Записки цирюльника - Джованни Джерманетто

Одновременно мы разоблачали на страницах нашей газеты неслыханную эксплуатацию арестантов и вытекающие из этого последствия.

В одно прекрасное утро — прескверное для подрядчика — заключенные отказались работать. Так как они не могли не выйти из своих камер, то они пришли в мастерские, уселись за рабочие столы и все, как один человек, начали «белую» забастовку, которая в России известна под именем «итальянской».

Можете себе представить, какое впечатление это произвело в городе! Тюрьма Санта-Катерина была окружена солдатами. Странное дело, в Италии тюрьмы и полицейские управления носят всегда имена святых: туринское полицейское управление называется Сан-Карло, миланское — Сан-Феделе; римская тюрьма — «Царица небесная»; тюрьма Милана — Сан-Витторе; Болоньи — Сан-Джиованни и т. д.

Заключенные, снабженные для работы сапожными ножами, не позволили себе ни одной угрозы, ни одного жеста, несмотря на то что их хотели спровоцировать на акты насилия для оправдания «подавления». А ведь многие из них были людьми, привыкшими вспарывать брюхо своему ближнему. Но на этот раз они держались совершенно спокойно.

Начались переговоры. Заключенным предложили одну лиру и сорок чентезимов в день, что сразу уравнивало их с вольными рабочими. Подрядчик ходил совсем пожелтевший от злости. В парикмахерской громко ругали «смутьянов», которые «поддерживали связь с преступниками».

Как всегда в таких случаях, несколько тюремщиков было смещено, кое-кого из арестантов посадили в карцер. А я получил кучу благодарственных записок, нацарапанных карандашом, спичками и даже кровью. Нас вызывали в полицию, допрашивали, но ничего не добились. Тюремный капеллан, старый поп, говорил мне, что арестанты всегда вспоминали меня и других социалистов.

— Они вовсе не злые, — заканчивал он, — они просто несчастные…

Примерно в этот же период я должен был перенести операцию ноги.

Операция ожидалась довольно сложная. Доктор утешал меня тем, что, если операция удастся, нога выпрямится, а если нет, то ее отрежут и заменят искусственной.

— Делайте как хотите, — отвечал я. Да и что иное я мог сказать?

Отпуск я взял на три месяца, и, надо сказать, хозяин его дал охотно, с кучей добрых пожеланий. С деньгами обстояло хуже: я получил от него двадцать лир, и это было великой щедростью с его стороны. К счастью, в моей семье к этому времени работали уже все.

В госпитале, увы, не Маврицианском, о котором некогда мечтал мой отец, но в городском, прозванном «бойней», меня обступили монахини.

В Италии сиделками работают монахини, которые надеются хотя бы таким путем «уловить человеческие души». Монахиня, в ведении которой находилась палата, где я лежал, заявила мне:

— Послезавтра вы будете оперированы. Завтра вы исповедуетесь и причаститесь. Надо всегда быть готовым предстать пред судом божиим. Кого из священников вы предпочитаете: дона Гауденцио или дона Джованни?

— Спасибо, — ответил я, — не беспокойтесь, сестра, и не тревожьте ни дона Гауденцио, ни дона Джованни. Меня нечего исповедовать: я не верю в бога.

Монахиня испуганно воззрилась на меня.

— В правила госпиталя внесено исполнение религиозных обязанностей. Вы — христианин? Вот номер девяносто девятый исповедался уже.

— Оставьте меня в покое, сестра!

Монахиня ушла. Вскоре ее сменил поп. Он тоже говорил о больничных правилах, о боге и его милости и ушел не солоно хлебавши. К вечеру появился еще один.

Мои соседи по койке говорили:

— К девяносто восьмому (это был мой номер), увидишь, придет монсиньор.

И действительно, епископ остановился у моей койки:

— Здравствуйте, брат мой! Вы вновь прибывший?

— Да, это я. Вы, очевидно, хотите сообщить мне правила госпиталя? Предупреждаю, они мне известны.

Монсиньор был поумнее своих подчиненных.

— Нет, нет, будьте спокойны. Я умею уважать всякие убеждения и хочу просто поболтать с вами, если это вас не обеспокоит…

Я не ответил, но монсиньор принял молчание за знак согласия, уселся и продолжал:

— Как вы здесь себя чувствуете? Хорошо?

— Так, как может себя чувствовать человек, которому предстоит операция, — досадливо ответил я.

Не смущаясь, епископ продолжал, очевидно, пытаясь найти веский аргумент:

— Не надо волноваться. Профессор Изнарди — мировая известность, этого хирурга не прочь были бы заполучить к себе иностранные клиники. Наука ушла вперед… У нас здесь редки случаи смерти после операции, меньше одного процента. Конечно, всегда есть опасность… ошибка, заражение. Жизнь наша держится ведь на ниточке, а за нею… Мы верим в рай, в бога, вы — в то, что ничего не создается и ничего не исчезает… иные верят в переселение душ, иные — в небытие… Ясно одно, что всегда, надо быть готовым к смерти. Смерть всегда близка к нам, тем паче, когда предстоит операция…

И так далее, и так далее.

Монсиньор всеми силами старался посеять во мне свои семена. Я молча слушал. Мое молчание воодушевляло его, он надеялся, что тронул мое сердце. Наконец я улыбнулся.

— Святой Игнатий Лойола[25] из «Общества Иисуса» создал хорошую школу, не правда ли, монсиньор?

Епископ замолчал. Поднялся.

— Хорошо же ваше христианское милосердие, нечего сказать!..

Монсиньор двинулся к выходу.

— Я буду молиться о вас…

— Благодарю, не беспокойтесь.

Епископ исчез. Мой сосед, девяносто девятый номер, улыбнулся.

— Ну, этот больше не вернется.

— Правда ли, что ты исповедовался и причащался? Ты что же, верующий?

— Порка мадонна, как я могу верить? — заговорил сосед, с трудом приподнимаясь на кровати. — Не знаю уж, сколько месяцев я перехожу из больницы в больницу! И все почему? Ты только послушай! В первые дни моего приезда сюда — я еще не знал тогда, что такое жизнь большого города и какие бывают люди: я, видишь ли, с гор — так вот, повстречалась мне женщина. Красавица! Ну, точь-в-точь, как мадонна в нашей церкви в деревне. Остановила меня. Спрашивает, как пройти куда-то, а голос у нее нежный, глаза такие красивые! Смутила она меня… Я говорю, что не знаю города. Она предложила проводить меня. Ах, какая красавица! Я был при деньгах, пригласил ее поужинать. Согласилась. Ну, после ужина пошла меня провожать, осталась на ночь у меня. Точно сон какой-то! А когда я проснулся, — ни ее, ни часов, ни денег. Так-то! Пошел я в полицию, рассказал. Там смеются, говорят: «Не беспокойтесь, мы этим займемся». Это еще не все, милейший мой девяносто восьмой: сорок дней я провалялся в Сальсотто[26] — вышел, упал от слабости и тут же сломал себе ногу! И вот снова лежу… И это еще не все: несколько дней назад зуб у меня заболел. Посмотрел доктор и говорит: «Вырвать надо». — «Валяйте», говорю. Он вырвал, но, скотина этакая, вырвал-то здоровый вместо больного! А вчера еще одно несчастье: у меня левый глаз что-то разболелся; так вчера доктор и говорит мне, что надо из-за глаза еще ложиться в глазную клинику!..

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});