Матвей Петрович Бронштейн - Геннадий Горелик

Винюсь, я поступил оплошно —

Мне эйхенбаумно и тошно.

А когда в 1929 г. вышла книга М. И. Аронсона и С. А. Рейсера «Литературные кружки и салоны» (под редакцией Б. М. Эйхенбаума), Бронштейн откликнулся стихотворением, в котором подсмеивался над творческим методом авторов — известным тогда «методом монтажа», существенно использовавшим ножницы и клей и сдержанным на литературоведческие комментарии. Это стихотворение, написанное уже «под Маяковского», начиналось так:

Я раньше думал -

книги делаются так:

Сидят,

корпят,

просиживают брюки,

И много лет пройдет, пока такой простак

Вкусит впервые сладкий плод науки,

Но в наш радийный век

сей труд стал очень прост:

Давно узнали

Рейсер с Аронсоном,

Как к славе проложить блестящий мост

Лишь ножницами

и синдетиконом.

Бронштейн очень хорошо знал поэзию (знал и в буквальном смысле — очень много стихов наизусть), диапазон «его» поэтов был широк, больше других выделял Пушкина, Блока. Знал он не только русскоязычную поэзию — в его дарственных надписях, например, имеются поэтические цитаты на немецком, английском и французском языках. К своему стихотворчеству он не относился всерьез. Искусство версификации считал необходимым элементом общей культуры. Сам он этим искусством владел (не случайно в памяти его друзей сохранилось так много его стихотворных строк), легко и по разным поводам сочинял стихи. Излишней серьезностью он не страдал, и, например, однажды в 1927 г.

показал Рейсеру маленький флакон, который, по его словам, содержал цианистый калий, раздобытый у знакомого химика. На восклицание «Зачем??» от ответил стихотворением с байроновским названием «Euthanasia», из которого Рейсер запомнил такие строки:

Никогда я не буду ранен,

Никогда я не буду влюблен,

Я ношу в жилетном кармане

Небольшой зеленый флакон.

Тени прошлого, страшные тени

В этом мире я больше не пленник

Не закованный в цепи раб,

А одетый в железо воин,

Улыбающийся мечу:

Я теперь горделив и спокоен —

Я умру, когда захочу.

Если враг мой меня сильнее —

Я смеюсь над его торжеством.

Не пойду с веревкой на шее

На триумф надменный его...

Перо Бронштейна было легким не только в стихотворных импровизациях. Мы уже упоминали первую его популярную брошюру «Состав и строение земного шара» (1929). По характеру эта книжка довольно традиционна — многознающий автор делится знаниями с абстрактным читателем, ничем, в сущности, не помогая ему, не заботясь об отношении читателя к излагаемым сведениям. Только в заключительных абзацах звучит живой, увлеченный голос:

«Размер этой книжки не позволяет остановиться на других интересных вопросах, связанных с учением о составе и строении земного шара. Величайшего внимания заслуживает, например, вопрос о роли живого вещества в истории земной коры, недостаточно оцененный прежними учеными, но теперь стоящий в центре внимания геохимии (ср. напр. работы акад. В. И. Вернадского о биосфере, т. е. о тех оболочках Земли, в которых происходят явления жизни).

Этого вопроса мы в нашей книжке уже не будем касаться, хотя и он очень важен для познания свойств того небесного тела, на котором нам суждено жить и умирать. Прикованное к небольшой планете, парящей в пространстве вокруг потухающего солнца, человечество стремится познать устройство этого твердого шара, который служит ему жилищем, а может быть, и вечной тюрьмой. Но, быть может, это и не так; быть может, через несколько веков после того, как неуклюжие каравеллы Колумба поплыли в океан и в неизвестность на поиски сказочных сокровищ Нового Света, междупланетные ракеты оторвутся от земли и понесут в мировое пространство новых смелых завоевателей; и, быть может, когда иссякнет энергия Солнца, человечество сумеет развернуть знамя жизни на другой планете, под более ярким солнцем и более голубым небом. Если этому суждено сбыться, то геофизика и геохимия получают иной смысл и иное значение: они изучают ту маленькую планету, которая послужит человечеству трамплином для его прыжка в бесконечное» [55].

Представить 22-летнего автора и присущую ему иронию помогает надпись, сделанная им на одном экземпляре книги:

«С. А. Рейсеру

О иллюзии! о пафос! о прыжки в бесконечное на газетной бумаге!

Учись красноречию и благородной красоте слога. Но, проливая слезы умиления, лови их в платочек. Этого требует качество бумаги. Кроме того будь здоров. Здоровье прежде всего.

Митя 4.IV. 1929 г.»

О легкости, с которой М. П. Бронштейн умел писать, говорит и пометка на экземпляре второй его популярной брошюры «Строение атома»: «Производительность труда — авторский лист в сутки. Гонорар 301 р. 50 к.» Отсюда и из самой дарственной надписи: «Дорогому Моне на память о тяжелой зиме 1929—1930 г.» — можно догадаться об одном из мотивов его писательства. Изобилие духовной жизни, царившее вокруг Бронштейна, сочеталось с довольно скудными условиями жизни материальной. Стипендии он не получал, а денег, которые могли посылать ему из дома, едва хватало на правильное решение основного вопроса философии. Первичность материального по отношению к духовному в те годы была в центре бурных философских дискуссий, порожденных теорией относительности и квантовой механикой (у нас еще будет повод обратиться к ним). Однако проводить правильную линию в сфере философии было легче, чем в обыденной жизни, которая тогда в Ленинграде, во всяком случае для студента Бронштейна, была нелегкой. Поэтому и супруги Шенроки старались подкармливать симпатичных своих квартирантов, приглашали их иногда на обеды. Легко представить, что во время этих обедов Бронштейн получал и пищу духовную, именно так, возможно, он извлекал из бесед с А. М. Шенроком и осваивал обширный геофизический материал, пригодившийся ему.

Шенроки старались восполнить своим квартирантам недостаток домашнего тепла, но тепла только в переносном смысле. Очень трудно было зимой нагреть комнаты до комнатной температуры. Квартира большая, дрова достать трудно, и отопление своих комнат жильцам приходилось брать на себя. Квартира принадлежала когда-то (в сущности, совсем недавно, немногим более десяти лет назад) Л. А. Кассо — царскому министру просвещения. Забавно было представлять себе, что в этой просторной комнате, вот на этом угловом диванчике, на котором сейчас, в полном несоответствии с его назначением, ночует иногда Моня Рейсер, когда-то сидел сановный реакционер и обдумывал полицейские меры, коими можно было бы укротить университетские свободы. Однако во второй половине 20-х годов министерские размеры комнат были обременительны для отопления. Приходилось иногда под покровом темноты экспроприировать доски на расположенной поблизости стройке концессионной фабрики, принадлежащей иностранному капиталу. А когда последние калории таяли в мировом пространстве, ничего не оставалось иного, как по-детски рано забираться в постели, укрывшись всем, чем можно, и пускаться в долгие беседы, темы которых свободно переходили от литературоведения к нефизическим сторонам физики, от науки к жизни.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});