Москва. Загадки музеев - Михаил Юрьевич Жебрак

портмоне размером с автомобильный ремонтный набор. Щетина аккуратно выровнена и обильно смочена пряным одеколоном. Илья чуть возвышался над кумом, если стояли рядом, но один из-за своей кузнечной широты казался приземистым.

«Флаг не будет спущен. К бою!» – протрубил Петр. Он перебрал в жестяном шкафчике куртки хозяина, выбрал с измазанными маслом рукавами и опаленными дырочками на животе, развернул и оторвал кусок алой подкладки. Шелковистый бутон вырос в карманчике пиджака.

На гранитных ступенях нечто бесформенное, сляпанное из гнутого металла, демонстрировало превосходство современного искусства над скучной гармонией точеных мраморных колонн. Петр первый раз шел с другом в музей и с некоторым беспокойством следил за реакцией кузнеца. Илья обошел композицию, сунул руку внутрь.

– Швы – халтура. Такому сварному только заборы чинить.

Медные двери впустили в расписной вестибюль. Высоко над головами два ряда медовых колонн держали светящийся прямоугольник. Осенний прохладный свет, смягченный пыльными стеклами, засыпал широкую розовую лестницу. В глубине за блестящими завитками капителей скакали и прыгали меднотелые греки.

– И еще вот так, и так! – командовала фотографирующей товарке девица, выгибавшая спину на матовых ступенях.

Из-под сводчатой галереи вышли в просторный двор. Под резными балконами сияли благостными лазоревыми бликами керамические панно. Лестница с переломом вела на просторную террасу. Загадочный восьмигранник в центре охраняли мягкие лавочки. Подпиравшие колонны воины буравили глазами пол. Надменные всадники смотрели вдаль за беленые стены. А гигант с заломленными крупными кистями и пышными локонами нацеливался на арку цвета пепла и глины, свитую из гирлянд, львов и фигурок. Фигурок прямых – попирающих и согбенных – поддерживающих.

– Видел-видел этого красавчега! – Илья подошел к Давиду.

– Во Флоренции на площади? Там копия мраморная, а у нас копия гипсовая. Этот зал – апология копирования! Я специально ездил смотреть этих всадников в Падую и Венецию. И что? Здесь я вижу выражение лица, ангелов на седле, могу пофантазировать, почему военачальник босой и к чему тогда крепятся шпоры. А в Италии такие памятники стоят на высоченных постаментах и деталей не рассмотреть. Этот зал – идеальный образ Европы – доступной, понятной, вон подписи, и безопасной, гипс сумасшедшим с молотками не интересен – другой поставят. Всего по чуть-чуть: архитектуры, статуй, барельефов. Есть из храма, есть из дворца.

– Да, без благородной патины, и эти лица ласкали не гении, а формовщики и художники-имитаторы, их называли «бронзировщики». Но над гипсами тоже плачут, – Петр развернул друга к двум одинаковым головам. – Этот зал создали, когда путешествовать было дорого и сложно. Потом железный занавес не пускал. Тысячи… нет, пожалуй, целая страна изучала искусство по этим копиям. Сейчас чужие города стали доступны, все отснято и прокомментировано, но гипсы продолжают удивлять…

– Я был потрясен, узнав, что всю жизнь смотрел на копию, когда в подвале стоял оригинал. Отличишь копию от подлинника? – Петр предложил сравнить два одинаковых бюста. Два изображения круглолицего мужчины с острым носом, усталыми глазами и бороздами-завитками на высоких скулах.

– Подлинник из чего? – деловито осведомился Илья.

– Бронзовый.

– Однозначно, тот, у которого край тоньше. И блеск металлический. Почему их двое? Близнецы?

– До революции купили для Музея отливку. А подлинник забрали в Берлине после войны. Только через семьдесят лет трофей отреставрировали и поставили рядом с гипсом.

Петр про себя подумал: «Обидно, не то, что кормили суррогатом, а то, что я, в отличие от него, разницы в бюстах не вижу». Он вздохнул, скользнул взглядом по статуэткам и повел Илью дальше.

Золотистые окорока и палевые вполоборота фигуры выступали из черного глянца картин. Натюрморты, словно пейзажи, скрывали купы фруктов за башнями обузданных драгоценными накладками наутилусов. Ручьями вились шершавые лимонные шкурки. Вязкой дорожной колеей блестели двурогие вилки на мятых подносах. Жанровые сцены, охваченные сразу, с приближением становились складом нужных вещей. Профессия, настроение и помыслы персонажей определялись по коврам, открытым сундукам, разверзнутым птичьим клеткам и селедке, обнаруженной на подоконнике.

Нужный Рембрандт висел за углом. Стена сжалась до полотна с алой раной, пульсирующей светом.

– Что, нет у ученых объяснения? – снова спросил Илья.

– Я публикаций не встречал. Мы предположили, что это копия или перерисованная деталь. Давай искать несуразности дальше.

– Копия! – разнеслось по залу со стульчика смотрительницы. – Первый раз в музее и туда же, высказываются!

– Копия! Скажут тоже – копия! – фырканье скучающей сотрудницы стихло, только когда друзья перешли в следующий зал.

Илья первый нашел любопытную деталь. Он безапелляционно заявил, что нож в таком положении лежать не будет, стеклянная ручка обязательно перевесит. На картине «Лот с дочерьми» нож лежал на краю стола лезвием, а массивный набалдашник свешивался. Петр не верил, что можно дорисовать нож на картине. И страстно убеждал товарища, что нож подлинный. Раз дочери принудили отца к кровосмешению, то нож на первом плане показывает неустойчивость Лота и обоюдоострость ситуации – и дети нужны, и инцест пугает. После слова «инцест» подкрашенная бабушка, до этого прислушивавшаяся к обсуждению картины, дернула внука за руку и быстро повела прочь.

В конце зала, в затененном углу, Петра ждал художник. В смешном колпаке на голове, с палитрой и букетом тонких кисточек в руках он обернулся на звук, прервав работу, и ожидающе смотрел в глаза подошедшему. Словно подбадривал: я на тебя рассчитываю, уже догадался?

Художник занимался непонятным делом. Перед ним стоял мольберт с закрепленной небольшой картиной в раме. На стойке мольберта пришпилен лист с такой же графической фигурой, как и на холсте. Кажется, что художник делает цветную копию с рисунка, но обычно холст вставляют в раму позже, когда раму уже не испачкать красками. Или по рисунку он поправляет изображение, или переделывает уже готовую картину. На бумажном листе деталей не видно, а на картине появился сосуд в руке персонажа и круглые тарелки вдоль нижнего края.

Автора звали Якоб ван дер Слейс, «Портрет художника» он нарисовал в 1710 году. Почему же Петру кажется, что голландский живописец причастен к двум нападениям? Откуда устойчивый чайный вкус во рту, эти едкие танины, щекочущие основание языка? Ты же видишь сам, намекал усталый художник в домашнем мягком пальто. Петр отвел глаза от лица, осмотрел холст, было в нем всего нечего – пара ладоней в ширину и три в высоту. И вот оно – на шкафу справа нарисована небольшая маска, а над ней круглый медальон с мужским профилем. Профиль, волосы, борода показались Петру знакомыми. Недавно он видел такую же медаль… Где? Нет, не медаль, это было золотое тиснение на нобелевском дипломе. Его