Ведьма-хранительница - Ольга Громыко

Переживала я напрасно. Сухарики похрупывали, лошадь прислушалась-принюхалась, фыркнула: «А, где наша не пропадала!» – и подбежала ко мне. Я вытащила полную горсть сухарей, сложила ладони «лодочкой», и в них тут же уткнулись мягкие шелковистые губы. Мягкие-то мягкие, но настырные и на диво ловкие. Сухари как ветром сдуло, даже крошек не осталось. Пришлось снова лезть в карман, вытряхивать до последней крупинки. Откушав, лошадка окончательно обнаглела: ткнулась мордой мне в ухо, обнюхала и попыталась пощипать волосы, обошла вокруг, скептически разглядывая под разными углами. Словно домохозяйка на рынке, с брезгливой гримасой изучающая уцененный сыр, в тягостном раздумье – тряхнуть кошельком в другой лавке или рискнуть желудком в этой.

Поскольку особого выбора не было, дама смирилась с несимпатичным продуктом, насквозь провонявшим козлом. Шумно выдохнув, она повернулась ко мне боком, словно предлагая оседлать. Я осторожно почесала лошадь за ухом. Ей понравилось – кобылка нагнула голову, подставляя крутую шею с короткой, словно остриженной гривой. Поглаживание ввело лошадь в легкий транс, она пошире расставила ноги, полуприкрыв кошачьи глаза. Осмелев, я привычно оперлась о холку, подпрыгнула, побарахталась и бесславно соскользнула вниз. Кобылица была выше Ромашки на добрую пядь, и вся какая-то обтекаемая, скользкая, словно покрытая змеиной чешуей, а не шерстью. Не трогаясь с места, она со снисходительным интересом наблюдала за моей возней. Влезть на нее без стремян оказалось не проще, чем взбежать по ледяной горке. Пришлось воспользоваться перевернутой кадушкой (лошадь терпеливо ждала, пока я за ней бегала). Удивительно, но стоило мне выпрямиться, как скольжение и сползание в разные стороны тут же прекратились – гибкая лошадиная спина словно подстроилась к наезднице, даже без седла я сидела как влитая. Осмелев, я легонько ударила лошадь пятками. Она покосилась на меня, – я могла поклясться, что ее губы дрогнули в злорадной ухмылке, – и пошла плавным неспешным шагом.

Конечно, я и раньше каталась на лошадях без седла, но это было что-то новенькое. Не чувствовалось ни толчков, ни подскоков, отдающихся в ягодицах, лошадь словно плыла над землей, не отталкиваясь от нее копытами. Бока кобылы, сжатые моими коленями, почти не шевелились; казалось, она не дышит, да и не слышно было дыхания, если не считать редкого досадливого фырканья, когда лошадь встряхивала головой, отгоняя комарье.

Я чуть сжала колени. Лошадь беспрекословно перешла на трусцу, словно всю жизнь ходила под седлом и наловчилась угадывать желания всадника без шпор и поводьев.

Ощущение полета усилилось. Чем быстрее неслась лошадь – рысью, а затем галопом, тем больше она сливалась с всадницей. Казалось, я намертво вросла в ее спину, не нуждаясь в седле.

Случайно глянув вниз, я обомлела – пестревшая цветами луговина давно осталась позади, под копытами мелькали бочаги и кочки. Кричать «тпру!!!» было столь же бесполезно, сколь глупо. Мы не падали в болото только благодаря безостановочному движению, для которого хватает одной-двух точек мгновенной опоры.

Окно бочага. Прыжок! Пять секунд свободного полета. Кочка слева – левая передняя нога. Сухой островок слева – правая задняя. Коряга. Прыжок! Удар копытом в полете. Рывок! Дерево на пути. Поворот в воздухе, небо смешалось с землей, у самого носа мелькнули сухие ветки. Поваленный ствол. Прыжок! Прыжок!

Я зажмурилась, обхватив руками лошадиную шею и уткнувшись лицом в гриву. Нет, кобыла не пыталась меня скинуть, мы по-прежнему составляли единое целое, но видеть этот монолит то летящим подобно птице, то боком несущимся по топи со скоростью ветра было выше моих сил.

Наконец лошадь встала. Нет, она не замедляла шаг, не тормозила задними ногами, встала – и все, словно чье-то заклинание превратило живое существо в каменную глыбу, неподвластную инерции. Я так не умела и кубарем полетела через услужливо опущенную шею. Ехидно заржав, черная кобыла переступила через мое распростертое тело и, помахав хвостом на прощание, растворилась в непроглядном тумане Козьих Попрыгушек.

Приподняв голову, я только и смогла плюнуть ей вслед набившейся в рот тиной. Тропа, поперек которой я лежала, была единственной безопасной дорогой через болото. Треклятая кобылица аки посуху промчалась через самое сердце трясины, чьего ненасытного чрева остерегаются даже лягушки.

– Вольха! Вольха!!! – заголосили вдалеке. – Иде ты-ы-ы? Ау!!!

– Ау! – отозвалась я, различив алую точку по направлению звука. – Кузьма-а-ай! Я на тропе! Иди сюда-а-а!

Ученику Травника, снабженному факелом, выросшему на болоте и знавшему наперечет каждую кочку, потребовалось не меньше получаса, чтобы пройти треть версты по едва заметной тропе. Вечерний туман заботливо укутал Попрыгушки желтым одеялом, ускорив наступление ночи.

– Ты в порядке? – Парень перебросил факел в левую руку и помог мне подняться.

– Вроде бы. – Я потерла ушибленный копчик и одернула куртку. Штаны на заду пропитались болотной жижей.

– А где чернуля? – Кузьмай настороженно вертел головой, словно опасался, что из тумана за спиной высунется усатая морда и цапнет его за мягкое место.

– Ускакала по тропе в другую сторону. – Я слегка покривила душой. Мне казалось, что лошадь затаилась в тумане и сквозь него наблюдает за нами всевидящими янтарными глазами. – Славная кобылка, верно? А какая выносливая! Галопом проскакала добрых пять верст – и даже не вспотела, да что там – не запыхалась!

Зато с меня пот лил ручьями – правда, по другой причине.

– Добрые лошади по трясинам не гойсают,[5] – пробурчал Кузьмай. – То и не лошади вовсе, а беси болотные. Явится такой честному человеку, поманит, в руки дастся, да и нырнет в бочаг вместе с всадником.

– Брось, не нырнула же, – неуверенно отмахнулась я.

– Не нырнула – потому как ведьму в тебе почуяла, – подумав, заключил Кузьмай. – А супротив ведьмы ни один бесь не выстоит, потому – остереглась топить.

– Очередная байка, Кузя, – хохотнула я. – Беси, я бы сказала, весьма охотно идут на контакт с ведьмами – с целью пообедать. И рано или поздно какой-нибудь бесь мною, да и тобою подзакусит, так что не рассчитывай на ведьминскую неуязвимость и неосведомленность бесей в этом вопросе.

Кузьмай украдкой перекрестился. Мы потопали обратно, парень низко держал факел, высвечивая тропу. Пот остыл и сошел, в мокрых штанах стало зябко, словно кто-то прорезал в них дыру и в нее беспрепятственно задувает ледяной ветер. Трава не успела высохнуть после дождя и щедро поделилась водой с моими сапогами; в левый вошло больше, он хлюпал громче и противнее. Я плелась за Кузьмаем, бездумно отсчитывая шаги. Сто, двести, пятьсот… Вдали нарисовалась Куща, длинные узкие облака хищно скользили над деревьями, словно выглядывая поживу. Факел чадил и фыркал на последнем издыхании.

– Слышала? – шепнул Кузьмай, больше лязгая зубами, чем двигая языком. – Воет.

Мелодичный, тоскливый, пробирающий до костей вой накатывал волнами как далекий прибой, то разбавляя ночную тишину, то переплетаясь с ветром.

– Там, – стараясь не поддаваться панике, я махнула рукой на север, – приближается. Интересно, оно идет посуху или плывет над трясиной? Если ты знаешь нужную тропу, можно пойти ему навстречу. Не хотелось бы разминуться и потом всю ночь ожидать приветливо оскаленной морды в окошке.

– Мы же от-т-туда пришли. – Лицо Кузьмая белело во тьме, как не прожаренный блин. – Т-тропа вильнула….

– Прекрасно! – Я деловито размяла пальцы. – Выходит, оно идет за нами. Кузя, чуть-чуть помедленнее, но не останавливайся, чтобы оно не почуяло подвоха.

Кузьмай одобрил только вторую частью плана, но бросить меня посреди болота не посмел. Идти стало значительно веселее, ногам не терпелось резво пуститься наперегонки.

До леса оставалось шагов двести, когда факел чихнул и угас. Раскаленный уголь на конце медленно потускнел, словно вбирая отданный ранее свет.

Мы застыли на месте. Над трясиной перемигивались болотные огоньки, невдалеке истошно блеял несносный козел. Потом замолчал, но воя мы тоже не услышали.

– Отстал? – с надеждой пробормотал Кузьмай.

– Подкрадывается, – неумолимо отрезала я. – Как у тебя с практической магией?

Травник судорожно сглотнул, что вряд ли можно было истолковать как положительный ответ. Видимо, прикладные дисциплины ему не давались.

– Тогда хотя бы под ногами не путайся, – вздохнула я. Закатала рукава и начала поочередно щелкать пальцами обеих рук, развешивая в воздухе комки пульсаров. Мне не хотелось выдавать живоглоту наше точное местонахождение, и они вспыхивали с задержкой, отлетев локтей на двадцать. Я успела сотворить девять штук, когда редкий лязг Кузьмаевых зубов перешел в дробный стук и нечленораздельное мычание. Его указательный палец трясся в унисон с челюстями.