Князь Святослав - Николай Кочин

В опочивальне княгини Ольги Святослав застал всех её советников: преданного ей молодого простодушного богатыря, брата Малуши, Добрыню; хитрого многоопытного варяга и могучего воеводу Свенельда, воинские подвиги которого князь очень высоко ценил; кроткого её духовника и наставника пастыря Григория, Асмуда — дядьку Святослава, воспитателя, преданного князю как собака. Они вдруг смолкли, когда он вошёл. Святослав угадывал, что предметом их беседы был он. Советники тут же молча и тихо удалились: негоже ввязываться в разговор сына с матерью.

В углу теплилась лампада перед иконой распятого Христа. Теперь и у некоторых дружинников и бояр (это всё от матери!) нередко встретишь этого пригвождённого к кресту молодого бога. Князь покосился / на него с неприязнью, но уже без былой злобы. Ольга лежала в постели, пахло распаренными травами, ими врачевал её придворный лекарь. Святослав на цыпочках подошёл к Ольге и склонился над нею. Этот человек, который покорял целые государства, робел перед матерью и любил её. Он верил в то, что она самая в государстве мудрая из людей, твёрдо и верно правит Русью и ему нечего беспокоиться в походах ни о детях, ни об отчизне, Русь не сгинет под её рукой. По тому, как она сжала губы и немигающими глазами глядела мимо него, он понял, что кляузники и домоседы, преданные ей, донесли о его разговорах с Калокиром. От неё ничего не скроешь.

— Я, матушка, тебя проведать пришёл, — начал он кротко, косясь на мрачный вид распятого Христа, — скоро нам, видно, опять расстаться придётся…

— Опять? Да будет ли этому когда-нибудь конец?! — воскликнула она.

В голосе её послышалась и обида и горечь страдания.

— Дружина попрекает, дескать, в Киеве совсем обабились и мечи, поди, ржаветь стали.

— Дружине твоей только шататься бы, да мечами махать… Знаю я твою дружину… Бросят жён на произвол судьбы да полонянок и нудят. Бесстыдники. До родной земли им и дела нету. Как перекати-поле.

Она поднялась через силу и села на краю постели.

— Давно бы пора и мать спросить, как устраивать дела и про дани и про суд и про погосты. Как мы без тебя правду блюли и мошенников карали. Ведь ты совсем одичал, по чужим сторонам гуляючи. Прибыл домой, а что толку: с коня да на пир! Жён два годочка не видел, жены в самом соку, без ласки сохнут, а бабьи годы катючие… Детей твоих я рощу, тебе до них горя мало.

Она горячилась, рассказывая про детские шалости внуков, про тоску его жён. Чтобы отвлечь её от тягостных признаний, он сказал:

— Володька вырос, матушка… А волосы как лен белые.

Белые волосы были у Малуши.

Ольга вздрогнула. Одно упоминание о рабыне, которая родила ему любимого сына, приводило Ольгу в ярость. Сын поймал себя на обмолвке и стал хвалить старшего Ярополка:

— Полно врать-то. И притворяться-то не умеешь. Наложница тебя околдовала и сына её больше всех любишь. До остальных тебе и дела нет. И Русь тебе в тяготу.

— Попрекаешь каждый раз, матушка. А сколько у тебя помощников. Светлые князья, бояре, подъезчики, тиуны… Неужто при такой ораве трудно со смердами управляться?

— Управлять смердами не проще, чем воевать. Без княжеского глаза — как раз всех их разорят… Пользуются их нуждой, в холопы переводят… Мучают, чинят обиды… Эти помощники… Каждый себе в карман норовит.

— Займусь и этим, но сперва съезжу на Дунай. Съезжу и вернусь. Не вру.

Ольга выпрямилась, протянула руки, точно защищаясь, произнесла дрожащим голосом:

— Бог мой! Мало тебе добычи? Мало земли? Русь велика и обильна, порядку в ней нет. Опомнись, глянь окрест. Мало тебе жён, домашнего счастья? Красивых наложниц? Ох, недаром приезжал к тебе этот щёголь и краснобай из Корсуня. Сказывай, какую мороку он на тебя навёл…

— Послал его ко мне Никифор с золотом и дарами. Он запутался этот храбрый царь. Арабы забирают у него земли на юге Италии, болгары теснят с севера и требуют дань. С германским императором тоже в разладе. Тот просил царевну в жены своему сыну, Никифор отказал. Да и внутри страны смута. Никифора ненавидят подданные, поэтому подходящий момент…

Ольга перебила его:

— Для того, кто посягнул на трон законного самодержца, на небесах уготована кара…

— Так вот Никифор просит помощи…

— Законопреступник? Против христианской Болгарии? — голос её задрожал от гнева.

— Да ведь и те и другие единоверцы, христиане, — Святослав усмехнулся.

— Однако и христиане бывают разные. Грешные и праведные. Кроме того, болгары — наши братья, славяне. Греки — нет.

— Я сотню болгар не возьму за грека Калокира.

— Это — новая беда. Не перехитрить тебе грека. Для него русские только варвары… Не поддавайся, сын, ни золоту, ни сладким уговорам. Умоляю тебя! Может быть даже сам Калокир метит в цари, Корсуни ему мало. У греков яд, верёвка, кинжал решают дело престолонаследия. У них каждый лезет наверх. Кляузники… Криводушники.

— Какое мне дело до ихних кляуз. Мои помышления о Дунае, о Золотом Роге. Наслышался я, что и жителей там больше всего — славян. Не завоевателями мы придём к болгарам, а с доброй вестью жить по-братски, вместе… На Дунае мы очутимся при путях, ведущих к грекам из Руси, Богемии, Венеции, Германии. Мы будем сторожить пути эти, по которым идут товары из Европы в Азию. Нашим купцам будет вольготно. Вольготнее, чем договоры, заключённые отцом моим и дедом. Ежели же греки будут упрямиться, мы прогоним их в Азию, сами утвердимся на Босфоре… Тогда и Царьград станет нашей столицей. Именно сейчас, матушка, всё благоприятствует нашему замыслу.

— Ох сын, нагляделась я за свой век: война люба только тем, кто от неё не страдает.

— А-а! — сын поморщился. — Тебе это тихоня Григорий нашептал: «люби врагов своих, прощай ненавидящих нас». Сказано это для простаков и трусов.

— Страдание достанет каждого, и тебя достанет. Поэтому заступаться за обиженных, это значит заступаться за себя самого.

— Но ведь я и собираюсь заступаться за обиженных. За разрозненные племена славян, которых бьёт германский император поодиночке, теснит на Одере, Эльбе и при море Варяжском, разоряет и обращает в данников. Славянские племена будут собраны под свою руку. К тому идёт, матушка. Это и богу твоему будет угодно.

Княгиня Ольга сдёрнула с плеч платок, ей стало душно от волнения, лицо залила краска. Помыслы сына были так заманчиво обольстительны, и в то же время еретичны. В душе новоявленной христианки ещё смутно бродили неуёмность и пыл языческой властительницы. Святослав воодушевился:

— Этим мы положим начало проникновению нашему на Запад, матушка, а наследники наши пусть завершают начатое. Никуда нам не уйти от Царьграда, — это ворота в просвещённые страны, которыми мы сейчас презираемы. Но мы сами поощряемы Перуном в первовластители на земле.

Ольга ответила, явно смягчившись:

— Запомни, сын, греческие силы многочисленны, воины многоопытны, полководцы их зело искусны и золота больше всех у тамошних царей. Стены Царьграда высокие-высокие, суднам греческим счёту нету, а греческий огонь вчуже страшен, если только о нём подумать. Он выжжет всё на пути… Отец твой испытал эту напасть и мне о том поведал. О, моя мука!

Сын и этим был доволен, значит сдалась наполовину, строптивость её выражалась всегда гордым молчанием.

— Мы не станем повторять ошибок отца. Греческий огонь будет нами разгадан и обезврежен. А если не добьёмся этого, мы с суши подойдём к Царьграду, со стороны болгарских земель, от Дуная.

Ольга вдруг поняла, что поход уже обдуман бесповоротно, и сын ставил её перед фактом, это всегда делало её непреклонной.

— Я не даю согласия на эту войну, князь, — сказала она твёрдо.

Князем она называла его всегда только в одном случае, если хотела решительно пресечь его намерения.

Святослав пожал плечами:

— Не пожимай плечами, князь. Ты меня оставишь со внуками, а придут печенеги и возьмут Киев. Бояре разбегутся, спасая свои шкуры, или изменят, я их знаю, смерды будут схвачены и отправлены в рабство. Детей твоих оскопят и продадут в багдадские гаремы евнухами. Подумай об этом, князь. Не войной, а уговорами да ладом можно решить все вопросы с греками. И купцы наши будут довольны. Теперь ты и без того грозен. А земли у тебя и так много. Обширней твоей державы в свете нету. Сам Карл Великий не имел столь обширных владений. Знаю я, что заботишься о наших купцах… Да зачем в торговых делах прибегать к оружию…

— Но что дала тебе твоя поездка в Царьград? Ничего кроме позора, которого я не могу им простить. Тебя, великую княгиню Руси, держали три месяца в гавани, за стенами Царьграда, как простую боярыню, одарили тебя серебряным подносом, как холопку, ты сидела не с князьями, а в ряду с жёнами лишь царедворцев, и пыжилась, чтобы из их среды выделиться.

Ольга подняла руку, на лице её отразилась скорбь. Тяжело было для гордой россиянки одно только воспоминание об этом унижении, когда резко дали ей греки почувствовать расстояние между августейшими особами царского двора и русского княжества.