Штормовой день - Розамунда Пилчер

И я взяла ноги в руки, а за мной и он, и уже через минуту мы были в кабине машины, почти сухие, и дверцы были захлопнуты и надежно задраены от непогоды, хотя маленькие потеки возле моих ног вызывали подозрение, что крепкая эта машина не столь непромокаема, какой была некогда, и что поездка с водой снаружи и внутри будет иметь сходство с путешествием в моторной лодке.

— Куда мы едем? — поинтересовалась я.

— В «Якорь». Это недалеко, за углом. Не очень шикарное место. Не возражаете?

— Почему бы мне возражать?

— Почему бы и нет? А вдруг вы предпочли бы «Замок»?

— И танцевать там фокстроты под маленький оркестрик?

Осклабившись, он сказал:

— Я не умею танцевать фокстрот. Меня не научили.

Рванув по Фиш-лейн, срезав один или два прямых угла и проскользнув под каменную арку, мы очутились на маленькой площади, одну сторону которой составляла приземистая и неровная стена старой харчевни. Из маленьких окон и с покосившегося крыльца лился теплый свет, а вывеска над входом болталась и поскрипывала на ветру. Возле харчевни уже было припарковано четыре-пять машин, и Джосс, умело и аккуратно втиснув свой грузовичок в свободное пространство между двумя машинами, выключил мотор и скомандовал:

— Раз, два, три — бегом!

Мы выскочили из машины и со спринтерской скоростью преодолели дистанцию между машиной и спасительным навесом у входа.

Здесь Джосс слегка отряхнулся, стер капли дождя с мягкой шерсти свитера, снял с моих плеч ветровку и, открыв дверь, пропустил меня вперед.

Внутри под низким потолком харчевни было тепло и пахло, как всегда пахнет в старых пабах. Это был запах пива, трубочного табака и засаленных деревянных стенных панелей. В баре стояли высокие табуреты, по краю шли столы. В углу два старика играли в дартс.

Бармен, подняв на нас глаза, сказал:

— Привет, Джосс.

Джосс повесил на крюк ветровку и провел меня через зал, чтобы представить бармену.

— Томми, это Ребекка. Ребекка, это Томми Уильямс. Он живет здесь с самого детства; если вы захотите что-нибудь узнать о Порткеррисе или его обитателях, приходите сюда и расспросите Томми.

Мы поздоровались. Томми был седоват и морщинист. Его можно было принять за рыбака-любителя. Мы уселись на табуреты, и Джосс заказал виски с содовой для меня и виски с простой водой для себя, и пока Томми готовил напитки, я слушала разговор, который завязался у них, разговор, похожий на все разговоры, которые так легко завязываются в пабах.

— Как делишки? — спросил Томми.

— Идут помаленьку.

— Когда открываешься?

— Может быть, к Пасхе, если сложится удачно.

— Помещение готово?

— Более или менее.

— Кто столярные работы делает?

— Сам делаю.

— Так, конечно, выгоднее.

Я рассеянно глядела по сторонам. Сидела с зажженной сигаретой и с удовольствием смотрела вокруг. Двое стариков играли в дартс, молодая пара — он и она длинноногие, в джинсах, склонились над столом с двумя пинтами горького, обсуждая с жадным интересом и вниманием — обсуждая что? Экзистенциализм? Конкретную живопись? Как уплатить ренту? Обсуждая что-то. И это что-то было крайне важно для обоих.

А вот компания из четырех человек — эти постарше, одеты в дорогую одежду, мужчины — со скромной небрежностью, женщины — непреднамеренно строго. Я решила, что это постояльцы «Замка», заскучавшие в непогоду, отправились развлечься в городок и ради разнообразия завернули в эту нору. Кажется, они чувствовали себя неловко и, словно понимая свою здесь неуместность, только и ждали, когда можно будет укрыться в плюшевом уюте своего фешенебельного отеля на холме.

Я блуждала глазами по залу и вдруг увидела собаку. Это была настоящая красавица, крупный рыжий сеттер с густой лоснящейся шерстью и шелковистым веером хвоста, на серых плитах пола казавшегося совершенно красным. Пес вел себя очень тихо, сидел у ног хозяина и то и дело слегка постукивал хвостом — жест, выражавший у него то же, что и у людей — одобрительные аплодисменты.

Заинтригованная, я обратила взгляд на человека, которому, судя по всему, принадлежало это восхитительное животное, и нашла его почти столь же занятным, как и его собака. Он сидел, опершись локтем о стол и уронив подбородок на сжатую в кулак руку, и профиль его был ясно и четко обращен ко мне, словно он специально его мне демонстрировал. Голова его была хорошей формы, а густые волосы имели тот черно-бурый эффект, который нередко отличает рано поседевшие шевелюры. Единственный видимый мне в профиль глаз был глубоко посажен и окружен тенью, крупный орлиный нос, приятный рот, подбородок, свидетельствующий о сильном характере. По длине его запястья, выступавшего из манжеты клетчатой рубашки, по рукаву серого твидового пиджака и по тому, как скрещивал он ноги под столиком, я догадалась, что он высокого роста, может быть, выше шести футов.

В то время как я разглядывала его, он внезапно рассмеялся какой-то реплике приятеля, что заставило меня переключить внимание с него на его собеседника и крайне удивиться, как мало они подходили друг другу. Если один был строен и элегантен, то второй был толстым коротышкой, краснолицым, в тесном темно-синем блейзере и рубашке с таким тугим воротничком, что казалось, тот его душит. В пабе было вовсе не жарко, но раскрасневшееся лицо толстяка блестело от пота. Что до его прически, то я заметила в ней следы некой обдуманности и изощренности — длинная набриолиненная прядь была взбита и начесана на то, что иначе выглядело бы сплошной лысиной.

Хозяин собаки не курил, толстяк же внезапно вдавил свою сигарету в и без того переполненную окурками пепельницу, словно подчеркивая этим какой-то свой довод в разговоре, и, почти без промедления потянувшись в карман за серебряным портсигаром, достал из него новую сигарету.

Однако хозяин собаки решил, что пора идти; он оторвал от руки подбородок, одернув манжету, взглянул на часы и прикончил свой стакан. Толстяк, видимо, подлаживаясь под приятеля, торопливо зажег сигарету и залпом выдул свое виски. Оба начали подниматься, с ужасающим скрежетом отодвигая стулья. Собака вскочила, возбужденно крутя хвостом.

Стоя, эти мужчины, один высокий и стройный, второй маленький и толстый, выглядели еще менее под стать друг другу: тонкий потянулся к дождевику, висевшему на спинке стула, и, накинув его себе на плечи наподобие пелерины и повернувшись к нам лицом, направился к двери. На секунду я была разочарована — худое и благообразное лицо его оказалось анфас не столь интригующе красивым, как обещал его интересный профиль. Но тут же разочарование мое было забыто, потому что он внезапно заметил Джосса. А Джосс, наверное, почувствовав на себе чей-то взгляд, прервал разговор с Томми Уильямсом и повернулся посмотреть, кто стоит у него за спиной. На секунду оба, кажется, смутились, а потом высокий улыбнулся, отчего худое загорелое лицо его пошло морщинами вокруг сощуренных глаз.

Устоять против очарования этой улыбки было невозможно.

Он сказал:

— Джосс. Долгонько не виделись. — Тон был приятный, дружеский.

— Привет, — сказал Джосс, не поднимаясь с табурета.

— Я думал, ты в Лондоне.

— Нет. Вернулся.

Внимание мое привлекла скрипнувшая дверь. Толстяк тихонько ретировался. Я решила, что у него срочное дело, и больше о нем не думала.

— Скажу старику, что тебя встретил.

— Да. Валяй.

Взгляд глубоко посаженных глаз метнулся в мою сторону и тут же был отведен. Я ждала, что меня познакомят, но этого не произошло. Почему-то такую неучтивость со стороны Джосса я восприняла как пощечину.

Наконец высокий сказал:

— Ну, увидимся, — и пошел к выходу.

— Конечно, — сказал Джосс.

— Спокойной ночи, Томми, — бросил высокий бармену, распахивая дверь и пропуская перед собой собаку.

— Спокойной ночи, мистер Бейлис, — отозвался бармен.

Голова моя дернулась, как на шарнире. Но человек уже исчез, и лишь чуть покачивалась не плотно им прикрытая дверь. Машинально я соскользнула с табурета, чтобы последовать за ним, но меня схватила и не пустила чья-то рука, и, оглянувшись, я увидела, что удержал меня Джосс. На одно удивительное мгновение взгляды наши сцепились в схватке, а потом я вырвалась. Снаружи послышался шум отъезжающей машины. Поздно.

— Кто это? — спросила я.

— Элиот Бейлис.

Элиот. Сын Роджера. Ребенок Молли. Внук Гренвила Бейлиса. Мой кузен. Моя родня.

— Это мой кузен.

— Не знал.

— Вам же известна моя фамилия. Почему вы не сказали ему? Почему не разрешили мне побежать за ним?

— Вы скоро с ним встретитесь. А сейчас слишком поздно, темно и сыро для семейных воссоединений.

— Гренвил Бейлис — это ведь и мой дед.

— Мне приходило в голову, что между вами есть какая-то связь, — холодно сказал Джосс. — Выпейте еще.