Будущее уже не то, что прежде - Джордж Карлин

 Будьте умными и оставайтесь в живых. Здесь многие на вас рассчитывают.

WALLSTREET JOURNAL: ПОДПИШИСЬ НЕ МЕШКАЯ

Wall Street Journal напоминает: если вы бизнесмен, ваша работа — нагнуть ближнего, пока он не нагнул вас. Иногда приходится попотеть — скажем, пока этот ближний не лишится своего бизнеса или даже не разорится вовсе. А вот нагнут ли тебя или нагнешь ты, нередко зависит от обладания важной бизнес-информацией, вроде той, что паровозов больше не строят или что рынок дирижабельных перевозок пошел на спад. Обо всем этом вы сможете прочесть на страницах нашего журнала. Если вы жалкая рептилия, взявшая курс наверх, перестаньте нагибаться и начинайте нагибать. Читайте Wall Street Journal.

Калека, урод и дурак

В одной из своих прежних книг, «Мозговой помет», я уже писал о политкорректном языке, но обошел вниманием кое-какие случаи. Я оставил в стороне три большие категории людей, которых либералы подставили с этим своим кошмарным языком: я имею в виду калек, уродов и дураков. Теперь, готовясь восполнить пробел, хочу сначала вновь быстро окинуть взглядом любимую песочницу белых либералов-вредителей — идеологию политкорректности.

Политкорректность — это новейшая американская форма нетерпимости, и она особенно пагубна тем, что маскируется под терпимость. Под вывеской непредвзятости она обставляет язык жесткими требованиями и косными правилами. Я сомневаюсь, что это подходящий способ борьбы с дискриминацией. Я сомневаюсь, что затыкать людям рот или вынуждать их перекраивать собственную речь — лучший путь решения проблем, лежащих гораздо глубже.

В общем, сейчас особо политически чувствительные читатели могут на миг поджать сфинктеры, потому что я сейчас впрысну немного реальности в иллюзорный мир политкорректного словотворчества. Особенно в область слов, которыми мы описываем друг друга.

ЛИБЕРАЛЫ-КАЛЕКИ

Наверное, вы заметили: когда политкорректные либеральные законоучители решают переименовать какую-то страдающую, по их мнению, категорию людей, то первым делом стараются сделать так, чтобы ее настоящее название стало стыдным. Таким образом, много лет назад вывели из игры слово «калека». О калеках мы больше не слышим. Потому что в очередной дерзновенной попытке поставить реальность с ног на голову блюстители политкорректности дали им свое определение: люди с ограниченными физическими возможностями. Этот новый ярлык — очевидная попытка облегчить участь людей с ограниченными физическими возможностями, и рассуждали его авторы так: раз этих людей не вылечить, давайте хотя бы придумаем для их беды более позитивное название, может быть, получится ее немного завуалировать. Своего рода вербальное шулерство.

То же самое можно сказать и про другой неуклюжий термин: инакомогущие. По-моему, если кто-то упорно употребляет этот изуродованный язык и говорит слово «инакомогущие», то его следует заставить называть этим словом всех людей. Ведь мы все инакомогущие. Вы можете делать то, чего не могу я, я могу то, чего не можете вы. Барри Бондс не умеет играть на виолончели, Йо-Йо Ма не умеет отбивать подкрученную подачу (Барри Бондс (р. 1964) — знаменитый американский бейсболист; Йо-Йо Ма (р. 1955) — известный американский виолончелист китайского происхождения.) Они инакомогущие.

Либералам нужно объяснить — терпеливо — что увечные люди не нуждаются в патетических именованиях: в их состоянии нет ничего постыдного. Загляните в Библию: Иисус исцелял увечных. А не «применял техники реабилитации для улучшения состояния физически ущемленных». Неужели продавцы политкорректности не слышат, как ужасен их жаргон? С каким трудом его воспринимает ухо? Лично я предпочитаю ясный образный язык.

Например, предлагаю — всерьез, хотя кого-то мое предложение может обидеть — почему бы не звать инвалидов дефективными? Мы же спокойно толкуем о врожденных дефектах, и никого не передергивает. «У Гюнтера врожденный дефект», — говорим мы, например. Тем самым признаем, что люди могут быть дефективными. Что же нам мешает называть инвалидов физически дефективными? В какой момент жизни человек с врожденным дефектом превращается в инакомогущего? И почему? Не понимаю.

ЯЗЫК-УРОД

А ведь кроме калек есть еще те, кто просто не вписывается в принятые обществом стандарты физической привлекательности. Самых не вписывающихся обычно зовут уродливыми. По крайней мере звали. Пока над этим не поработал политкорректный новояз.

Показывая, до чего может дойти лицемерие, некоторые психологи теперь именуют уродливых людей «персонами с серьезными недостатками внешности». Нормально? Серьезные недостатки внешности. Эти люди, действуя вроде бы из лучших побуждений, настолько потеряли связь с реальностью, что я не удивлюсь, если однажды услышу, как жертву насильника назовут недобровольной спермополучательницей.

Но вернемся к уродам. Когда речь заходит о внешности, у либеральной языковой полиции тут же наготове до смешного корявый термин: лукизм (От англ. look — внешний облик, вид, наружность) Говорят, когда оцениваешь кого-то или, вернее, судишь о ком-то (не собираюсь никого оценивать, ведь это субъективизм!) по внешности, ты виновен в лукизме. Ты лукист.

Отважные герои, противостоящие лукизму (многие из них далеко не модельной внешности), просветили нас: беда в том, что критерии, по которым кто-то будет считаться прекрасным, а кто-то уродливым, мы устанавливаем произвольно. То есть, получается, неправильно, что стандарты красоты устанавливаем мы, люди. Однако, если нам приходится смотреть друг на друга, почему же стандарты должен задавать кто-то другой? Не понимаю. Я бы сказал, что все это глупости, но поскольку глупость — моя следующая тема, это прозвучало бы как дешевый прием.

ДУРАКИ

Итак, глупость. Здесь важно признать одну вещь: от глупости не скроешься. Она повсюду. Не нужно создавать исследовательский институт, чтобы установить, что в мире есть дураки. Их присутствие (и его следствия) говорит само за себя.

Но откуда берутся дураки? Из американских школ, откуда же еще. Однако пока они ходят в школу, ни одного из них дураком не признают. Это только потом, когда детки вырастут. Детей же дураками называть нельзя. И может быть, тут один из истоков проблемы. Как ни жаль, над детьми, глупыми и нет, мы держим своего рода зонт, который защищает их от окружающего мира, пока в возрасте восемнадцати лет родители не выпустят их уже вполне взрослыми на волю — на горе нам, несчастным.

Глупые дети есть. Я постараюсь сейчас как можно осторожнее пройтись по теме, не наступая на мины необучаемых и отстающих в развитии — иначе говоря, «требующих особой заботы» (примеры все того же смехотворного и утомительного языка). Я имею в виду просто глупых детишек, но не тех, у кого не хватает винтиков.

Вот один из терминов, которым сейчас обозначают обычных глупых детей: немного особенный. Как вам? Немного особенные! А куда же подевалось старое проверенное определение: «туго соображает»? Оно было таким уж плохим? Правда? «Мальчик туго соображает. Другие сразу схватывают. Этот — нет. Он тупой». По-моему, вполне гуманно. Но куда там. Он немного особенный.

Понравится ли вам услышать такое про вашего ребенка? «Он немного особенный». «О, слава богу! Мы-то думали, он немного того, ну, знаете, туго соображает. А он просто не такой, как все! Ух ты! Пойду расскажу друзьям».

Идеология политкорректности калечит речь, уродует язык и в целом глупа.

Я еще не закончил. Уверен, вам, политкорректные читатели, не нужно напоминать, что «опера не закончена, пока женщина нестандартного размера не покажет свое вокальное мастерство» (Автор отсылает к известной любому американцу поговорке: «Опера не кончена, пока не спела толстуха»). Мне пришлось изрядно поднапрячься, чтобы запихать сюда это. И я стыжусь.

Но прежде чем закончить главу, я хочу показать вам, как политкорректный язык лишает смысла по крайней мере одно удивительно красивое выражение: «В царстве слепых одноглазый будет королем». На политкорректной фене это звучит так:

«В царстве оптически ограниченных частично видящий будет обладать всей полнотой власти». Грустно, не так ли?

Там и здесь

Я заметил, что в наше время люди все время обсуждают, кто куда ходит и кто где останавливается. Постоянно слышишь: «Не уходи от ответа» или «Не будем на этом останавливаться», «Мы это уже проходили» или «Ты никогда не приходишь мне на помощь».

Кстати, мест, куда можно ходить, не так уж много: обычно их два: туда и сюда. Причем сюда ходят гораздо реже, чем туда. Если кто и упомянет «сюда», то обычно во фразе «Пошли отсюда!». А это не что иное, как иносказательное упоминание «туда», ведь если вы пошли отсюда, значит вы неизбежно идете куда-то туда. Мне кажется, что если задуматься над этим, то легко понять: мы все бываем только в двух местах — здесь или там. Которые на самом деле находятся, конечно, не здесь и не там.