Обратные адреса - Семен Бытовой

Вот и сегодня тоже:

- А помнишь, Василий Петрович?

- А ты помнишь, Иван Афанасьевич?

Спросил и я:

- А ты не забыл, Василий Петрович, Сяо Цзе-цзе?

- Ты это об украденной русской девочке?

- Конечно!

- К сожалению, мне уже не пришлось довести дело до конца. Вскоре после твоего отъезда перевели меня из Гряды Холмов. - И, подумав, сказал утвердительно: - Нет, друг мой, я почему-то уверен, что она не Машенька Прохорова, а какая-то другая русская девочка. Ведь в Маньчжурии еще со времен гражданской войны живут и русские.

Действительно, много было загадочного в этой, казалось нам тогда, неправдоподобной, а на самом деле правдивой истории, у которой как бы два различных начала, но нет, к сожалению, конца.

Она частенько всплывала в моей памяти, тревожила воображение, и, собираясь к Таволгину, я твердо решил выяснить, чем же она все-таки кончилась, но не получил ответа.

2

...День, помнится, клонился к вечеру, солнце уже стало прятаться за горные отроги, небольшие облака, скопившиеся на горизонте, пламенели так ярко, что могучие кедры на сопках покрылись багрянцем. Уссури, довольно широкая у Гряды Холмов, отражая закат, сделалась золотисто-алой, и рыбацкие шаланды, медленно плывшие вниз под широкими парусами, издали походили на каких-то сказочных красных лебедей. А воздух был так густо насыщен ароматами таежной растительности и так прозрачно чист, что нам не терпелось поскорей покинуть прокуренный кабинет и выйти на холмистый берег реки.

Не успел майор проводить последнего посетителя, как к комендатуре подъехал верхом на крохотном муле еще один. Небольшого роста, поджарый, с темным скуластым лицом, в длинных шароварах из синей дабы и в кургузом, слишком узком в плечах чесучовом пиджаке, он, войдя в кабинет, тщательно вытер о коврик ноги и отвесил низкий поклон.

- По какому делу прибыли, товарищ? - мягко спросил Таволгин, выходя из-за стола.

Сидевший у окна лейтенант Барабаш перевел слова коменданта.

Маньчжур снял с головы мягкую полотняную кепочку, влажную от пота, смял ее в правой руке, а левой быстро размотал шелковый шарф на шее, сунул его в карман пиджака и неуверенно переступил с ноги на ногу.

Таволгин не торопил его, ждал, пока он освоится. Через минуту-другую посетитель несколько оживился, присел на краешек стула и, положив на колени руки, тихо, чуть ли не шепотом сказал:

- То, что я собираюсь рассказать вам, господин комендант, можно изложить и в нескольких словах, и говорить так долго, что закат солнца за это время успеет погаснуть, а я только-только дойду до половины. Но я постараюсь быть кратким.

Он хотел было достать из кармана трубочку, но Таволгин протянул ему пачку сигарет.

Закурив, тот сказал:

- Зовут меня Чжан Энь-фань. Семья моя состоит из восьми душ: меня, досточтимой супруги Ли и шестерых детишек. Моему старшему сыну пошел шестнадцатый год, а Сяо Цзе-цзе, полагаю, теперь уже лет двенадцать-тринадцать. Когда она появилась в моей семье, ей было годика три или четыре, не больше.

При этих словах Чжана лицо лейтенанта Барабаша выразило удивление.

- Странно, - сказал он, - что вы не знаете точно, сколько лет вашей девочке, будто она вам не родная.

Чжан Энь-фань быстро закивал головой и прежним негромким голосом проговорил:

- Как раз по этому поводу я и приехал сюда... - Он торопливо докурил сигарету, перевел дыхание и продолжал: - Случилось это давно, в начале осени. Продав на рынке овощи, я, как всегда, к вечеру возвращался домой. Мой старенький мул брел себе по пыльной дороге с пустыми корзинами на спине, а я шел сзади, покуривая трубочку и подсчитывая в уме выручку. И вот на окраине города, в парке, я увидел под деревом девочку. Она сидела на траве в розовом кимоно и резиновых сапожках и заливалась слезами.

"Кто же это мог оставить ребенка?"

Хорошо присмотревшись к девочке, я, к своему удивлению, увидел, что она не похожа лицом ни на японочку, ни на китаяночку, скорей всего она русская.

Словом, проходит час, другой, третий, а я все жду. Мой старый мул, хотя ушел вперед, видя, что я не иду следом, остановился и принялся пощипывать траву.

И тут я замечаю, что ребенка клонит ко сну. Снял с себя ватную куртку, постелил на траве, положил девочку, и она тотчас же забылась крепким сном. Пока она спит, решил я, сбегаю тут неподалеку в полицейский участок, сообщу, что заблудился ребенок. Дежуривший там японец, не дав мне открыть рта, накинулся на меня с бранью и вытолкал на улицу.

"Горе мне, - воскликнул я в отчаянии, - один великий Будда знает, как мне поступить с чужим ребенком!"

И голос сердца подсказал: "Чжан, возьми к себе девочку, не оставляй ее одну среди ночи. Когда за ней придут родители, они щедро отблагодарят за твою доброту!"

Так я и поступил.

Я привез девочку к себе в фанзу уже за полночь, накормил и уложил спать на кане вместе со своими детьми.

Назавтра чуть свет отправился в город. Полдня бродил по базару, расспрашивая встречных, не слыхал ли кто о пропаже ребенка. Но все напрасно. Тогда я пошел к харчевне, где толпятся рикши, они весь день носятся по городу и уж, наверно, что-нибудь слышали. Ничего не добившись и от них, решил снова сходить в полицию, ведь, не заяви я властям, меня, чего доброго, могут обвинить в похищении чужого дитяти и подвергнуть такому штрафу, что не хватит жизни выплатить.

На этот раз в полиции выслушали меня и сказали, что никто не заявлял о пропаже ребенка.

Шло время, за девочкой не приходили. Она продолжала жить у нас, и мы так привыкли к ней, что не отличали от собственных детей. Мы дали ей имя Сяо Мэй, что значит у нас "младшая сестричка". Мои старшие дети учили ее разговаривать по-китайски, и вскоре Сяо Мэй не только научилась понимать, что ей говорят, но и сама начала лопотать на нашем языке.

Через полгода в моей семье появился еще один ребенок, девочка, и Сяо Мэй стала, как у нас принято говорить маленькой старшей сестренкой - Сяо Цзе-цзе, и это новое имя закрепилось за ней.

Должен сказать, что со дня появления ее в нашей семье среди соседей пошли кривотолки. Одни осуждали меня: шутка ли, в такое тревожное время взять в фанзу лишнего едока, другие, наоборот, вроде бы даже завидовали. "Случись у Чжана беда, - говорили они, - он свезет в город русскую девочку, отдаст ее богатым людям в прислуги и получит порядочно юаней, а родные дочери останутся дома".

Я, понятно, пропускал мимо ушей подобные разговоры, а про себя думал: "Нет, уважаемые, плохо вы знаете Чжан Энь-фаня! Прежде чем свезти в город Сяо Цзе-цзе, я лучше дам отрубить себе правую руку повыше локтя! А если уж нагрянет беда, то отведу родную дочь, иначе какими глазами посмотрю я когда-нибудь в глаза русским!"

Когда я однажды высказал это вслух, супруга спросила: "А скоро ты надеешься увидеть на нашем берегу русских?" - "Я не могу тебе сказать точно день и час, когда произойдет это великое чудо, но то, что наш народ с надеждой смотрит на русский берег, где люди живут вольно, пашут сообща машинами поля и по вечерам поют песни, ты, моя досточтимая Ли, знаешь сама".

Чжан взял из пачки сигарету, смял ее, набил трубочку на две-три затяжки и, раскурив, продолжал:

- Однажды во время ночной облавы - оккупанты устраивали их довольно часто - нагрянул патруль и в мою фанзу. Солдаты перевернули все вверх дном, разбудили детишек, а Сяо Цзе-цзе от испуга забилась в истерике. Крик ее привлек внимание унтер-офицера, к которому я в последний раз приходил в полицию.

"Не по поводу ли этой девочки ты приходил справляться?" - вдруг спросил он, поразив меня своей памятью.

Я решил солгать.

"Нет, господин офицер, вы ошибаетесь!"

"А ведь эта девочка мало похожа на твоих детей". "Это вам, господин офицер, так показалось в темноте, - сказал я, ни жив ни мертв. - Это Сяо Цзе-цзе, мой предпоследний ребенок".

Он засветил фонарик, направил яркий пучок света прямо в лицо девочки. Она зажмурила глазки и спрятала голову на груди у моей жены. Это и спасло ее, ибо унтер-офицер потерял к ней интерес, а тут солдат спросил его, нужно ли ломать кан.

"Ломайте!"

Разломав кан и ничего решительно не найдя в груде кирпичей, они вышли на улицу.

"Ну, святые боги, все кончилось! - сказал я себе. - А все-таки нужно держать Сяо Цзе-цзе подальше от посторонних глаз".

И вот теперь, когда ваша Красная Армия освободила от оккупантов нашу страну и принесла нам долгожданную свободу, наступила пора известить вас, господин комендант, о Сяо Цзе-цзе. Если вам удастся разыскать ее родных, то пусть они приедут за ней. Нам перед ними не будет стыдно. Мы любили ее, как родную.

Здесь Чжан Энь-фань прервал свой рассказ, снова раскурил трубку и стал ждать, что скажет комендант.

Но Таволгин молчал.

Тогда я спросил Барабаша:

- Вы, товарищ лейтенант, все точно перевели, что говорил товарищ Чжан?

Барабаш смущенно пожал плечами:

- Почти слово в слово...

- А не Машенька ли это Прохорова? - подумал я вслух, ввергнув в смущение и майора Таволгина, и лейтенанта Барабаша.