Царство страха - Хантер Томпсон

Я отправился в библиотеку базы и взял там три книги по журналистике. Читал их до самого закрытия. Я выяснил все, что требовалось, о заголовках и врезах – кто, когда, где, чего, ну и так далее. Заснуть в ту ночь мне едва ли удалось. Это же мой шанс, возможность вырваться из этого долбаного места. Так я стал редактором. Я писал длинные статьи в духе Грантлэнда Райса. На спортивной странице «Louisville Courier Journal», выходящего в моем родном городе, в левой части располагалась ежедневная колонка – у себя я завел такую же.

На вторую неделю все завертелось, как положено. Я мог работать по ночам. Я носил гражданскую одежду, работал за пределами базы, без всякой обязаловки – хотя работать все равно приходилось круглые сутки. Писал не только для газеты, выходящей на базе, но и для местной прессы, «The Playground News». Что не шло в газету базы – запросто печаталось в местном издании. Все это дерьмо по-настоящему возбуждало. Писал что-то для профессионального издания борцов. Начальство ВВС изрядно разъярилось по этому поводу. Я всегда находил способ грубо нарушить правила. Я написал критическую заметку о том, как Артур Годфри, которого приглашали на нашу ежегодную демонстрацию огневой мощи в качестве ведущего, попался на отстреле редких животных Аляски. Командир базы сказал мне тогда: «Дьявол тебя раздери, сынок, ты чего это вздумал писать об Артуре Годфри в таком тоне?»

Покинув ВВС, я твердо знал, что смогу заработать на хлеб журналистикой. Для начала я попросился на работу в «Sports Illustrated». Принес свои газетные вырезки, журнальные публикации и военный билет, на который возлагались особые надежды. Кадровик только посмеялся. Я сказал: «Постойте, но я работал спортивным редактором в двух газетах!» Он сказал мне, что важна вовсе не работа, а название твоей конторы. Он сказал: «Наши авторы – сплошь обладатели Пулитцеровской премии из «The New-York Times». Слишком жирно тебе будет для начала, парень».

Дж. П.: В конце концов вы оказались в Сан-Франциско. А с публикацией «Ангелов Ада» в 1967 году ваша жизнь круто изменилась, получив резкий толчок вверх.

ХСТ: Совершенно внезапно я оказался автором опубликованной книги. Мне тогда было двадцать девять лет, в Сан-Франциско мне не удавалось подработать даже водителем такси, о писательстве речь не шла. Конечно, я написал несколько заметных статей в «The Nation» и «The Observer», но тогда лишь несколько хороших журналистов заприметили мою фамилию. Книга позволила мне купить новехонький мотоцикл BSA G50 «Молния» – это с лихвой оправдало все прежние труды. Если бы не подвернулся случай написать «Ангелов Ада», я никогда не написал бы ни «Страха и отвращения в Лас-Вегасе», ни других моих книг. Заработать на жизнь в качестве внештатного автора в этой стране чертовски сложно, очень немногим это удается. «Ангелы Ада» вдруг показали мне, что, Господи Боже, кажется, я могу стать одним из них. Я знал, чего стою в качестве журналиста. Знал, что я – хороший писатель. И все-таки проскочил в закрывающуюся дверь, и никак иначе.

Дж. П.: В Сан-Франциско в то время творились и в самом деле странные вещи – между собой сходились совершенно разные и, казалось, нестыкуемые люди. Как, например, вы смогли тогда подружиться с Алленом Гинзбергом?

ХСТ: С Алленом я познакомился у одного дилера, продававшего траву небольшими порциями. Помню, когда я только начал захаживать на эту квартиру, трава стоила 10 баксов, довольно скоро цена взлетела до 15. Я захаживал туда все чаще и чаще, и Гинзберг тоже постоянно мутил там ганджу. Дело происходило в Хэйт-Эшбери. Как-то мы разговорились. Я рассказал о книге, которую тогда писал, и спросил, не может ли он чем-нибудь помочь. Он и в самом деле здорово помогал мне в последующие несколько месяцев; вот как он и познакомился с «Ангелами Ада». Еще мы вместе ездили в Ла Хонду к Кену Кизи.

Однажды в субботу мы поехали туда по прибрежному шоссе, что уходит из Сан-Франциско. Я взял с собой моего двухлетнего сына, Хуана. В то время и вправду возникали самые чумовые комбинации и пересечения людей. Вместе со мной ехал Аллен Гинзберг, нас сопровождали «Ангелы Ада». И копы, чтобы своевременно предотвратить бесчинства Ангелов. Семь или восемь полицейских машин. Дом Кизи, отделенный от дороги небольшим ручьем, производил очень странное впечатление. Например, на каждом дереве надрывался установленный там мощный динамик, они висели повсеместно, даже на проводах вдоль шоссе. Уже на подъезде к дому вы оказывались в вихре чудовищного грохота – рок-н-ролла в самом диком своем проявлении. В тот день, еще до того, как подъехали Ангелы, копы принялись арестовывать каждого, кто покидал владения Кизи. Я уже подъезжал к дому. Хуан мирно посапывал на заднем сиденье. Намечалась заварушка – копы хватали людей и тащили проверять их данные в свои тачки. До легавых оставалась сотня метров, и мы видели, как они весьма жестоко издевались над одним задержанным. Аллен сказал: «Слушай, мы ведь этого так не оставим». Так вот, с Алленом на пассажирском сиденье и Хуаном на заднем я подъехал прямо к копам, которые как раз схватили одного нашего знакомого. Он направлялся в расположенный за углом ресторан. Когда копы только приблизились к нам, Аллен завел свою шарманку – начал тихонько гудеть мантру «ом», надеясь так замурлыкать им мозги. Я же заговорил с ними на журналистский манер: «Что происходит, офицер?» Тем временем плохие вибрации от копов нарастали, и Аллен пел мантру все громче и громче, надеясь своим гудением создать против них Буддийский заслон, при этом он игнорировал их вопросы, отвечая только: «Ом! Ом! Ом!» Мне пришлось объяснить копам, кто он такой и почему так странно себя ведет. Тогда они наконец заглянули на заднее сиденье и спросили: «Кто это у тебя там сзади? Ребенок, что ли?» И я ответил: «Да, это мой сын». Аллен все еще пел свой «Ом», когда нас отпустили с миром. Полагаю, нам попался вполне разумный коп, решивший не связываться с журналистом, поэтом и ребенком. Интересно, что он тогда подумал о гудящем, как пчела, Гинзберге? Так выглядела одна из самых престранных ситуаций, в которые я когда-либо попадал, впрочем, почти любая ситуация с участием Аллена получалась странной в той или иной степени.

Дж. П.: Повлияли ли на вас другие авторы Разбитого Поколения?

ХСТ: Джек Керуак немного повлиял на меня как на писателя… Этими своими арабскими распонятками, типа, враг моего врага – мой друг. Керуак показал мне, что совершенно реально писать о наркотиках и при этом публиковаться. Это оказалось возможно, и я ожидал, чисто символически, что и он появится в Хэйт-Эшбери. Гинзберг тусовался здесь, и, казалось бы, Керуаку тоже тут самое место. Но вот нет: он вернулся к своей матери и в 1964 году голосовал за Барри Голдуотера. Тут наши дорожки и разошлись. Я не пытался писать, как он, но есть что-то общее в том, как мы добивались публикации своих книг, как пробивались сквозь лед издательского истеблишмента Восточного побережья. Подобную связь я чувствую и с Хемингуэем. Когда я впервые узнал о нем и его работах, то подумал – ну ни фига же себе, как некоторые люди писать могут. Ну и разумеется, Лоуренс Ферлингетти оказал на меня изрядное влияние – и как великолепный поэт, и как хозяин невероятного книжного магазина «City Lights» на Норт Бич.

Дж. П.: Что означает «писатель вне закона» в вашем понимании и на вашем примере?

ХСТ: Я просто всегда оставался верен себе и своему вкусу. Если мне нравится нечто и оказывается, что это запрещено законом, – что же, у меня могут возникнуть проблемы. Обратите внимание – жизнь вне закона не обязательно означает жизнь против закона. В древности об этом хорошо знали. Возьмем историю Скандинавии. Община могла объявить, что человек находится вне закона, и тогда он отправлялся в ссылку в другие земли. Такие люди сами сбивались в общины, которые стояли строго вне закона. Такие общины жили по всей Гренландии и Исландии, куда бы ни приставали их корабли. Я не думаю, что, попав вне закона в своих родных странах, они принципиально стремились к этому… Я никогда не стремился к конфликту с уголовным кодексом или стать «внезаконником». Просто однажды оказалось, что именно так дела и обстоят. К тому моменту, когда я принялся за историю «Ангелов Ада», я уже гонял по дорогам вместе с ними, и было совершенно ясно, что возврата назад, к правильной жизни в рамках закона, нет и не будет. Если взять Вьетнам и траву, то получится, что все поколение напропалую совершало уголовные преступления. Все жили с ощущением того, что однажды они могут влететь по-крупному. Огромное количество людей сформировалось и выросло с этим отношением. Найдется масса «внезаконников» много махровей меня. Я же просто писатель. И никогда не стремился быть писателем вне закона. Даже и не слышал такого термина; его придумал кто-то другой. Но мы все стояли вне закона – Керуак, Миллер, Берроуз, Гинзберг. Мне неинтересно судачить, кто из них нарушил больше пунктов кодекса или кто был самым отъявленным «внезаконником». Я просто признаю союзников, моих людей.