Слепая бабочка - Мария Валентиновна Герус

Фердинанду подойти вплотную к повозке, откинула парусину и перетащила покалеченного прямо внутрь, на тощий Бенедиктов тюфяк. Уложила поровнее. Подсунула под голову засаленный валик подушки и присела рядом. Что делать дальше, она не знала. Оставалось только ждать Бенедикта. А когда он соизволит вернуться – неизвестно.

Ночной брат лежал слишком тихо. Дышит или нет? Вроде дышит. Осторожно, кончиками пальцев Арлетта дотронулась до его лба, провела по липким от крови щекам, коснулась губ. Она слыхала рассказы о слепых, которые могут на ощупь представить себе чужое лицо. Но, конечно, ничего не получилось. Только и узнала, что бороды и усов у ночного брата нету. Выбрит чисто, будто и вправду на бал собирался. Правого уха тоже почти нету. Значит, в руках палача уже побывал. Ухо отрезали любителям пошарить в богатых домах в отсутствие хозяев. Домушник. Да не простой, с опытом. Точно, каторжный. На запястьях шрамы. Плохо зажившие, довольно свежие. На груди под остатками рваной рубахи кроме кровоточащих царапин тоже шрам. Этот старый, но глубокий и длинный. От рассекухи такие бывают. Арлетту пробрал озноб. Пока он без сознания, ещё ничего. А вот когда в себя придёт…

Громко и жалобно заскулил позабытый Фиделио. Арлетта встрепенулась и принялась заниматься хозяйством. Первым делом отвязала несчастного пса, который тут же кинулся в лес добывать пропитание. Ещё бы. С утра не ел, бедняжка. Запасы в ящичке тоже кончились, но Арлетта умела терпеть. Вернётся Бенедикт, может, принесёт чего-нибудь. А может, и не принесёт.

Теперь хорошо бы умыться. Одежда Альфа пропиталась пылью, потом и наверняка испачкана чужой кровью. Да и вчерашнюю кирпичную крошку смыть не мешает. Вода журчала где-то совсем рядом. Арлетта вытянула всегда привязанную к козлам верёвку. Это Бенедикт придумал. Нарочно для неё. Сунув руку в верёвочную петлю, пошла на звук. Скользя, сползла по низкому глинистому откосу. Ноги по щиколотку утонули в холодном иле. Рядом потихоньку шуршала речная трава.

Арлетта поплескала в лицо. Показалось мало. Тогда плюхнулась в воду прямо в одежде. Хорошо-то как. И штаны с рубахой заодно постираются. Ловко вскарабкалась по верёвке на берег. На воздухе показалось прохладно. Должно быть, уже наступил вечер. Стуча зубами, нырнула в повозку, потянула через голову опостылевшую мужскую рубаху, но вовремя вспомнила про ночного брата и ушла переодеваться за занавеску. За занавеской была её собственная постель, лавка, закреплённая поперёк повозки. Настоящая постель с тюфяком, одеялом и двумя подушками, устроенная ещё мамой Катериной. В дороге на подушках очень любил сидеть Фиделио. В последний год тюфяк совсем слежался, а лавка стала коротковата, ноги не вытянешь. Но Арлетта привыкла. Вот скопят они с Бенедиктом две тысячи триста пятьдесят гульденов, бросят работу, купят собственный дом, тогда и кровать новую справить можно. С периной, пологом, кружевным покрывалом. Главное, скопить. Немного осталось. Переодевшись в дорожные кофту и юбку, Арлетта отодвинула занавеску, тихо уселась в ногах у ночного брата. А вдруг он уже помер? А что! Запросто. Отбил себе какую-нибудь внутренность и помер. Похоже, конь его не только тащил, но и копытом врезал. Коснулась шеи. Нет. Бьётся жилка. Живой. Ничего, вот придёт Бенедикт, что-нибудь придумает.

Душно. Полог бы откинуть. Но снаружи надрывно жужжали комары. В повозку влез Фиделио, пристроился рядом, Арлетта обняла его и сама не заметила, как заснула.

Глава 4

– Арлетт! Что это есть?! Кто есть ты? Говори!

Возмущённый рёв Бенедикта потонул в бешеном лае Фиделио. Пёс проснулся и решил срочно прикинуться верным сторожем.

Взвизгнув, Арлетта подпрыгнула и безошибочно повисла на руке, сжимавшей топор. Повисла всей тяжестью, не особенно надеясь на успех. Бенедикт был пьян, и она знала – унять его будет трудно.

– Это есть кто? – свирепо повторил он.

– Он! Да он же!

– Кто, чьюма болотная?!

– Ночной брат, который меня поймал.

– Где ты его взять?

– На дороге валялся.

– А сьюда зачем притаскать?

– Он мне помог. Ворон ворону глаз не выклюет. Вор шпильману первый друг.

– Я… не… ночной брат, – внезапно подал голос предмет спора.

Бенедикт уронил топор. Арлетте на ногу. Арлетта стерпела молча. Тихий голос убедил Бенедикта больше, чем бестолковые вопли. Отрекается, значит – правда. Правда скверная и опасная.

– Прости, господин, – выговорил он заплетающимся языком, – никаких ночных братьев, не к ночь их помьянуть, а к белый день.

С ночными братьями нельзя ссориться. Задел одного – задел всех. Убил одного – мстить будут все. Ночным братьям не противоречат и вопросов не задают. С ними лучше вообще никаких дел не иметь. Добить бы этого от греха подальше, да и концы в воду. Девчонка глупа, не понимает.

– Он с коня упал, – сказала Арлетта, будто прочтя мрачные отцовские мысли, – у него, кажется, нога сломана.

Дознаются. Конь ещё где-то бегает. А что у него в седельных сумках, неизвестно. Бенедикт быстро трезвел. Не выйдет концы в воду. Надо выкручиваться иначе.

– Да-да, – покивал он, – ехали, господин… как это сказать… вдоль путь-дорога… и того, с коня, значить, упасть. Ножку сломать. Ой-ой-ой. Плохо как сломать. Неаккуратно. Один момент!

Бенедикт вывалился из повозки и, похоже, сверзился с обрыва. Послышался мощный всплеск. Арлетта испугалась, не потонул ли спьяну. Но могучий шпильман поплескался, пофыркал и, хлюпая мокрой одеждой, выполз на берег. Трезвый. Ну или почти трезвый.

Вернувшись в повозку, принялся копаться в привинченном к полу сундуке, где хранилось немало шпильмановского добра: шары, ножи, булавы, широкий пояс с петлёй для работы с першем, лохматые парики из крашеной пакли и пёстрых ниток, большие бумажные веера, с которыми мама Катерина работала на канате. На самом дне отыскались длинные грязноватые полосы плотной ткани, намотанные на сухие плоские дощечки. Из них в семье Бенедикта с незапамятных времён делали лубки для всех и всяческих переломов. Даже самый искусный шпильман может упасть. Бороться с переломами Бенедикт умел не хуже учёного лекаря.

– Позволь, господин, поглядать на твою ногу.

Запахло горелым маслом. Бенедикт зажёг лампу, которой не пользовались уже месяц. По летнему времени экономили.

– Арлетт, аllez! Удались! Его раздеть надо.

– Так я всё равно ничего не вижу, – проворчала Арлетта, но подчинилась, ушла за занавеску. Села на постели, обняв коленки, и стала слушать, как Бенедикт цокает языком, ощупывая больного.

Лубков, ему, видно, показалось мало. Пошёл к прибрежным кустам, должно быть, чтобы нарезать ровных ивовых палочек. Так он сделал, когда Арлетта однажды сломала руку. Тогда она была ещё так мала, что дощечки ей не годились.

– Ты, господин, счастливчик, – заметил он после одного особенно болезненного стона. – Голова на свой мест. Шея не свернул. Крестец цел. А на ноги я тебья ставить. Пльясать не будешь, но ходить сможешь.

Ночной брат спросил что-то. Робко так, жалобно. Бенедикт хохотнул, показывая, что оценил шутку.

– Слетать? С коня? Один раз есть мало? На-ка, глотни, чтоб не