Джони, о-е! Или назад в СССР - 2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич

— Точно, — стукнул себя по лбу отчим и метнулся в сторону суда, потянув за собой мать.

— Метрики мои возьмите! — крикнул я, протягивая матери своё свидетельство о рождении.

Через месяц решением суда об усыновлении Дряхлов Евгений Витальевич превратился в Семёнова Евгения Семёновича. О смене фамилии и отчества я попросил суд лично, так как по закону изменение фамилии и отчества ребёнка, достигшего десяти лет, может быть произведено только с его согласия.

* * *

— Евгений Семёныч, а ты в курсе, что являешься потомком первого гражданского жителя города Владивостока, — спросил я за семейным обедом, посвящённому моему усыновлению, когда мать, быстро перекусив, убежала.

Это, конечно, не был по настоящему «торжественный обед», как назвал его я, а просто мы, после суда устали, проголодались и решили зайти в ближайшую к суду «столовку». Мама, всё равно, потом шла на работу, а Семёныч всё ещё находился на «больничном» с переломом руки — что-то у него плохо срастались кости — и поэтому ехал домой. Я же ехал на «Семёновскую дом номер один», где был официально прописан уже целый месяц. Я прикидывал-прикидывал и понял, что квартира на Семёновской мне нравится больше. И вот почему…

— Не в курсе, а с чего ты это взял? — ответил мне мой новоиспечённый отец.

— Документы я нашёл: первого гражданина Владивостока — Якова Лазаревича Семёнова, его сына наследника — твоего деда и внука — твоего отца. Как тебе такая новость?

Отец пожевал губами и скривился.

— Теперь понятно, почему этот дом под номером «один» на Семёновской был собственностью деда.

— На этом месте когда-то была небольшая бухта, впадала речушка и болотина. Земли выделили Семёнову под покос. В бухте, названной Семёновским ковшом, твой предок построил причал, а чуть позже — крытый базар для торговли с китайцами. Проложил просеку до военного поста, которая потом стала улицей Семёновской.

— Видел я про него стенд в музее Арсеньева. Но никак не думал, что он мой предок. Точно знаешь?

— Говорю же, документы нашёл. Яков Лазаревич был очень аккуратным купцом. Вплоть до его смерти в тринадцатом году вёл ежедневные доходно-расходные записи и комментарии о значимых событиях.

— Я, что, еврей, получается? Из купцов? Отец писал — «из рабочих».

— Отец твой из рабочих — да, а дед купцом был, пока в тридцать девятом не сгинул в казематах ЧК. Репрессировали его и имущество отобрали. Дом был огромный на Светланской сорок шесть, прииски золотые на острове Аскольде и по бухтам, верфь…

Богатое наследство ему досталось, хотя у первопроходца много детей было, но все они после смерти отца, отказались от своей доли в пользу твоего деда. Есть официальные заверенные нотариусом бумаги.

— Да, сейчас-то, что нам проку с того наследства. Эти бы квартиры не отобрали! Хе-хе-хе… Семья-то у нас маленькая, а совместная жилплощадь огромная. Я и так с трудом сохранял две комнаты. Хотели оттяпать, подселив семейку из трёх человек. Еле отбился.

— Надо Сашку снова прописать на Космонавтов. Скажи, пусть мать сходит в паспортный стол. Поговорит с паспортисткой. Пусть даст ей что-нибудь… Скажет на БАМе сын…

— Не пропишут они так. Вдруг, не дай Бог, нет его уже. А она пропишет. Или посадили… Что он не пишет? Из тюрьмы бы сразу написал. А так… Всякое в жизни бывает. Мало ли…

Я вздохнул. Прав Семёныч. Всё, что угодно с Сашкой могло случится.

— Так, где ты документы нашёл? — вспомнил он главную тему нашего разговора. — Я там всё, вроде, облазил в своё время. Нет там укромных мест.

— Есть, Семёныч. Нашёл я там ещё целых две комнаты за стенкой зала.

— Шутишь? — неуверенно улыбнулся отец, хотя уже знал, что шучу я совсем по-другому.

— Не, не шучу. В них мебель под чехлами, рояль и подвал, а в подвале архив с документами в ящиках выдвижных.

— Какой подвал? Это же второй этаж?

— Ну, не подвал, а спуск в другую комнату на первом этаже. Но подвал там тоже есть. На первом этаже.

— И что там, в подвале?

Я вздохнул. Хотел сказать: «Золото-бриллианты», но пожалел старика.

— Тоже документы. Крючкотвор был твой предок, Евгений Семёныч. Яков Лазаревич, одним словом.

— Значит я, всё-таки, еврей, — сказал и почесал голову приёмный отец.

— Не говори никому, — хмыкнул я.

— Почему?

— Чтобы не завидовали, — я хохотнул.

— А как же отец рабочим стал? Хотя… Куда денешься.

— Отец у тебя идейным был. И вовсе не рабочим, а инженером на Дальзаводе. Всё за справедливость, равенство, братство в газету статьи писал. Да-а-а… В Тридцать восьмом его репрессировали по делу о троцкистском заговоре вместе с уже отсидевшими и вышедшими инженерами завода. Во Владивостоке в июне 1938 г. во время партийного пленума в одну ночь арестовали 40 членов приморского партийно-хозяйственного актива, в том числе секретарей обкома ВКП (б). А в пятьдесят седьмом его, как и других, реабилитировали. Как-то так…

Отец грустно смотрел на стакан с остатками ягод от компота и некоторое время о чём-то думал, а потом поднял глаза.

— А братьев за что? Там документов нет?

Я пожал плечами и сожалеюще развёл руки.

— Об этом история умалчивает.

— Да-а-а… Дела-а-а…

Семёныч не поехал на Тихую, а поехал со мной на Семёновскую, где я ему и показал все три тайные комнаты и подвал. А после этого мы с ним долго сидели в кафе-кондитерской, что располагался сразу под нашей квартирой на первом этаже здания и больше молчали, чем говорили. Подумать Семёнычу было над чем. Я-то уже месяц, как думал, а ему только сейчас пустым мешком по голове прилетело.

— Умно придумано, — наконец сказал Евгений Семёнович. — Второй этаж… И не подумаешь, что может быть люк на первый этаж в глухую комнату. И подвал… Что сейчас с этим делать? Если найдут?

— Обязательно найдут. Что тут искать? Заходи и смотри.

— Не факт, не факт… Ты не оставлял люк открытым?

Я покрутил головой.

— Они тоже могут не подумать про люк на первый этаж.

Мы специально решили не говорить о подвале в квартире, подразумевая наличие прослушивающих устройств. Ели уж товарищи в серых костюмах интересовались мной, то при моём переезде наверняка перенесли и аппаратуру. Хотя… Может я о себе много «мню»? Может и не нужен я никому?

Никто меня после нашего разговора с секретарями райкома не беспокоил. Уже стоял март, а о выступлении в филармонии на День Победы никто не заикался. Ко мне приезжали музыканты: Андрей, Лера, и Григорий, мы потихоньку репетировали военные и патриотические песни. Заодно повторяли прошлый развлекательный и детский репертуар.

Звукоизолировать квартиру не пришлось. Я специально покачал' её стоваттными колонками — заодно проверив их на максимальной нагрузке — и убедился, что это не дом, а крепость. Даже пол, как я убедился, был сложен из сорока сантиметровых стволов лиственницы, оббит дранкой и оштукатурен снизу. Сверху на него были уложены доски, а на них дубовый паркет. Ну и кирпичные стены толщиной в метр. Какая тут ещё нужна звукоизоляция. Ни я соседей сверху не слышал ни они меня. Как я узнал, когда ходил знакомиться.

— Оно-то, да, но что-то же делать со всем тем имуществом надо? — спросил я.

— Да, пусть лежит, как лежало. Нам от всего этого не холодно, не жарко. Тебе оно надо?

Я покрутил головой.

— Нам денег на прожитьё хватает даже без твоих футболок, «примочек» и усилителей с колонками.

Я удивлённо вскинул брови.

— Хотя с ними, конечно… Вон, телевизоры купили…

Глава 8

— Я не потому удивился. Почему, они — мои усилители и примочки? Наши, Евгений Семёныч. Ты сейчас в производство вовлечён, как бы, не на восемьдесят процентов. Я только паяю, да собираю, а ты всё остальное: корпуса, радиаторы, ручки. Не заловят тебя, кстати, на заводе с радиаторами и ручками из нержавейки? Доказывай потом, что ты на завод лом алюминия носил…

— Да, не должны. Но лучше свой токарный станок заиметь, конечно.