Блэк Виллидж - Лутц Бассман

сюрприз. Ему передали определенное количество информации касательно этого самого Аттиласа Таффа, касательно его заведения, касательно расписания, которое он выбрал для приема клиентов, но ему не сказали, что это монах. А Бурдушвили сам воспринимал себя как монаха и испытывал большую симпатию к носителям рясы и тонзуры. Убийство Аттиласа Таффа уложилось в рамки правил, но Бурдушвили не завершил зачистку территории, принялся что-то бурчать, расхаживая взад-вперед, и на скорую руку, абы как затер следы. Поджег дом и ушел оттуда среди бела дня на своих двоих, что по протоколу характеризовалось как безответственность. По возвращении курирующие его чины не стали ни в чем его уличать и даже не сделали никакого замечания, но в первый раз за всю свою карьеру он остался не у дел на целых три месяца. Вполне вероятно, что те, кто наверху, порекомендовали предоставить ему принудительный отдых или предпочли какое-то время понаблюдать за ним во время тренировок в спортзале, в бронзовых пусковых шахтах, предназначенных для симуляции полета, и в библиотеках. И вот нынче эти самые чины вновь установили с ним контакт, чтобы поручить новое задание.

Дурацкое задание, повторил он про себя.

Он был одет как нищий, таковы были правила, когда речь шла о посещении мест запустения, секторов, стертых в порошок бомбами, чрева убогих городов. Ко всему прочему это соответствовало обету бедности, который являлся моральным устоем Организации и распространялся также на используемые бойцами материалы, всегда сомнительные, всегда под подозрением, что в критический момент их заклинит или они выйдут из строя. Бурдушвили оставил без внимания позыв задрожать, потом позыв глубоко вдохнуть и, поскольку дождь шквалистыми порывами хлестал его по лицу и груди, теснее прильнул к порталу. Ему в ноздри, вплоть до основания языка, проник запах ржавого железа. Капли воды хлестали перед ним мостовую. Дождь лил как из ведра и не выказывал намерения в скором времени ослабеть.

С другой стороны улицы он смутно различал небольшой полуразрушенный дом, внутри которого скрывалась его цель. Согласно спущенным ему сведениям, он в очередной раз должен был казнить весьма странную цель по имени Альфан Гавиаль. Начальство не смогло прояснить ему, о мужчине или о женщине идет речь и даже идет ли речь о существе, находящемся в близкой или не очень связи с человеческим родом. Бурдушвили знал, что Альфан Гавиаль весит меньше пятидесяти килограммов, закутан в лохмотья, что удесятеряет его реальный объем и усложняет нанесение ударов в случае намечающейся схватки, обладает смрадной полостью и живет в недоступной цементной выемке под развалинами своего дома. А еще подозревается, что во время смертельного поединка Альфан Гавиаль может прибегнуть к телепатии. И последнее, Альфан Гавиаль полагает, что человечеству пришел конец и, в противоположность тому, что проповедует Организация, пришла пора ему об этом поведать.

Бурдушвили сделал пару шагов под хлещущим ливнем, потом отступил и снова прислонился к железной стенке, которую только что покинул. Его оттолкнула ярость водяных каскадов, но также и мысль, что он послан казнить кого-то, кто придерживается относительно человечества и его различных слагаемых того же мнения, что и он сам. А вдруг окажется, что Альфан Гавиаль состоит в Организации, внезапно пришло ему в голову. Если так, меня втягивают в жалкие внутренние разборки. И что же я

12. Кирковян

Загорелась красная лампочка срочного вызова, в комнату отдыха вторглась медсестра, и Кирковян, который как раз соскальзывал из дремоты в сон, пробудился и встал. Он не ощущал ни свежести, ни бодрости. Медсестра была рыжая, совсем не красавица, и Кирковян вопросительно на нее уставился. Женщина смутилась, как будто была в Кирковяна влюблена. Ее веки задрожали.

– Блок 2, – сказала она.

– Роды? – спросил Кирковян.

Медсестра колебалась.

– Не совсем, доктор, – сказала она.

Ее звали Паула Дженнакис, ей было тридцать, она недавно развелась, и Кирковян знал, что теперь она живет на пару с одной из сиделок. Хирург относил ее к замечательным профессионалам и, пытаясь объяснить ее смущение, отмел в сторону гормональное или сентиментальное расстройство. Ее беспокоило что-то другое.

– Все в порядке, Паула? – произнес он дружеским тоном.

Женщина помолчала секунду, прежде чем ответить.

– Там проблема, – сказала она.

Кирковян кончал застегивать свой белый халат.

– Поглядим, – сказал он. – Проблема какого рода?

Они уже вышли в коридор. Каких-то двадцать метров до лифта, потом еще сто до операционного блока.

– Раненый ни на что не похож, – сказала Паула Дженнакис.

– Эка невидаль, – пошутил Кирковян. – Несчастный случай на производстве? Мотоциклист?

– Инопланетянин, – сказала Паула Дженнакис.

Кирковян надул губы, потом поднял брови в фаталистической гримасе.

– Видали и такое, – произнес он.

– Он действительно ни на что не похож, – настаивала Паула Дженнакис.

Лифт остановился на втором подземном уровне. Все вокруг сияло белизной, но с одной стороны стена была покрашена в оранжевый цвет. Как всякий раз, когда двери лифта открывались в этом месте, Кирковян вспомнил собрание, на котором был поставлен вопрос о цвете. Он проголосовал против оранжевого, против предложения архитектора, и, как зачастую когда его мнение запрашивалось в рамках демократии, оказался в меньшинстве.

Не говоря ни слова, они дошли до центра неотложной помощи. В конце коридора из зала вышел Пуччини, весь в синем, в шапочке на голове, подал им знак. Он помахивал большими рентгеновскими снимками, и в тишине сотрясаемые им тяжелые листы издавали негромкий пластиковый рокот, один из привычных для этого этажа шумов.

– Никогда такого не видел, – прокомментировал Пуччини, когда они подошли вплотную друг к другу.

У него был скорее обескураженный, а не возбужденный вид. Кирковяну нравилось работать с ним в одной команде, даже если приходилось мириться с отсутствием у него чувства юмора.

Кирковян вошел в предоперационную и принялся изучать на освещенных сзади экранах то, что зафиксировали рентгеновские лучи. Теперь вместе с Кирковяном и Пуччини изображения молча рассматривали еще несколько людей: двое интернов из неотложной помощи, две медсестры, санитар и Виллмер, дежуривший в эту ночь как травматолог, – хирург, которого Кирковян как-то вечером застал за понюшкой кокаина и которому с тех пор не очень-то доверял.

Семь-восемь секунд все были не в силах оторвать взгляд от черно-белых снимков. Низшие в медицинской табели о рангах ожидали комментария от специалистов.

– Действительно, это ни на что не похоже, – в конце концов произнес Кирковян.

– Почему их всегда доставляют именно к нам? – пожаловался Пуччини.

– Хотелось бы знать, что они собираются тут делать, – пробормотала Паула Дженнакис.

– Это все из-за бесплатного обслуживания, – пошутил Кирковян. – У них такого нет.

Напряжение слегка ослабло.

– Ну так что же с ним стряслось, с нашим чудищем? – спросил Кирковян.

– Химический ожог, а потом его слегка раздавили, – сказал Пуччини. – Так сказали, сплавляя его нам. Никакой другой информации.

– Военные предупреждены? – поинтересовался Кирковян.

– Они его и доставили, – сказала Альбина Травник, одна из медсестер.

Кирковян продолжал изучать рентгеновские снимки. Он указал на расплывчатое пятнышко в туберкулярных разветвлениях, окруженное, казалось, четырьмя располовиненными морскими ежами.

– Вот это, что это такое? – сказал он, не стесняясь показать свое неведение.

– Межмакромиальная каверна, – сказал Виллмер. – Она распухла и будет продолжать раздуваться из-за разрыва перульенового канала. Придется все удалить, когда мы туда доберемся. Но сейчас важнее это.

Он в свою очередь указал на что-то на одном из снимков. Кирковян кивнул. Кокаинщик там или нет, теперь он полагался на Виллмера. Виллмер вел семинар по ксенохирургии в Межармейском центре обороны, до того как ему пришлось подать в отставку по так никогда и не проясненным причинам, которые заведомо никак не были связаны с его компетенцией. Иметь сегодня вечером Виллмера в команде, которая собиралась прооперировать инопланетянина, служило гарантией, что все не пойдет наперекосяк, вот о чем начал думать Кирковян. Даже если оперировать будет Кирковян, познания Виллмера в области тератологически модифицированных организмов будут иметь ключевое значение.

– Военные уже тут, – сказал Пуччини. – Напялили свои космические комбинезоны и ждут.

– Лучше не откладывая сделать то же самое, – посоветовал Виллмер. – В смысле комбинезонов.

С помощью медсестер они облачились как вылитые космонавты. Для хирургических контактов с внеземными цивилизациями протокол требовал носить что-то вроде нелепых скафандров.

При входе в операционный зал на посту стоял часовой. Он не чинил проходу команды препятствий, но сверлил каждого входящего холодным глазом серийного убийцы и не переставая говорил что-то у себя под шлемом, не включив звук, чтобы конфиденциальные военные переговоры не вырвались наружу. Кирковян не обратил на него никакого внимания. Не обратил он внимания и на двух армейских медиков, которые находились в зале. Он прихватил с собой