Запах медовых трав - Буй Хиен

я скажу, мама, что воспитательница подумает о тебе?..

— Не беспокойся, доченька. Года два назад Чанг приезжала проведать меня, я ей и рассказала про всю свою жизнь. Я хотела, чтобы ты поскорее человеком стала и вернулась ко мне. Оттого, что я была с ней откровенна, она и ко мне, думаю, стала лучше относиться, и тебя больше полюбила.

Только теперь Сюен осмелилась поднять голову и взглянуть матери в лицо: два ручейка струились по лицу, на котором уже начали прорезываться морщинки. Девушка погладила худую руку.

— Что ты, мама! Не надо плакать.

Мать кивнула, потянулась к дочери и поцеловала ее в лоб. Лицо женщины вновь засветилось грустной улыбкой:

— Я плачу от счастья, доченька, потому что вижу — ты сама уже не хочешь приниматься за старое. Жаль только, что об этом первой узнала не воспитательница Чанг. Ведь это ее благодарить нужно, ее и училище. Как бедной Чанг досталось, когда только-только организовывали училище! Жара, зной, а она ходила по горам и джунглям, от селения к селению, собирала все, что надо для учебных классов, для мастерской. А когда начались бомбежки и вас эвакуировали, учителя и воспитательница ели один сухой рис да зелень, чтобы вам и имбирь достался, и кусочек рыбки… Не я, а они сделали все, чтобы ты исправилась, а ты вдруг от них убежала…

* * *

С животноводческой фермы донесся крик петуха.

— Скоро утро, Сюен, — Чанг прервала воспитанницу. — Ложись на мою кровать и вздремни немножко. Завтра доскажешь.

Но Сюен, целиком ушедшая в свои мысли, даже не слышала ее.

* * *

Никогда еще Сюен с матерью не ужинали так славно и так весело. Сюен собрала посуду и, прежде чем вымыть ее, сказала:

— Мама, я уеду завтра самым ранним поездом.

— Ладно. А пока попробуй-ка апельсинчика. Я разрезала. Сорт «садоай», сладкий-сладкий! Правильно, поезжай пораньше, а то о тебе в училище беспокоятся. Но… все-таки, может, останешься здесь еще на денек? Теперь уж все равно… А завтра у меня получка.

Вспомнив вдруг о пятидонговой бумажке, которую она уронила на пол, Сюен наклонилась и подобрала ее.

— Деньги у меня есть. А получка, мама, тебе самой пригодится.

— Откуда у тебя эти деньги? — встревожилась мать.

— Я ехала в трамвае и подняла бумажник — один старый дяденька уронил. Он уж благодарил, благодарил меня, спрашивал адрес и как зовут, но я так растерялась, не знала, что и отвечать. Вот и не заметила, как этот дяденька сунул мне в руку бумажку.

— Доченька, зачем ты взяла эти деньги?

— Я же говорю, мама, очень я тогда растерялась, даже не заметила, как он мне сунул деньги в руку.

Мать задумалась на мгновение, потом встала, положила руку на плечо дочери и сказала, внезапно погрустнев:

— Хорошо. Уезжай завтра. Возьми на дорогу апельсины, мне их из Нгеана прислали.

— Вот здорово! Я их отвезу в училище. Те, что поспелее, подарю Чанг и учителям, а остальные — девочкам. Сегодня вечером никуда не пойду, буду в дорогу собираться. Завтра встанем пораньше и ты успеешь проводить меня на вокзал.

* * *

Поднявшись, чтобы расправить плечи, Сюен опять крепко схватила за руку Чанг.

— Вы… вы мне верите? — спросила девушка умоляюще.

Ясная улыбка осветила бледное, осунувшееся от бессонницы лицо сержанта милиции.

— Об этом я уже давно сказала твоей матери. А тебя я еще кое о чем спрошу, перед тем как доложить дирекции. Теперь же устраивайся на моей постели, укройся одеялом и спи. А мне еще надо кончить одно дело.

Дождавшись, пока Сюен не затихла, Чанг вернулась к столу и дописала письмо, которое начала пять ночей назад.

Перевод Н. Никулина.

КАМЕННЫЙ ВОРОБЕЙ

— Держи, я добавлю тебе еще хао, всего получается донг тридцать су. Оставишь ее мне, идет?

Верзила вытаращил глаза и собрался было ответить, но промолчал, он снова залюбовался каменным воробьем, скакавшим в клетке.

Через час с небольшим, после обеда, верзила навсегда покинет это место. Ему хотелось, чтобы были хорошими и воспоминания, которые он унесет, и память, которую он оставит по себе. Приняться за старое? Верзила тогда давно всыпал бы как следует этому зануде. В затруднительных случаях он, бывало, всегда переходил на кулаки. Но теперь с этим кончено. Все, завязал.

А каменный воробей неутомимо скакал в клетке, высовывал наружу клюв, искал выхода на свободу. Бедная птица! Верзила держал ее в клетке уже два месяца, а она так и не привыкла ни к нему, ни к своему новому жилью. Каждый раз, пытаясь просунуть клюв между прутьев, она оставляла на них пушинки. Ну точь-в-точь сам верзила в первые дни, после того как его водворили в исправительно-трудовой лагерь. Теперь не то! Да, конечно, ему, как и птице, хочется вырваться на свободу, но верзилу посадили в заключение для того, чтобы сделать из него человека. А за что, за какую провинность томится в клетке несчастная птица? На потеху людям? Вот так и начинаешь понимать, как это чудесно — жить на воле. И не только человеку, но и птице. Кому, как не верзиле, долгих восемь лет отбывавшему срок в исправительно-трудовом лагере, знать цену свободы?

Потому одним из добрых дел, которые задумал он, Седьмой Ниеу[4], когда получил указ о помиловании, было вот это — он должен своими руками выпустить на волю птицу. Он представлял, как выпорхнет она из клетки, взмахнет крыльями и взмоет в вышину, стремительно и легко, будто стрела, выпущенная из лука, и будет лететь и лететь, пока не скроется из виду.

В лощине без устали журчал ручей, который перекрыла плотина маленькой гидроэлектростанции. Он пел низким голосом, и только изредка в это однообразное журчание врывались звонкие ноты — где-то поблизости кричал черный дрозд. Пахнуло ветерком. Он донес благоухание белых роз, которые росли в цветнике у входа в лагерь, они успели распуститься после ночного дождя.

Свернув цигарку, Седьмой Ниеу уселся возле клетки и закурил. Он протянул руку и поднял вверх красивую маленькую дверцу клетки, и его охватили грусть и радостное волнение. Птица принялась скакать по клетке с еще большим неистовством. Как только пленница заметила, что дверца медленно поднялась, оставив открытым круглое отверстие, она съежилась и забилась в угол клетки, готовая защищаться; птица с опаской поглядывала на верзилу и вдруг выпорхнула из клетки. Но не взмыла вверх, как ожидал Седьмой Ниеу, а только боязливо отскочила в сторону и села на ветку железного дерева, что росло у дороги. Птичка расправила крылышки, вытянула свои хрупкие