У тихой Серебрянки - Михаил Дмитриев

На огромном столе стояла трехлитровая бутыль водки.

- Милости просим даже опоздавших, - пригласила Татьяна Федоровна Корниенко.

Наполнили рюмки. Хозяйка поднялась со стула. Высокая, стройная, волосы черной волной пенятся на округлых плечах - красавица, да и только!

- Товарищи! - голос ее чуть дрогнул. - Мой тост за прошедший трудный год, за то, что мы выстояли.

И далее я услышал такое, что дух захватило. Татьяна Федоровна сообщила:

- 6 декабря под Москвой наши войска перешли в наступление. Немцы отброшены от столицы! На севере и юге - тоже. Ростов-на-Дону снова наш. Так за победу, товарищи!

Трудно описать эту радость. Все ликовали. Значит, Москва - наша, а Красная Армия развернула наступление!

Я по-доброму завидовал Татьяне Федоровне, что это именно ей удалось принести такую весть. Нелегко ей было добираться до Гадилович. Опасность угрожала на каждом шагу. На сверженской пристани она попала в переплет. Бургомистр Гадиловичской волости (он знал, что Корниенко - коммунист) сам приехал сюда, чтобы руководить заготовкой дров и вывозом их на железнодорожную станцию. Его грубый голос гремел в морозном воздухе, а ременная плеть то и дело ударяла по спинам подводчиков. Татьяне Федоровне удалось прошмыгнуть мимо бургомистра лишь тогда, когда он начал колотить пожилого крестьянина за то, что мало положил дров на сани.

В Гадиловичи добралась лишь под самый вечер Баня Макарчиков все еще возился с радиоприемником: паял, менял какие-то провода. А время бежало быстро. Вот и двенадцатый час. Неужели не успеет этот расторопный, не по годам смышленый подросток?

Он все-таки успел вовремя отремонтировать приемник. Перебивая шум, треск, попискивание, раздался далекий родной голос - М.И.Калинин поздравлял советский народ с наступающим Новым годом.

В этот момент кто-то требовательно забарабанил в наружную дверь. Ваня выключил радиоприемник. Хорошо, что сидели в пристройке, отделенной сенями от жилой половины дома. Сюда прямо не могли войти.

Мать Вани выскочила из пристройки и долго не возвращалась. Наконец она вошла, тяжело опустилась на ящик. - Немцы заходили. Приехала какая-то воинская часть. Трое хотели у нас остановиться, но увидели, что ребенок больной. Тифа боятся... Боятся, а последний десяток яиц забрали гады

Татьяне Федоровне нельзя было уходить из Гадилович: комендантский час. А утром, слушая последние известия, она записала названия городов, освобожденных Красной Армией.

И вот теперь мы сидим вместе с ней, секретарем подпольной партийной организации, за одним столом. Чуть начатая бутыль водки стоит посередине, обставленная нехитрыми крестьянскими закусками. Голос Татьяны Федоровны звучит вполсилы, и мы тоже тихонько подпеваем. Сначала поем "Интернационал", затем "По военной дороге", "Катюшу". Когда же начали "Из-за острова на стрежень", мне вдруг вспомнился наш сосед Змитрок Кирчевский, который сказал, что и подо льдом речка течет. Будто он, наш сосед, был вот здесь, среди нас, подпольщиков...

На следующий день, как только рассвело, мы начали готовить листовку. В ней говорилось, что гитлеровские войска отброшены от Москвы. Ночью эта листовка появилась на заборах и стенах домов в Свержене, Серебрянке, ближайших деревнях. Часть листовок переслали в Красницу и Гадиловичи.

НЕ ПАЛИ ДУХОМ

1

В феврале 1942 года среди населения распространились слухи, будто немцы отпускают из лагерей военнопленных, если кто-то из родственников или близких знакомых с разрешения бургомистра волости возьмет их на поруки. Вот Катюша Савельева и подумала: а вдруг встретит своих братьев (четверо ушли на фронт) или кого-либо знакомого из Кормы. Поговорили мы и решили: пусть идет в Гомель. Доложили об этом секретарю партийной организации Татьяне Корниенко. Она сказала, что не мешало бы среди военнопленных распространить листовки вдохнуть веру в победу Красной Армии над гитлеровской Германией.

- Может, в Гомеле Савельева услышит что-нибудь о деятельности обкома партии, - добавила Татьяна Федоровна.

Я написал листовку-обращение к военнопленным. В ней говорилось, что Красная Армия отогнала немцев от Москвы, Ростова-на-Дону, скоро придет свобода на белорусскую землю. Листовка призывала военнопленных при малейшей возможности бежать в леса, создавать партизанские отряды, помогать Красной Армии. Катюша Савельева передала текст Николаю Купцову. Набирали листовку Александр Руденко и Михаил Мельников, а печатал Николай Купцов. Охраняли их Тит Мятников и младший брат Мельникова - четырнадцатилетний Саша. Печатали понемногу, вечером или рано утром, когда отсутствовали работники редакции. Сторожем кормянской типографии был Денис Капустин, дом которого находился по соседству. Нес он свою службу небрежно, делал вид, будто не замечает, что творится в типографии.

Катюша решила идти с Ниной Савельевой. Они спрятали листовки за пазуху, в котомки положили хлеба на дорогу, сухарей для пленных и вышли на большак. 120 километров в один конец - такой предстоял им путь. А тут еще завьюжило, донимал мороз.

Километр за километром шагали они, наконец вышли на шоссе, что ведет в Гомель. Мимо, не останавливаясь, проносились машины, но девушки и не думали "голосовать": автомобили-то немецкие, за рулем люди в страшной серо-зеленой форме... Даже испугались, спрыгнули в заснеженный кювет, когда рядом резко взвизгнули тормоза. Немец открыл дверку кабины и пригласил в машину.

"Конец, всему конец... На машине русских возят только на расстрел", подумали девушки. Но деваться некуда: вокруг - голое поле, а их двое.

- Нах машинен, - уже более ласково сказал немец и бросил в кузов рогожный мешок.

Девушки расстелили его в пустом кузове, крытом брезентом, и тесно прижались друг к дружке, дрожа от страха и морозного ветра. Думали, почему именно их взяли на машину? Людей же много идет по дороге на Гомель... Может, знают, что несут листовки? А не спрыгнуть ли на ходу?..

Въехали в Гомель. Возле Рогачевского базара Катюша постучала непослушной рукой по кабине. Грузовик свернул вправо и остановился.

- Кальт!? - не то спросил, не то сказал утвердительно немец.

С 5 часов утра и до темного вечера Катя и Нина простаивали у ворот лагеря, из которых машина за машиной вывозила трупы военнопленных, умерших от холода и голода или попавших под очереди автоматов.

- Кто из Кормы? Корма! Корма! Корма! - кричали девушки, когда автоматчики гнали группы военнопленных на работу или возвращали их за колючую проволоку.

Но вряд ли могли услышать эти крики изможденные, в лохмотьях пленные. Несколько десятков женщин так же, как и сестры Савельевы, называли свои деревни и города. Вокруг стоял разноголосый шум. Все пленные были будто на одно лицо: сгорбившиеся, худые, заросшие, раздетые и разутые. Если кто падал, тут же железный цокот автомата навеки приковывал его к земле.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});