Мальвина Бретонская - Клапка Джером

Мадам Лявинь перекрестилась и забормотала молитву, а потом услышала звук снова. Доносился он как будто откуда-то из-под ног, и пошарив руками (она подумала, что, может, это кошка какая-нибудь приблудилась), она обнаружила довольно объемистый сверток. Он был тепл и мягок, хотя, разумеется, слегка сыроват. Мадам Лявинь внесла его в дом и, закрыв дверь и вновь зажегши свечу, положила на стол. И тогда увидела, что это наикрохотнейший из младенцев.

Положение такое всегда бывает затруднительным. Мадам Лявинь поступила так, как поступило бы на ее месте большинство людей. Она развернула малютку и, взяв на колени, села перед тусклым торфяным огнем и погрузилась в раздумья. Ребенок был на удивление доволен, и мадам Лявинь решила, что лучше всего раздеть и уложить его спать, а самой вновь засесть за вязанье. Утром она испросит совета у отца Жана и, как он скажет, так она и поступит. В жизни своей не видала она столь прекрасных одеяний. Она снимала маленькие одежки одну за другой, любовно ощупывая материю, и когда наконец удалила последнюю, и крохотное белое существо осталось лежать перед ней совершенно голым, мадам Лявинь с криком подскочила и чуть не выронила его в огонь. Она увидела метку, известную каждому бретонскому крестьянину, и поняла, что это не ребенок, а фея.

Ей надлежало, как она хорошо знала, распахнуть дверь и вышвырнуть ребенка в темноту. Большинство женщин деревни так и поступили бы, а остаток ночи провели бы на коленях. Но кто-то, очевидно, выбирал не наобум. На мадам Лявинь нахлынули воспоминания о ее добром муже и трех рослых сыновьях, которых одного за другим отняло у нее ревнивое море, и, будь что будет, а она не могла так поступить. Маленькое существо все поняло - это было ясно: оно улыбалось с совершенно знающим видом и протянуло к ней свои маленькие ручонки, дотронувшись до бурой морщинистой кожи мадам Лявинь и растревожив забытые биения ее сердща.

Отец Жан - судя по всему, терпеливый, по-ласковому мудрый старик ничего предосудительного в этом не увидел. То есть, если, конечно, мадам Лявинь сможет позволить себе такую роскошь. Вдруг это - добрая фея. Принесет ей счастье. И действительно, кудахтанье кур теперь слышалось у мадам Лявинь чаще, чем прежде, а сорняков, как будто, стало меньше в маленьком огородике, отвоеванном ею у пустоши.

Весть, конечно, распространилась. Похоже, что мадам Лявинь задирала-таки нос. Но соседи лишь покачивали головами, и ребенок рос одиноким, люди его избегали. К счастью, хижина стояла в сторонке от остальных домов, и под рукой всегда были огромные луга со своими глубоко упрятанными тайниками. Единственным товарищем в играх был у нее отец Жан. Он брал ее с собой в дальние пешие походы по своему раскиданному приходу, оставляя за ширмой чертополоха и папоротника перед уединенными фермами, куда наносил свои визиты.

Он уже знал, что все это бесполезно: все попытки матери Церкви выбранить из этой окруженной морем и вересковыми лугами паствы их языческие предрассудки. Он предоставил это времени. Впоследствии, быть может, появится возможность поместить дитя в какой-нибудь монастырь, где оно научится забывать и вырастет добрым католиком. Пока же необходимо жалеть бедное одинокое создание. Может, и не ради одной ее пользы; милая малютка с ласковой душой, не по годам мудрая; такой казалась она отцу Жану. Под сенью деревьев или в теплом убежище, которое делили с ними ласковоглазые коровы, он учил ее из того небогатого запаса знаний, каким обладал сам. И нет-нет она поражала его своей интуицией, до странного недетским замечанием. Словно давным-давно знала обо всем этом. Отец Жан кидал на нее быстрый взгляд из-под своих лохматых бровей и замолкал. Любопытно было и то, как дикие твари полей и лесов не выказывали страха перед ней. Порой, возращаясь туда, где он ее спрятал, он приостанавливался и недоумевал, с кем это она там разговаривает, а подойдя поближе, слышал топоток улепетывающих лапок или испуганное вспархивание крыльев. У нее были эльфьи повадки, и излечить ее от них не представлялось возможным. Часто этот добрый человек, возвращаясь с очередного позднего визита милосердия с фонарем и крепкой дубинкой в руках, останавливался и прислушивался к блуждающему голосу. Он никогда не оказывался достаточно близко, чтобы расслышать слова, и сам голос был ему незнаком, хотя он понимал, что никто другой это быть не может. Мадам Лявинь лишь пожимала плечами. Что она может сделать? Не ей перечить "чаду", будь даже и какой-то прок от запоров да от засовов. Отчаявшись, отец Жан бросил это. И не ему было слишком часто запрещать или читать нотации. Возможно, лукавые нежные повадки свили свою паутину вокруг сердца бездетного бедного господина, заставив его и немного побаиваться. Может, отвлечь ее другим! Ведь мадам Лявинь никогда не позволяла ей делать ничего, кроме самой легкой работы. Он научит ее читать. Она настолько быстро училась, что отцу Жану временами казалось, будто она просто притворяется, что не знала этого раньше. Но он получал свою награду, наблюдая радость, с какой она поглощает излюбленные ею причудливые печатные тома романов и исторических книг, какие он привозил ей из своих редких поездок в отдаленный город.

Ей было около тринадцати лет, когда приехали дамы и господа из Парижа. Это были, конечно, не настоящие дамы и господа. Всего лишь небольшая компания художников в поисках новых сюжетов. Они "доделали" побережье и деревянные дома на узких улочках, и один из них предложил обследовать уединенные, неизведанные земли глубинки. На нее они наткнулись, когда она сидела на старом сером камне и читала древнюю на вид книгу, и она поднялась и сделала реверанс. Она нисколько не испугалась. Страх возбуждала она. Это она нередко с легкой грустью смотрела вслед улепетывающим от нее детям. Но тут, конечно, ничего нельзя было поделать. Она - фея. Она не причинила бы им никакого зла, но невозможно ожидать, чтобы они в это поверили. Перемена была восхитительна: встретить человеческих существ, которые не визжат и не бормочут второпях "отче наш", а отвечают на улыбку улыбкой. Они спросили, где она живет, и она показала. Они остановились в Аван-а-Крист; и одна из дам осмелела настолько, что поцеловала ее. Смеясь и болтая, они все вместе спустились с холма. Мадам Лявинь они застали за работой в огородике. Мадам Лявинь сняла с себя всякую ответственность. Решать самой Сюзанне. Дело в том, что им хотелось бы нарисовать, как она сидит на том сером камне, где они ее обнаружили. Конечно, позволить им было лишь любезно; а потому на следующее утро она была там и ждала их. Они дали ей монету в пять франков. У мадам Лявинь возникли сомнения, как с нею поступить, но отец Жан поручился за то, что это - добрые республиканские деньги; и с каждым днем черный чулок мадам Лявинь, который она каждую ночь вывешивала в трубу, стал оттягиваться все ниже и ниже.

Кто она такая, обнаружила дама, поцеловавшая ее первой. Они и так все с самого начала чувствовали, что она фея, и что "Сюзанна" не может быть ее истинным именем. Они обнаружили его в "Гептамероне странствующего монаха Боннэ, в коем записаны многочисленные похождения достославного и могущественного Рианса - короля Бретани", на который один из них наткнулся на Кэ-о-Флёр и прихватил с собой. Там рассказывалось все о Белых Дамах, и там же была описана она. Ошибки быть не могло: тело прекрасно, подобно иве, колышимой ветром; белые ступни, способные пройти, не обронив росы с травы; глаза - сини и глубоки, словно горные озера; золотые локоны, к которым ревновало солнце.

Все стало совершенно ясно. Она - Мальвина, некогда фаворитка Гарбундии, Королевы Белых Дам Бретани. По причинам, дальнейший намек на которые воспрещала учтивость, она сделалась скиталицей и никто не знал, что с нею сталось. А теперь вот волею каприза она появилась в виде маленькой бретонской девочки-крестьянки неподалеку от мест своей былой славы. Они стали перед ней на колени, предлагая свое подданство, а все дамы поцеловали ее. Господа компании думали, что наступит и их черед. Но этого не произошло. И помехой была не их собственная стеснительность: нужно отдать им здесь должное. Дело было так, словно некую юную королеву, сосланную и безвестную среди чужих людей, неожиданно узнала небольшая группа ee верноподданных, случайно проезжавших мимо. А потому, вместо веселья и смеха, как намечалось, они остались стоять с непокрытыми головами; и никому не хотелось заговаривать первым.

Милостивым жестом она распустила их - или хотя бы попыталась. Но внушила всем свое желание сохранить дело в тайне. И отпущенные таким образом, они вернулись в деревню на удивление трезвой маленькой компанией, испытывая все те чувства, какие переживает честной люд, будучи допущен взглянуть одним глазком на высшее общество.

Приехали они и на следующий год - по крайней мере некоторые из них - и привезли платье, более достойное ношения Мальвиной. Это было все, на что только способен оказался Париж, дабы приблизиться к истинному и оригинальному костюму, как он был описан добрым монахом Боннэ: сотканному за одну ночь из лучей луны колдуном-пауком Караем. Мальвина приняла его с милостивой благодарностью, и была явно довольна оказаться вновь в одеянии себе под стать и приличествующем ее сану. Платье было спрятано для нечастых случаев в место, о котором знала лишь сама Мальвина. Но по нижайшей просьбе дамы, поцеловавшей ее первой, чьей специальностью были феи, Мальвина дала согласие надеть его, чтобы позировать для портрета. Картину и по сей день еще можно увидеть в "Palais des Beaux Arts" в Нанте ("Бретонский" зал). Изображена на ней одинокая маленькая фигурка, стоящая прямо, словно стрела, посреди лишенного деревьев верескового луга. Говорят, будто платье написано просто чудесно. "Мальвина Бретонская" гласит подпись под картиной, а дата стоит "тысяча девятьсот тринадцатый год".