Армия теней - Жозеф Кессель

— Я пойду достану ящик, а потом вернусь за телом с наступлением темноты, — сказал водитель, ковыряясь в сцеплении.

Дуна карабкался по крутому склону, окруженный Феликсом и Жербье, будто меж двух друзей. Он думал о том, как коммунисты иногда казнят своих предателей. Они приводят человека ночью на морской берег, раздевают его, заматывают в проволочную сетку и бросают в море. Крабы, через ячейки сети, полностью объедают тело. Франсуаза была с Дуна в ту ночь, когда он услышал эту историю. Безжалостная вспышка страсти воспламенила ее лицо, обычно такое сладкое и веселое. — Я тоже приняла бы участие в такой операции, — сказала она. — Просто смерть — недостаточное наказание для тех, кто продает своих товарищей. Поль Дуна вспомнил этот взрыв ярости. а также шею своей подруги, густо покрасневшей в тот миг, и он покорно подымался по дороге между Жербье и Феликсом.

Время от времени они видели на пороге дома женщину в черной юбке с растрепанными волосами, лениво вытряхивающую ковер. Дети играли в жалком маленьком саду. Мужчина, прислонившись к изгороди, тер свои голые лодыжки над войлочными тапочками. Каждый раз, проходя мимо людей, Феликс сжимал свой револьвер в кармане и шептал в ухо Дуна:

— Одно слово, и я сделаю это прямо здесь.

Но Жербье в руке, за которую он держал, ощущал лишь бессилие и подчинение. Он снова почувствовал смертельную скуку.

Наконец они вошли в узкий тупик, окруженный глухими стенами и заканчивающийся двумя одинаковыми коттеджами, построенными впритык друг к другу. Ставни были открыты в левом из них.

— О, Боже! — сказал Феликс, резко остановившись. Его открытое круглое лицо выражало замешательство.

— Наш, — сказал он Жербье, — домик справа с закрытыми ставнями.

Феликс снова принялся уверять.

— В прошлый раз, когда мы сняли эту лачугу, в соседнем доме никто не жил, — добавил он.

— Это очень плохо, конечно, но все же это еще один лишний повод не привлекать к себе внимание, — сказал Жербье. — Пойдем.

Трое мужчин быстро прошли в конец тупика. Затем дверь правого домика отворилась как бы сама по себе, и они вошли вовнутрь. Паренек, стоявший за дверью, немедленно закрыл ее, закрыл заслонку глазка и повернул ключ. Все его движения прошли беззвучно, но в его спешке было заметно болезненно нервное напряжение. И Жербье вскоре убедился в этом, услышав торопливый шепот.

— Комната там в конце… Идите в последнюю комнату.

Феликс подтолкнул Дуна в шею и последовал за ним.

— Это он… предатель… кто он? — парнишка, встретивший группу, спрашивал едва слышным голосом.

— Вот он, — сказал Жербье.

— А вы руководитель?

— Я занимаюсь этим делом, — ответил Жербье.

Они по очереди вошли в заднюю комнату. Тени выросли, и после яркого дневного света темнота комнаты показалась слишком густой. Но свет, пробивавшийся сквозь щели в досках, вполне приемлемо освещал помещение, чтобы за несколько секунд рассмотреть все ее детали. Жербье увидел рассохшийся паркет на полу, мокрые пятна на стенах, два разных кресла, матрас прямо на полу, покрытый стеганым одеялом. И он рассмотрел товарища, подобранного Феликсом для помощи в казни Дуна. Это был высокий, стройный молодой человек, скромно одетый, с острыми чертами чувствительного лица. У него были сияющие, бодрые глаза.

Феликс указал котелком на молодого человека и сказал Жербье:

— Это Клод Лемаск.

Жербье улыбнулся своей полуулыбкой. Он знал, что если человек сам выбирает себе псевдоним, то в нем выражается черта его характера. Парень, назвавший себя «маской», наверняка пришел в движение Сопротивление с духом романтики тайных обществ.

— Он давно умолял испытать его в серьезном деле, — добавил Феликс.

Лемаск повернулся к Жербье.

— Я пришел более часа назад, — начал он очень быстро говорить. — Чтобы все привести в порядок. Тогда я и заметил это ужасное дело за соседней дверью. Они приехали сюда утром, или — самое раннее — этой ночью. Я следил за домом вечером, и там никого не было. Когда я увидел открытые ставни, я сразу побежал позвонить Феликсу, но он уже уехал. Тут ничего уже нельзя было сделать, правда?

— Совершенно ничего, уверяю тебя, совершенно ничего, — сказал Жербье, со всем облегчением и беспристрастностью, которые смог выразить несколькими словами.

Этот паренек говорил слишком много, слишком тихо и слишком быстро.

— Это хорошее место, — продолжал Жербье. — Мы все устроим.

— Мы можем начать допрос, если хотите, — сказал Лемаск. — Все уже приготовлено на чердаке. Я устроил что-то вроде суда. Я принес кресла, стол, немного бумаги.

Жербье улыбнулся и сказал.

— Мы здесь не для того, чтобы судить.

— Мы здесь вот для чего, — нетерпеливо произнес Феликс.

Он вытащил из кармана ручку своего револьвера, который он постоянно держал на взводе. Металл блеснул в полумраке. Лемаск впервые взглянул на Дуна. Тот прислонился к стене и ни на кого не смотрел.

Людям вокруг него не хватало пространства и реальности. Но они были вооружены властью, ранее им неведомой. Кривой потолок, сырые стены и мебель, казалось, ждали, наблюдали и все понимали. У предметов был рельеф, плоть и суть, которых уже не было у Дуна. Лишь его глаза время от времени быстро пробегали по потрепанному красно-коричневому одеялу. Дуна узнал его. В гостиницах с сомнительной репутацией, в бедных транзитных домах, где в промежутке между миссиями, у него было счастье видеть Франсуазу, Дуна всегда встречал такие одеяла. Теперь и оно принадлежало к другой эпохе мира. Для изысканности в ней не было места. Угрозы, опасности тайной деятельности придавали любви свою форму и цвет. Франсуаза любила сидеть на красном одеяле, подымая вверх волосы, и счастливым голосом рассказывать о событиях ее дней и ночей. Она любила свою работу, любила руководителей, любила товарищей, она любила Францию. И Дуна чувствовал, как она физически передает ему эту свою страсть. Потому он тоже любил Сопротивление. Он больше не беспокоился, не чувствовал отвращения к жизни без дома и без имени. Под красным одеялом он мог прижиматься к плечам и груди Франсуазы. Ее теплое, открытое, красивое тело стало для него прекрасным укрытием, местом для убежища. Необычайное чувство безопасности усиливало удовольствие.

— Ну? — спросил Феликс, полностью вынув револьвер.

— Это невозможно… это невозможно, — сказал Лемаск. — Я здесь был еще до вас. Здесь все слышно. Прислушайтесь.

В соседнем домике маленькая девочка начала напевать тонкую, монотонную мелодию. Казалось, что песня звучит в самой комнате.

— Эти стены как из папиросной бумаги, — с яростью сказал Лемаск.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});