Шаровая молния - Александр Викторович Горохов

я его как-то, когда он с гэбэшником в подворотне ручкался. Поручкались и разбежались.

— Да какой мусорок?! — опять взвигнула Матрёна. — Да на него самого мусора Лизку подрядили «стучать».

— Что? — ахнула «Элиза». — Что ты сказала, лахудра щипанная? Что ты напраслину возводишь на честных людей, подстилка уголовная?! Да я тебя…

И понеслось! Визг, ор вцепившихся друг другу в волосы женщин. На стороне Матрёны масса, Лизавета берёт подвижностью.

— Долго будешь пялиться, как бабы дерутся? — втолкнул в комнату скалящегося «жениха» Николай.

Тычок сложенными «лодочкой» пальцами в солнечное сплетение выбил Федоту дыхание, а удар ребром ладони по шее отправил его на пол. Усевшись «приблатнённому» на спину, Демьянов вцепился пальцами ему в патлы и обозначил удар лицом об паркет.

— Понял, что сейчас с твоим носом станет? А теперь быстро собрал свои манатки и вместе с «невестой» свалил в её конуру. Иначе вас обоих с твоим зятьком уделаю, как бог черепаху. Будете дёргаться — вообще порешу, и ничего мне не будет: у меня справка от психиатра есть, что я больной на голову, — зловеще заржал Николай.

— А Ваську куда теперь? — прохрипел «жених».

— Не колышет, куда хотите, туда и девайте. Сами кашу заварили, сами её и расхлёбывайте.

Утром Николаю на работу идти было не нужно, и он, готовя на кухне завтрак, слушал рыдания Матрёны и ругань Васьки с Федотом. Потом к нему заглянул Василий и мрачно предупредил.

— Ты, мусорок, оглядывайся почаще, когда по Москве ходишь. Я тебе не прощу того, что из-за тебя мне снова придётся по съёмным углам мыкаться.

— Договорились, — кивнул Демьянов. — Только учти при этом: ты так легко, как Федот, тоже не отделаешься. Сунешься ко мне — в инвалида превращу.

— Ну, ну, — зло сжал губы громила.

«Жених» исчез вместе с родственниками прямо с утра, а изрядно изодранная когтями и сияющая бланшем Мотька — ближе к обеду. И тут пришла очередь Лизы. У этой хоть хватило ума фонари припудрить и разбитую губу пластырем заклеить.

— Стёпа, это неправда. Врёт она всё.

После полуминуты молчания:

— Не специально я, меня заставили.

Ещё через полминуты по щекам, оставляя полосы на пудре, поползли слёзы.

— Будь проклят этот стихоплёт, из-за которого меня подцепили! Я только потому согласилась, что меня пообещали из соучастницы в свидетели перевести.

— На мужа тоже стучала?

— Не вспоминай это вороватое ничтожество! Поделом ему. Он же артельные деньги ворует, ему всё равно скоро «садиться». Я, когда за него выходила, думала, он щедрый мужчина, а у него даже на чулки приходится деньги выпрашивать: на дачу копит. Нужна-то мне его дача, если из-за неё я не могу даже в театр сходить.

— Кто давал задание следить за мной?

— Сержант госбезопасности Удовенко. Предупредил, что странный ты, и за тобой надо присматривать: с кем дружишь, о чём разговариваешь, с кем встречаешься. Стёпочка, прости, пожалуйста! Хочешь, я прямо сейчас тебе отдамся? Хочешь, я со своим разведусь и за тебя выйду? Он всё равно скоро сядет, а я знаю, где у него наворованное спрятано. Нам хорошо вместе будет.

Вот же торкнуло её! Помнится, одна из давних подружек Демьянова много лет назад (или вперёд?) говорила, что хорошо оттраханная женщина летит по жизни. Оказывается, хорошо оттраханная после хронического недотраха, ради «продолжения банкета», готова от нерадивого мужа с первым встречным сбежать.

Слушать за стенкой рыдания Лизы не хотелось, и Николай ушёл «поднимать культурный уровень»: в своё времена ему так и не удалось посетить Третьяковскую галерею, и он решил хоть теперь заполнить этот пробел. Выходя из подъезда, нос к носу столкнулся с возвращавшейся откуда-то Матрёной, тоже зарёванной и драной, демонстративно отвернувшейся от него при встрече.

Гулял долго, до вечерней темноты. Впрочем, в конце октября она наступает не так уж и поздно. И особого внимания на милиционера, прохаживающегося возле подъезда, не обратил. А зря. Потому что он и двое в штатском, тут же «нарисовавшихся» сзади, были по его душу.

— Гражданин Шеин?

— Да.

— Вы задержаны. Следуйте за нами. И без фокусов!

— Позвольте полюбопытствовать: за что задержан?

— За изнасилование гражданки Могилевской и нанесение телесных повреждений пытавшейся её защитить гражданке Инютиной.

Схваченные сзади руки тут же взлетели вверх, и полусогнувшегося от этого Николая поволокли куда-то за угол.

13

— Да ты хоть знаешь, урод, что с тобой в камере сделают уголовнички, когда узнают, по какой статье ты сюда попал?

За зарешечённым окном уже светло, и Демьянову жутко хочется спать. Молодой следователь тоже устал, но у него «пионерские костры в жопе горят» от желания добиться признания у насильника в столь простом деле. Всё у него имеется: заявление пострадавших, побои на лицах обеих, задержанный преступник. Правда, упорно не желающий сознаваться. Но это — дело поправимое: ещё немного надавить, и «запоёт», как миленький!

— Ничего не сделают. Там же не такие идиоты сидят, понимают, что существуют наветы, ложные обвинения, недостаточный объём собранных доказательств.

— Ты на кого намекаешь, скотина?! Что я — идиот?

Подниматься с пола в наручниках довольно неудобно. Особенно — после такого удара, от которого в башке звенит.

— Что тут у тебя, Рожнов?

Ага, цельний старший лейтенант (по нынешней дурацкой системе милицейских званий — всё равно, что армейский майор) пожаловали.

— Насильник, тащ старший лейтенант. Избил и изнасиловал соседку по коммуналке, а второй, той, что пыталась защитить изнасилованную, так изуродовал лицо, что смотреть страшно: синяки, царапины на щеках, выдранные волосы. Показания потерпевших имеются.

Старлей почти равнодушно глянул на Демьянова, который как раз в это время стирал сочащуюся из носа кровь.

— Покажи-ка руки.

Николай послушно вытянул вперёд поднятые вверх скованные ладони.

— Не так. Тыльные стороны.

— Пожалуйста.

— Царапины на лице, говоришь, Рожнов? А ты часто видел, чтобы физически крепкие мужики бабам рожи царапали? Особенно — обстриженными ногтями.

— Так может, он уже после этого ногти обстриг.

— Соседей опрашивали?

— Никак нет, тащ старший лейтенант. Так ведь всё днём произошло, все, кроме пострадавших, на работе были.

— В коммуналке? А эти две почему дома сидели? Домохозяйки, что ли?

— Никак нет. Работающие. Одна — посудомойка в столовой, а вторая — машинистка в издательстве.

— Что этот рассказывает?

— Врёт, что пострадавшие накануне вечером друг с дружкой подрались, а Могилевич ему так отомстить решила за то, что он не захотел на ней жениться.

Старлей насмешливо поглядел на «разукрашенную» физиономию Николая.

— На второй тоже жениться не хотел?

— Да нет, тащ, старший лейтенант. Говорит, что Инютина вместе с «женихом» накануне пытались в его отсутствие его комнату захватить.

— По этому