Таинственный пассажир - Лев Самойлов

Послушал ли Бадьин советов и просьб жены или уж так сложились его служебные дела — неизвестно. Но теперь он жил в городе, в семье, службу нес то в море, то на берегу, а в свободное время даже помогал своей жене в ее домашних заботах. Бывший боцман, он был человеком хозяйственным, мастером на все руки, и всякая работа у него спорилась.

На многих кораблях у Бадьина были старые друзья и приятели. Некоторые из них служили раньше под началом мичмана, считали себя его учениками и, несмотря на его строгость и требовательность, любили старого моряка, привязались к нему. Как только кому-нибудь из них случалось получить увольнение на берег, он непременно «заплывал» и в домик Бадьина. Здесь всегда встречали с распростертыми  объятиями: каждый моряк считался почетным гостем.

Сегодня, в очередной воскресный день, сюда «заплыл» давнишний приятель Бадьина главный старшина Петр Ключарев. Как и Бадьин, он уже давно закончил свой срок действительной службы в Военно-Морском Флоте, но не захотел расстаться с любимым делом. На рукаве его форменки красовались два золотых шеврона. Они означали, что главный старшина уже два пятилетия несет свою «вахту» сверх положенного срока.

Бадьина и Ключарева связывала многолетняя совместная служба на кораблях, участие в походах и боях, любовь к морю. Оба они были ревностными служаками, поборниками дисциплины и уставного порядка. Оба они нашли в морской службе свое жизненное призвание и о другой профессии и не помышляли.

Ключарев был вдовцом. Его жену и трехлетнего сынишку во время войны гитлеровцы сожгли в сарае вместе с группой колхозников, обвиненных в помощи партизанам. Об этом страшном злодеянии Ключарев узнал незадолго до окончания войны. Потеряв семью, Ключарев так и остался одиноким, «неприкаянным», как иногда, в минуту грусти, говорил он о самом себе.

Еще сильнее привязался он к кораблю, к его людям, считая корабль своим домом, а молодых матросов — «сынками». А когда его одолевали воспоминания о жене и сыне, когда тянуло к семье и домашнему уюту, он приходил к Бадьиным, где чувствовал себя не только желанным гостем, а другом и братом, полноправным членом семьи.

В доме Бадьиных существовал даже «ключаревский уголок». Здесь стояла койка, накрытая серым матросским одеялом, над ней, прибитая к стене, висела фотокарточка, на которой был снят Петр Ключарев в момент, когда командир корабля поздравлял его с награждением орденом боевого Красного Знамени. Рядом — фотоснимок жены и сына.

Под койкой стоял сундучок с различными игрушками, столярными и слесарными инструментами. Все это «хозяйство» принадлежало Андрейке — сыну Бадьиных, с которым у Ключарева установились самые лучшие отношения.

Старый моряк сердечно привязался к этому шустрому, смышленому мальчику, отдавал ему нерастраченную отцовскую любовь и часто, гладя его курчавую голову, думал о том, что и его сын, Витюшка, мог бы теперь быть таким же большим и веселым «моряком».

...Радостный лай «Шалуна» и громкий возглас Андрейки: «Дядя Петя!» — возвестили приход Ключарева. Еще в палисаднике он подхватил на руки Андрейку, расцеловался с ним и, сопровождаемый скачущим «Шалуном», вошел в дом. Здесь его приветливо встретила Ксения Антоновна.

— Молодец, Петя, что пришел. Сегодня будут вкусные вещи.

— С полосканием? — шутливо спросил Ключарев, намекая на «горилку».

— С полосканием, — в тон ему ответила Ксения, хотя знала, что вопрос был задан просто так, для шутки. Ключарев пил очень мало, «для компании», никогда не разрешал себе выпить лишнюю рюмку сверх положенной нормы. — Дисциплина на берегу — второй закон моряка! — обычно говорил он, отодвигая от себя все, что могло соблазнить его.

— А по какому поводу пир? — спросил Ключарев. — И почему Павел с утра теребит меня, чтобы обязательно пришел. Что случилось?

— Гостя ждем, — загадочно ответила Ксения Антоновна.

— Уж не меня ли?

— Ты всегда гость и всегда свой. А сегодня еще один дружок заглянет.

Вертевшийся рядом Андрейка не выдержал и выпалил:

— Иностранец!

Ключарев приподнял брови.

— Иностранец? На кой черт он вам нужен?

— Не знаю. Папа пригласил. Какой-то матрос, которого подкололи свои же...

— Слыхал, слыхал... А где же хозяин?

— Пошел за ним. Садись, подожди, сейчас появятся...

— Чего ж сидеть. Мы пока займемся с Андрейкой.

Андрейка потащил дядю Петю в «уголок» и стал ему показывать модель сторожевого катера, которую он, непременный участник всех соревнований юных морских моделистов, смастерил сам, без посторонней помощи, чем очень гордился. Ключарев взглядом знатока рассматривал модель и бросал отрывистые фразы:

— Хорошо... очень хорошо... А вот здесь, товарищ адмирал, не совсем того... бортовая обшивка толстовата... И со шпангоутом[6] что-то неладно.

Андрейка морщил веснушчатый нос и неохотно соглашался, что бортовая обшивка действительно для модели сторожевого катера толстовата. Что же касается шпангоута, то... И тут он пустился в длинные рассуждения, пытаясь, блеснуть своими знаниями в морском деле. Ключарев терпеливо слушал своего юного друга, а потом перебил его:

— Ну, ладно, тебе виднее, ты — моделист. А вот давай я спрошу тебя по своей специальности.

Ключарев был рулевым и в этом деле считал себя «профессором».

— Спрашивай, дядя Петя!

— Вот ты тут на своей модельке изобразил руль. А можешь ли ты объяснить мне, из чего состоит рулевое устройство?

— Могу! — глаза Андрейки заблестели. — Пожалуйста, это каждый моряк знает.

— Ну, тогда докладывай.

— Рулевое устройство на моем катере состоит из пера руля, баллера[7], румпеля[8] и петель.

— Молодец! Из тебя и впрямь отличный рулевой выйдет.

— Сначала буду рулевым, а потом — в адмиралы! — авторитетно заявил Андрейка, и Ключарев только развел руками. Раз парнишка решил стать адмиралом — так оно, очевидно, и будет.

Лежавший рядом на полу «Шалун» вдруг вскочил, залаял и бросился вон из комнаты. Он первым встречал хозяина и гостя. Ключарев и Андрейка тоже поспешили к выходу. На веранде стояли Бадьин и Хепвуд. Бадьин крепко пожал руку своего друга и представил его гостю.

— Знакомься, Петя. Это — Джим Хепвуд, матрос грузового парохода «Виргиния». Тот самый, про которого я тебе как-то рассказывал.

Ключарев пожал, протянутую руку, сдержанно поклонился и быстрым, но внимательным взглядом осмотрел Хепвуда. Тот был одет в широкий темносиний костюм, в черные, поношенные туфли с толстыми резиновыми подошвами. Его одеяние было явно не по сезону и не гармонировало с ярким солнечным днем. Но Хепвуд еще в больнице, куда за ним зашел Бадьин, объяснил, что это — его единственный выходной костюм, хранившийся в чемодане. Чемодан принес с корабля в больницу посыльный капитана Глэкборна и передал, что Хепвуд может катиться ко всем чертям...

После того как Бадьин познакомил Хепвуда с женой и сыном, а «Шалун», принюхавшись к гостю, перестал лаять, все уселись за стол. За едой потекла неторопливая беседа на самые разнообразные темы: Хепвуд восхищался южной природой, хвалил отзывчивость и гостеприимство советских людей, благодарил за угощение. На вопросы хозяйки о здоровье он отвечал, что чувствует себя уже почти совсем хорошо и, наверно, через недельку сможет собраться в дорогу. К этому времени сюда должна прийти «старая лоханка» — «Виктория», и он надеется устроиться в обратный рейс.

Ключарева, конечно, интересовала жизнь иностранных моряков, их служба, заработки, отношения с начальством. Ключарев, собственно, был бы непрочь «зацепиться за политику», задать этому матросу несколько резонных вопросов — «почему?» Почему, например, в Америке и Англии... Но тут уж начиналась «опасная зона», которую Ключарев обычно проходил напролом, так как не терпел «дипломатии». Однако гость есть гость, надо соблюдать тактичность и лучше всего поговорить на морские темы.

— Вот вы сказали, — обратился он к Хепвуду, — что «Виктория» — старая лоханка. А «Виргиния» лучше?

Хепвуд ответил, что «Виргиния» лучше «Виктории», хотя хозяева и капитан Глэкборн скоро доведут ее «до ручки».

— Вы долго служили на «Виргинии»?

— Нет, это был мой первый рейс. Раньше много лет плавал на любой посудине — лишь бы кормили и платили.

— Я слыхал, — сказал Бадьин, — что у вас много безработных моряков.

— Да, это правда. Много ребят слоняются в портах без дела и без денег.

— А вам устроиться помог профсоюз?

— Профсоюз?.. — Хепвуд рассмеялся и с горечью добавил: — Нет, уж тут надейся на самого себя. Правда, мне это оказалось легче, чем другим.

— Почему? — поинтересовался Бадьин.

Хепвуд пожал плечами.

— Видите ли... Я — эйбл-симен! — Хепвуд ткнул себя пальцем в грудь.

— Что это значит? — не поняла Ксения Антоновна.