Устрашители - Дональд Гамильтон

Хотя, пожалуй, в этом рассуждении я был не прав. Обитатели санатория попросту не желали показаться грубыми и бестактными. Буйнопомешанного, которого даже пришлось помещать в надежно охраняемый «Гиацинт», направляют на первую лечебную процедуру... Ведь нельзя же пялиться без зазрения совести, надобно пощадить беднягу!

Траск вручил подопечного Дугану, коему выпала привилегия доставить меня в августейшее присутствие доктора Сомерсет. Доктор Кэйн приотстал и скрылся из виду. Колоть сыворотку — одно, а присутствовать при отнюдь не целебных сеансах электрошока — совсем иное.

Сеансы начались в кресле: сперва простыми вопросами, затем опаляющими искровыми разрядами. Сеансы продолжились на столе, где было куда способнее подключать электроды к нужным телесным частям. Изобретательность Элси Сомерсет была неистощима и заслуживала гораздо лучшего применения.

Но я сказал немного выше, что к больничным кошмарам успел притерпеться и приспособиться. И знал, как ускользнуть от боли. Следовало всего-навсего отступить в угол комнаты и преспокойно следить за эволюциями лекарей. В данном случае — палачей.

Парня, простертого на столе, я где-то встречал, и считал, что здесь обращаются с ним по-свински, по-скотски — позор и мерзость! Но, ежели призадуматься, я отнюдь не пил с этим субъектом на брудершафт...

Я был изрядно потрясен, даже перепуган, когда внезапно и неведомо каким образом осознал: допрос ведут не первый, а уже второй день. Целые сутки выпали вон из памяти. Провалы разумения, похоже, становились чистейшим хобби. Но об утрате именно этих воспоминаний покорный слуга сожалеть не собирался. Потрясение миновало и страх улегся, когда я сообразил: мозговые предохранители, спасшие серое вещество от недопустимых перегрузок во время воздушной трагедии, милосердно и вполне исправно сработали сызнова. Естественная реакция организма.

Еще меня изрядно беспокоил Наблюдатель. Так я мысленно окрестил его. Маленький пухлый человек в хирургической маске, в хирургической шапочке — лицо почти полностью скрыто — ив белом халате. Он стоял в углу столь недвижно и незаметно, что я даже не сразу приметил эту личность. Невзирая на облачение. Наблюдатель не смахивал на хирурга, да и действий хирургического свойства предпринимать, по-видимому, не собирался. Он вообще не действовал, никак.

Все «процедуры» вершила сквернообразная Элси, а Дуган пособлял ей, когда требовалось употребить физическую мощь. Наблюдатель же просто наблюдал.

Очень редко, очень-очень редко человечек произносил слово-другое. Голос его звучал приятно, речь была правильной, вопреки явному немецкому акценту. Суть изрекаемого тоже бывала правильна и приятна. С моей колокольни глядючи.

— Нет-нет! Полегче, доктор Сомерсет, мы не вправе убить его или изувечить! Лучше дайте пациенту передохнуть, hein?

Впрочем, его присутствие крепко раздражало. Сам не понимаю отчего, но подвергаться пыткам в лапах Элси и Дугана, без свидетелей, оказалось бы проще. Между мною и доктором Сомерсет успела возникнуть классическая любовь-ненависть, вековечное взаимоотношение садиста и жертвы. Я считался драгоценной игрушкой, предметом извращенного, пошедшего по неправильному руслу сладострастия. Элси же числилась тварью, коей предстояло в урочный час принять от меня погибель чрезвычайно медленную, чрезвычайно мучительную и чрезвычайно мерзкую. Наверное, когда введенные наркотики начинали испаряться, и бежать в угол комнаты уже не удавалось, лишь размышления над истязаниями, которым подвергнется эта паскудная бабища — к черту незамысловатое электричество, изобретем вещицы получше! — не дали покорному слуге быстро и непоправимо спятить.

Но свидетелей при столь интимной пыточной оргии, пожалуй, быть не должно. Так я, по крайности, полагал. Все едино, что прилюдно заниматься любовью.

— Думаю, вполне достаточно, — изрек Наблюдатель в один поистине прекрасный день, и приблизился к столу. Впервые за все время он покинул свой пост в углу камеры.

— Вполне достаточно, мадам доктор. Можно счесть неопровержимо установленным: этот человек действительно утратил память, nicht wahr? Более того, для меня очевидно, что необходимых сведений ваши методы получить не помогут. Продолжать бесполезно.

— Дайте еще только...

От огорчения голос Элси сделался еще более грубым и хриплым. Одинокую, страшную как смертный грех, беззащитную девочку лишали главной и, возможно, единственной радости... Я чуть ли не пожалел доктора Сомерсет.

— Нет. Мэдден — или Хелм — должен жить и полностью выздороветь. Я приказываю.

Наблюдатель говорил резко и повелительно.

— Имя, названное по телефону, имя, добровольно повторенное им здесь, безусловно подлинно. Имеются весьма интересные и очень тревожные сведения и о самом Хелме, и об организации, где он служит. Он и впрямь личность исключительная. Дьявольски жаль, что этому господину велели впутаться в наши дела... Сообщаю: при его роде занятий — настоящих занятий, каковые весьма далеки от фоторепортерства — случайные допросы почти неизбежны, их полагают неотъемлемым правилом игры, и мстить за свершенное здесь никому не станут. Но если господин Хелм погибнет, или сделается калекой, вмешаются субъекты, сердить которых не рекомендую. Телефонный звонок в клинику Принца Руперта назначался не столько ему, сколько нам. Чистой воды предупреждение. Думаю, следует внять и вести себя разумно. Как выражаются янки, прикроемте лавочку. Заприте Хелма, лечите, кормите и стерегите, пока не получите от Совета нужных распоряжений. О Вальтерсе придется узнавать иными путями.

Наблюдатель удалился.

Элси освободила меня собственноручно, хотя обыкновенно обязанность сия возлагалась на Дугана. Прежде, нежели расстегнуть ремни и раскрыть зажимы, доктор Сомерсет созерцала вашего покорного слугу нежно, печально и долго. Я чуть было не брякнул: «Поздравляю». Даже когда развитие акромегалии замедляется — похоже, у Элси так и приключилось. — половая сфера страдает, и весьма. Но эта женщина сумела найти блистательную и доступную замену утраченному...

Однако умные карие глаза на рыле Босховской химеры заставили меня прикусить язык. Я выжил отчасти лишь потому, что не дрался и не огрызался. Вел себя смирнее смирного. Не было ни малейшего резона отпускать бессмысленную прощальную дерзость и рисковать головой.

Дуган огорчился не меньше доктора. Так я думаю. Грубо сдернул подопечного со стола, бесцеремонно определил в самокатное кресло, духом домчал до «Гиацинта» и буквально швырнул в объятия Томми Траску.

— Тощая тварь обставила их! — возвестил Дуган Удрученным тоном. — У, жердина стоеросовая! Память, понимаешь ли, отшибло! Пустили бы меня к реостату — соловьем бы разливался, подонок!

— Или превратился от боли в полного идиота, — возразил Траск. — Двуногие овощи не разливаются соловьями, Дуг... Пойдемте, мистер Мэдден, баиньки пора.

— Белено стеречь, — добавил Дуган. — В оба!

— А мы так и стережем, верно, мистер Мэдден? Пойдемте в колыбельку...

Я уснул в упомянутой «колыбельке», улыбаясь будто настоящий младенец. Первая стадия неприятностей завершилась вполне удовлетворительно. Теперь наступал черед стадии второй, но спешить не следовало, ни в коем случае не следовало торопиться! Требовалось хоть немного сил. И ясная голова.

* * *

За вычетом завтрака, обеда и ужина, я проспал сутки напролет. Покуда продолжались пыточные сеансы, меня, по вполне понятным санитарным соображениям, кормили впроголодь: капелька бульона, чуток пюре — и достаточно. Теперь же Томми начал приносить еду настоящую, сытную — и я, почти не размыкая век, заставлял себя восполнять утраченные калории. А поев, тотчас валился на постель и снова проваливался в забытье.

Наркотики понемногу прекратили действовать, боль, усталость и отчаяние отступили.

До сих пор я не уделял своей комнате — верней, палате — особого внимания, потому как не рассчитывал сокрушать стены, пилить решетки, вести подкопы. Я не был графом Монте-Кристо, намеревавшимся процарапаться на волю из угрюмого замка Иф. К тому же, насколько помню, парень выбрался в конце концов отнюдь не благодаря землеройным работам.

А вот известное знакомство с местной географией не вредило. Едва лишь сознание полностью прояснилось и витавший перед глазами туман растаял бесследно, покорный слуга взялся изучать немилую обитель, в которую забросила судьба.

Две комнаты и ванная, она же уборная. Определив, как замыкается дверь, я тщательно изучил пейзажи, открывавшиеся из трех наглухо зарешеченных окон. Запомнил, куда убегают мощеные дорожки, где растет сравнительно густой кустарник, откуда светят по ночам прожекторы.

Главным препятствием оставался, разумеется, Траск. Насколько дозволял очумевший мозг, я пытался изучать розовощекого Томми с тех самых пор, когда его приставили к моей персоне постоянным и бессменным караульщиком. Теперь же настала пора подытожить наблюдения.