Та доля славы - Сирил Корнблат

— Войну? Предотвратили? Мы?

— Войну между Владением Эйолфа и Вегой. Во всех канцеляриях и торговых представительствах давно поговаривают, что оба правительства равно зарятся на Лиру, что они планируют подчинить себе ее экономику, экспортируя металлы на планету, лишенную металлов, — силой, если понадобится. Ален, мы покончили с предлогом, прикрываясь которым Владение Эйолфа и Вега попытались бы захватить Лиру, что неизбежно привело бы к войне между ними. А сейчас Лира получает свои металлы без каких-либо империалистических притязаний.

— Я там никаких металлов не видел, — растерянно сказал герольд.

— Ты не понимал, почему я так торопился убраться с Лиры и почему я не оставил там Элвона А потому, что наши веганские камушки были далеко не обычными драгоценными камнями. В технике я разбираюсь мало, но насколько я понял, это подлинные камни, только обработанные для создания определенного эффекта, который они в настоящее время и создают.

Чернобородый взглянул на хронометр у себя на запястье и сказал мечтательно:

— Лира получает металлы. Там, где находится хотя бы один наш камушек, керамика разлагается на составляющие элементы— алюминий, кремний и кислород. Обливы и полевые шпаты разлагаются в кальций, цинк, барий, калий, хром и ЖЕЛЕЗО. Здания разваливаются, штаны падают, потому что рассыпаются керамические пряжки…

— Но это же несет хаос! — возразил Аден.

— Это несет цивилизацию и мир. Назревало беспощадное столкновение. — Чернобородый помолчал и добавил многозначительно: — «Если ничто не грозит их имуществу и чести, люди в большинстве довольны своей жизнью».

— «Князь», глаза девятнадцатая. Так вы…

— Это путешествие имело еще одну важную цель, — сказал торговец, широко улыбнувшись. — Тебе будет интересно вот это. — И он вручил Алену большой сложенный лист, на котором, когда он его развернул, стояла печать Ордена.

Ален читал, как во сне: «Экзаменатор девятнадцать ректору, завершающая рекомендация послушника…»

Он с гордостью перечел абзац, в котором говорилось, как он «спокойно и с большой изобретательностью» предотвратил таможенный досмотр космолета боевым крейсером Владения, «легко овладев сложной ситуацией, которая требовала не только физического мужества, но и молниеносной работы памяти, обзора сведений о культуре третьестепенной планеты и умелого их использования».

Без особой гордости он прочел: «…склонен к некоторой помпезности в манере держаться, довольно смешной в его возрасте, хотя ему и удалось в какой-то мере произвести впечатление на членов команды…»

«И крайне выгодная продажа наших камней; немаловажное достижение, поскольку наш Орден как-никак должен сам себя содержать.

И «…взял последний и критически-важный барьер; не без душевного смятения, насколько я могу судить, но взял. После двадцати лет Внушения ему теорического понятия о ненасилии этот юноша оказался в положении, которое категорически требовало применения насилия, правильно оценил его и применил насилие в форме удара дубинкой по голове лирского сигнальщика, тем самым продемонстрировав способность к обучению и здравый смысл, столь же драгоценный, как и редкий».

И простое заключение: «Рекомендуется для прохождения обучения».

Обучения? — охнул Ален. — То есть надо еще учиться?

— Далеко не всем, мальчик. Далеко не всем. В подавляющем большинстве мы то, чем кажемся: елейные, чурающиеся оружия, абсолютно необходимые приложения к коммерции, которые зарабатывают проценты на благо Ордена. Проценты эти нам необходимы, и нам необходимы герольды, чурающиеся оружия.

Ален медленно процитировал: «В довершение всех зол, которые навлекает на тебя безоружность, она вызывает презрение к тебе».

—Глава четырнадцатая, — машинально сказал чернобородый. — Мы оставляем такие подсказки возле их кроватей на протяжении двадцати лет, а они их не замечают. Но для тех немногих из нас, кто заметит, — продолжение обучения.

— А я научусь метать нож, как вы? — спросил Ален, которого мысль об этом одновременно и влекла и отталкивала.

— Факультативно, если захочешь. В основном же это этика и мораль, чтобы ты был способен взвешивать значимость метания ножей и тому подобного.

— Этика! Мораль!

— Мы ведь, знаешь ли, начинали как миссионеры.

— Это все знают. Великая Утилитарианская Реформа…

— Кое-кто из нас, — сухо сказал чернобородый, — думает, что она не великая, не утилитарианская и не реформа.

Сокрушительная идея.

— Но мы же распространяем утилитарианскую цивилизацию, — заспорил Ален, — А если нет, какой во всем этом смысл?

И чернобородый объяснил ему:

— У нас у каждого свои побуждения. Один — искренний утилитарианец, другой— любитель риска и счастлив, когда ему угрожает опасность, и он весь в напряжении. Еще кто-то высокомерен, и ему нравится водить людей за нос. Но найдется немало таких, кто считает себя слугами человечества. Ну а теперь отдохни.

Он встал.

— Ну а вы? — с запинкой спросил Ален.

— Я? Ты найдешь меня в главе двадцать шестой, — улыбнулся чернобородый. — И, может быть, найдешь там кого-нибудь еще.

Он закрыл за собой дверь.

Ален мысленно пробежал двадцать шестую главу, продолжая недоумевать, и тут… да-да!

Так странно и неизбежно знакомо, будто он всегда знал, что с радостью произнесет эти слова вслух вот в этой тесной каморке на борту видавшего виды космолета.

— Бог не хочет делать все сам, отнимая таким образом у нас свободу воли и ту часть славы, которая принадлежит нам.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});