Взгляд со дна - Юлия Александровна Лавряшина

иногда хотелось лезть на стену. Особенно если убивали ребенка. Такие дела он ненавидел, но виду не подавал: а кто может смотреть на истерзанное маленькое тельце без содрогания? Никита прав, что главное – это наказать зло. В этом смысл их работы, об этом и надо думать. Устами младенца…

Влад Василенко не был ребенком, но только для них, чужих людей, которые никогда не видели его беззубой улыбки в кружевной колыбели, ножек в перевязочках, не вдыхали сладковатый молочный запах. Артур никогда не держал на руках малышей и понятия не имел, чем они пахнут… Но до сих пор не мог забыть одно из своих первых дел: девица, задушившая новорожденного подушкой, к утру лишилась рассудка и пришла в полицию с аккуратно запеленатым трупиком на руках. И подушку притащила… Еле удалось отнять у нее и то, и другое.

На допросе она смотрела на Артура пустыми черными глазами – такие он однажды видел у слепой собаки, только не сразу понял, что с ней такое… Убийца говорила только об этих перевязочках, младенческом аромате, пальчиках-лапшиночках. И раз сто произнесла его имя: «Коленька… Коленька…» Внешне дело было простым: и тело, и орудие убийства были налицо, подозреваемая сама признала свою вину. Но именно тот допрос, в отличие от сотен других, иногда снился Артуру.

Он вспомнил этот день, увидев в глазах Екатерины Леонидовны ту же черную бездну. Все радости жизни уже канули туда, ей не за что было уцепиться. Слезы могли бы помочь, но глаза оставались сухими. Она окаменела скорбным изваянием на краю изящного диванчика в голубой гостиной с камином, выпрямив спину, и смотрела прямо на Логова, но вряд ли видела его. Он знал, что теперь вечно будет перед ее глазами…

Сын походил на нее – они оба были чуть полноваты, и волосы отливали похожей рыжиной. Наверное, у Влада тоже были темные глаза – Артур увидел его лицо с опущенными веками. Вряд ли убийца позаботился об этом… Наверное, они сами опустились с последним выдохом, когда жизнь растворилась пузырьками в воде.

Логов отметил, что нос у Влада был маленький и мягкий, как у матери, и такие же тонкие губы. Сегодня ей, конечно, не пришло в голову подкрасить их, и рот оставался бледным, почти синеватым… Наверное, Екатерина Леонидовна тоже чувствовала себя… неживой.

Но Артуру хотелось верить: однажды эта женщина сможет разглядеть высокую голубизну в разрывах туч и мягкие лапы сосен, навевающих покой. Может, ей даже повезет заметить не похожую на других улитку, какую он недавно показывал Сашке – на удивление шустрая и любопытная, она тянула длинную шею то к одному листу одуванчика, то к другому и не могла усидеть на месте, энергично подтягивая чистенькую раковину. Сашка назвала ее Улиткой-непоседой и на ходу принялась сочинять стишок:

А наша Улитка

Была очень прыткой!

Совсем не тягучей,

Как сестры-улитки.

И резво скакала

С листка на травинку,

Свой кругленький домик

Таская на спинке.

– Ты знаешь, что твоя дочь сочиняет стихи? – спросил он тогда Оксану.

Ее глаза округлились, и Артур уже решил, что удивил ее. Но ее поразило другое:

– Неужели ты мог подумать, что я этого не знаю?! Это же Сашка! Мой кусочек. Она всем со мной делится.

– И что, это у нее всерьез?

– Стихи? Не думаю. Она пока ищет себя…

И это показалось Артуру правильным: чем еще заниматься в таком возрасте? Но сейчас, сидя напротив матери Влада, он с неожиданным состраданием подумал, что ее сын так и не успел найти себя. Занимался тем же, чем отец. Так было проще. А чего хотел он сам?

Артур задавал стандартные вопросы, и Екатерина Леонидовна отвечала уверенно, задумываясь лишь на секунду, но его не оставляло ощущение, будто с ним беседует искусственный интеллект, выдающий то, что заложено в программу: врагов у ее сына не было, ни в какие аферы он не ввязывался, обманутых подруг она не помнит…

«Парня вообще не за что было лишать жизни. И все равно он убит. Да не просто так, а демонстративно… Про лилии так и не выяснил! – спохватился он. – Надо было Никите поручить… Ладно, сам».

– Ваш муж не приехал на юбилей сына…

– Я заметила.

– Он живет отдельно?

Ее голос леденел все заметнее:

– Уже около года.

– У него другая семья? Поверьте, я не из праздного любопытства спрашиваю…

– Семья? Можно ли его многочисленных любовниц считать семьей?

«Придется проверить, – Артур черкнул в блокноте. – Вдруг отец Влада обидел одну из этих девушек настолько, что она решила отомстить, ударив по самому больному? Сын все-таки…»

Но пока надо было прояснить главное.

– Екатерина Леонидовна, – начал он осторожно, – какие отношения были у Влада с Марией Кавериной?

Под ее кожей точно пробежала рябь, она хоть болью, но оживила каменную маску. Артур не сомневался, что сейчас услышит гадость в Машин адрес… Ему было важно, какой именно будет эта гадость.

Она процедила сквозь зубы:

– Какие отношения могут быть с пиявкой? Присосалась и пьет кровь. Теперь к другому присосется.

Артур сделал зарубку в памяти: хоть и на дух не выносит, но даже не заподозрила в убийстве… А ведь могла бы наговорить с три короба, утопить Машку вслед за сыном. Может, Оксанина дочь и впрямь ни при чем? Хоть бы… Это им всем здорово облегчило бы жизнь.

– Они собирались пожениться?

Гримаса отвращения.

– Кто женится на пиявках?

– Многие.

Она не усмехнулась, но взгляд на секунду ожил. Когда-то в другой жизни у этой женщины было чувство юмора. А еще была всепоглощающая любовь к сыну… Если Влад неудержимо ускользал от нее навсегда, могла ли она решить в отчаянии: «Так не доставайся же ты никому»?

– Маша Каверина глупа как пробка. А Влад дураком… не был, – прошедшее время далось ей с трудом, горло дернулось, будто слово застряло поперек.

– Чем он занимался?

– Пытался написать книгу. Ему хотелось создать собственный мир. Как у Толкиена.

– То есть нигде не работал?

Такая прямота заставила ее поморщиться:

– Мы не нуждались в деньгах. Официально Влад числился в компании отца. Кое-что он там делал… И у меня свой бизнес.

Заметив, как Артур приподнял брови, она уточнила:

– Сеть салонов красоты. Это кормит. Поэтому сын мог реализовать талант.

«А он был?» – Артур опустил взгляд в блокнот, чтобы она не прочла по глазам.

– Влад не успел дописать ее…

– Соболезную, – он изо всех сил изобразил сочувствие.

Но ее лицо снова затвердело.

– Мне не