцин вернулся в спальню.

— Похоже, для старшего брата уже зажжена брачная свеча? — сказал Хуа, слышавший весь разговор. — А где же буду пребывать я?

Чжэньцин обнял его:

— Никогда прежде я не приближался к женщине. Разве есть на свете красотка, которая превзошла бы тебя? Я преисполняюсь восторгом, когда делю с тобой ложе. Невозможно выразить словами те ощущения, которые ты вызываешь во мне. А что женщина? Вначале ее долго соблазняешь, потом задираешь подол, а в результате? Только в пудре вымажешься. Никакого удовольствия, лишь силу зря расходуешь. Давай дадим клятву никогда не разлучаться!

Мысль пришлась приятелю по душе, и они поклялись горами и водами всегда быть вместе.

А тем временем сваха пришла к госпоже Лань и доложила ей:

— Ваш жених сущий ребенок. Он еще за юбку держится. Приготовьтесь встречать зятя. Все дела по переезду поручите мне, наставления дочери о супружеских делах препоручаю вам. Так что завтра жених переедет, ибо завтра седьмой день седьмой луны.[20] Но не знаю, как вы на это посмотрите?

Госпожа Лань дала согласие и препоручила свахе привести завтра зятя в дом. Сама поспешила к дочери сказать о женихе. Сваха вновь отправилась к Чжэньцину. Был уже полдень, а тот еще не подымался с постели. Долго ждала его сваха, пока тот не умыл лица и не причесал волос. Когда наконец он вышел, сваха сказала ему:

— Я предложила госпоже Лань, что вы завтра навестите их. Подарков не надо. Они встретят вас достойно, устроив пир.

Чжэньцин поблагодарил сваху за труды, поднес вина. Та долго цедила вино, потом, попрощавшись, отбыла в паланкине. На следующий день он направился в дом госпожи Лань. У ворот уже встречала его сваха. Она ввела Чжэньцина в центральную залу, где его ждала госпожа Лань. Чжэньцин поклонился. Его усадили на почетное место и предложили вина. Пропустив несколько чашек вина, Чжэньцин раскраснелся. Лицо его стало походить на цветущий абрикос. Тем временем Чжэньнян, напудренная и подкрашенная, сидела в спальне, пока ее сестры, выглядывая из-за ширм, рассматривали жениха. Их восторгам не было конца. Закончив свадебные приготовления, госпожа Лань ввела жениха в комнату дочери. Велела жениху и невесте поклониться друг другу. Потом, когда они сели на циновку, она сказала им:

— Милая доченька! Сегодня отдаю тебя в супружество молодому господину. Желаю вам многих благ, жить в ладу, как гусли и цитра, любить друг друга, словно феникс и жар-птица, сто лет не стареть и жить в радости.

Чжэньцин поднялся с циновки и поблагодарил:

— Всегда буду помнить о вашем благодеянии и буду вечно предан супруге.

Госпожа Лань велела девочке-служанке ввести молодых в спальные покои и разогнала слуг.

Никогда прежде Чжэньцин не прельщался женской красой, но вид невесты в богатом наряде и убранстве потряс его. Сердце его дрогнуло, стыдливость и уступчивость девушки влекли к ней более изощренного кокетства. Он помог ей снять головные украшения, потом сам вытащил серьги и вынул из волос шпильки. Взял ее на руки и понес на кровать. Он снял с нее шелковую юбку, стащил тонкого полотна рубашку, и тут обнаженная девушка предстала перед ним в сиянии своей природной красоты. И хотя Чжэньнян была едва ли не мертва от страха, она вовсе не препятствовала его действиям и уже льнула к нему, охваченная любовной истомой. Видя, что девушка стыдится, Чжэньцин еще более исполнился к ней симпатией. Вот уже страсть охватила его — так разгорается светильник, когда в него подливают масла. Об этом возвестил сам янский жезл. Чжэньцин поспешно разделся. Он стащил девушку на край кровати, положив так, чтобы ее бедра наполовину свешивались. Развел ноги и, смочив слюной восставший жезл, поместил его меж ягодиц. Он вдохновился и принялся орудовать что есть силы. Неутомимо усердствуя, он причинил ей неописуемую боль. Не смея стонать и плакать, она стиснула зубы и старалась выдержать эту пытку. Будучи девушкой неопытной, она ничего не поняла, ибо лишь стороной слыхала о каких-то отношениях между мужчиной и женщиной, но толком ничего не знала. Однако чутье подсказывало ей, что в том, как жених обращается с ней, что-то не так. Чжэньцин все более распалялся и все более увлекался божественной красотой юной супруги, ничуть не беспокоясь, что причиняет ей боль. Он нашел, что «темная тропа» Чжэньнян куда уже той, по которой он еще недавно проходил. Он запустил руку в преддверие лона, а потом принялся тискать груди. Обладание Чжэньнян показалось ему много приятнее, чем развлечение с Хуа. Он еще раз прошелся «темной тропой» и излил влагу естества. Чжэньнян была буквально растерзана. Супруги заснули, но среди ночи Чжэньцин вновь воспламенился страстью. Он повернул Чжэньцин спиной. Велел поднять ягодицы повыше и принялся за работу. Чжэньнян ничего не оставалось, как подчиниться мужу. «Темная тропа» на этот раз не оказалась столь узкой, и она уже не страдала от боли. Но все же эта поза представлялась ей срамной, и она умирала от стыда.