Мурашов - Владимир Соколовский

Пауза.

— Что ж, — продолжил Геллерт. — Выходит, господин радист, что вы нам и не особенно нужны. Радиоиграми и прочей хитрой атрибутикой занимается совсем другое ведомство, наше дело — найти и обезвредить. И меня не оставят в покое, покуда я не приму всех мер по задержанию второго разведчика. Ход событий контролируется нашими вышестоящими службами. Передать вас им, что ли?

— Что от этого изменится?

— Ну, я хотя бы разделю ответственность… А проще всего было бы вас расстрелять. Оправдание тому всегда можно найти. Но я вас поднял сегодня из пепла, и мне вас жаль. Вы сейчас стоите на краю страшной пропасти, младший лейтенант, это я вам заявляю со всей ответственностью. Осознайте ситуацию. В такие моменты мозг работает четко, память обостряется. Неужели нет ни места, ни имени, за которые мы могли бы зацепиться?

— Я слышал однажды вполуха, как с Левушкиным разговаривал наш майор из разведотдела. Так вот, в этом разговоре они несколько раз произнесли слово «рынок». Все у меня этот рынок в голове крутится.

— О, это важно! Вот видите! И что еще крутится у вас в голове?

— Ну… что все правильно. Рынок для него — главный центр, основная точка. Он же работает под крестьянина или под местного жителя. Для интеллигента центр — обычно другое понятие, а для простого человека — то самое, рынок. Он там может с кем угодно встречаться, и никто не заметит.

— Но на рынке дежурят полицейские и есть наши агенты, они нам докладывают о посторонних.

— Не всякого постороннего можно выделить. Я же говорю: он по виду обыкновенный молдаванин, да еще зачуханный.

— Я понял. Я понял ход ваших мыслей. И начнем сегодня же. Какой вы грязный, однако! Надо его переодеть, — обратился Геллерт к переводчику. — В такую же одежду, только чистую. И помыть. Хотя — не вызовет ли чересчур чистый вид подозрения у вашего товарища?

— Не надо было тогда меня и брить!

— Что жалеть о сделанном! Значит… если он не захочет к вам подойти?

— У меня ведь и у самого есть глаза и ноги.

— Хороший ответ. И что же вы ему скажете?

— Что велите.

— Отлично! Вы подвернули ногу приземляясь, вас подобрал крестьянин, сочувствующий красным, вы живете у него в селе и сегодня приехали в город под видом его глухого родственника, в надежде встретить этого капитана Левушкина.

— Мы разговариваем, а вы, значит, в это время подбираетесь и — цап-царап?

— Какая чушь! — гауптштурмфюрер развеселился. — Этот разведчик для нас вообще не главная фигура, нам надо выйти на явки, обезвредить подполье, без него он сам ничего не стоит. Рации у него нет. Без вас и без них он — нуль, понимаете?

— Можно, я буду находиться где-нибудь не на самом базаре? — спросил Гриша. — Там жара, вонь, не продувает, а я еще плохо себя чувствую.

— Жара, не продувает… что за слова для солдата! Но какая-то доля истины тут есть. Капитан может увидеть вас, затерявшись среди других людей, вы ему чем-нибудь не понравитесь, и он уйдет. Прежде чем прийти еще, много раз подумает.

— Но ведь ему нужна рация!

— Своя жизнь и жизнь агентуры важнее рации. От калитки в городской сад хорошо просматриваются и вход, и выход с базара. И там есть тень, это важно для тебя. («Вот уже и на „ты“, — подумал Гриша. — Я теперь для него подчиненный, пешка. Ну, ладно…») Будешь стоять и смотреть. Увидишь — сразу иди к нему. Может быть, капитан захочет поехать в деревню, посмотреть, как ты устроился. Мы организуем такую поездку. Иди мойся и переодевайся, а я займусь своими делами.

16

Через два часа Гришу вывели во двор здания, посадили в зашторенную легковую машину и повезли. Геллерт сидел рядом на заднем сиденье и давал через переводчика указания:

— Судя по опросу жандармов и рыночных агентов, ничего особенного, бросающегося в глаза за последнюю неделю не зафиксировано. И незнакомые не терлись на глазах. Значит, этот капитан осторожный и хитрый человек. Если это так, он не поведет тебя сразу на явку: тебя долго не было, и ты нуждаешься в проверке. Но ему нужна рация! Стало быть, и ты ему нужен. Он начнет форсировать твою проверку, понимаешь? Мы все время будем рядом, будем организовывать встречи и давать дополнительные инструкции. Сегодня прибывает человек для разработки порядка и текстов ваших радиопередач и их контроля. Будем, таким образом, работать втроем. Ну, дальше… Используй интуицию, свое понимание момента. Не вздумай делать глупости, за каждым шагом будем следить очень тщательно.

Машина остановилась; гестаповец вытолкнул Кочнева на дорогу, сказал: «С богом!» — и лимузин унесся, фырча мотором.

В вялом, знойном мареве на Гришу двигалась лошадь с телегой; в вознице он узнал кряжистого мужичка, нашедшего его на кукурузном поле и сдавшего жандармам; в другом, сидящем на телеге, — самого жандарма, который тащил его с поля. «О, старые знакомые!» — подумал Гриша.

Кэруца остановилась. Полицейский, одетый на этот раз в крестьянский костюм, показал жестом: садись, мол, рядом.

— Чтобы я сидел рядом с тобой, живоглотом? — сказал младший лейтенант. — Или вот с этим? Ну уж извините, не дождетесь. Много чести. Лучше я рядом пешочком пойду.

Крестьянин что-то гневно крикнул, глядя на него, и хлестнул лошадь. Подвода тронулась; Гриша поплелся сзади. И жандарм спрыгнул с телеги, пошел рядом.

— Ругается, — по-русски заговорил он, показывая на крестьянина. — Ругается, что ты… как это… тебе не надо разговаривать. Ты глухой. Надо молчать. Я мало-мало знаю русский язык, работал у красных, строил казарму, был десятник. У меня был начальник, большо-ой командир, майор. Майор Горшков. Высо-окий. Он давал мне благодарность.

— Вместо благодарности-то надо было пулю в лоб тебе залепить.

— Э-э, пулю! — стражник усмехнулся, прищурился. — Никто не знает, какая пуля и когда залепится. Лучше садись в кэруцу, осташ.[7] Потеряешь силы. Мне сказали, ты долго голодал. Зачем мучаешь себя? Ведь сегодня может быть еще много дел. Садись в кэруцу. И не говори. Ты глухой.

Голодание и вправду давало себя знать: пройдя за телегой совсем немного, Гриша уже еле тащился. Жандарм криком остановил подводу, помог радисту забраться на нее. Гриша лег на устланное соломой дно. Сердце бешено колотилось от усталости. Он перевернулся на живот, упер лоб в доску и заплакал. Какая дурацкая история! И то, что он едет сейчас, трясется в компании этих двоих… Они были пострашнее самого Геллерта. Потому что они предатели своего народа. И считают его таким же, как они. Они играют в одну с ним игру. Надо только на нее однажды решиться, дальше все будет просто. За тебя подумают, тебе подскажут. Разработают текст, проконтролируют сеанс связи. И нечего притворяться опытным разведчиком, хитрецом и хозяином положения. Просто так во спасение работает мысль: думаешь, что кидаешь крючок другому, а глотаешь его всегда сам.

…И вот он стоял у калитки в городской сад, под зеленым пыльным деревом, когда увидел спускающегося вниз по улице капитана Мурашова. Гриша не переменил позы; огляделся, продолжая курить. Геллерт с переводчиком, в кепи, мятых провинциальных костюмах, изображая местных франтов, вели неторопливый разговор на ступеньках парикмахерской, метрах в двадцати. Еще один гестаповец в штатском сидел в садике, за забором. У этого обзор был отличный, и он был самым настырным, радист все время чувствовал на себе его взгляд. Четвертый валялся в грязной траве у штакетника, изображая пьяного селянина.

Да… это случай! На то, что капитан появится, Гриша никак не рассчитывал. Вот холера! И идет как ни в чем не бывало. Правда, был он не один, пристроился к компании возвращающихся с окраины людей. Недавно где-то там, сбоку, пролетели самолеты, и Кочнев слышал взрыв. Подходя к большой, под навесом, коновязи, Мурашов сбился с шага, и Гриша понял, что капитан увидел и узнал его. «Не останавливайся, не мешкай! Засекут!» Капля пота щекотно скатилась по спине. Гриша уже дернул рукой, чтобы вытереть подолом рубахи лицо, но опомнился: немцы могут принять жест за сигнал и насторожатся. Капитан тем временем за коновязью подошел к телеге и стал дергать колесо, словно проверяя, хорошо ли оно сидит на оси. Однако взгляд его Гриша все время чувствовал на себе. «Молодец, Паша!» Радист заплевал сигарету, опустил руку с окурком — так, чтобы кисть не видел сидящий в садике. Чуть повернулся корпусом от стоящих у парикмахерской, словно бы меняя позу, и, отбрасывая окурок, резко махнул ладонью. Возвратился к прежнему положению.

Мурашов все понял. Он деловито попинал обод, сморщился, подвинул шапку на лоб. Пошел из-под навеса, свернул в сторону шумного базара, скоро Гриша увидел его выходящим из других ворот. И скрылся в ближайшем проулке.

Ну прощай, Паша. Довелось-таки свидеться. Гриша вспомнил, как в июне сорок первого, перед тем как начаться войне, он, сдав сессию в техникуме, приехал в свой городок. Пошел в сад и так же стоял у входа. Только тогда, там, под тем садиком текла внизу Волга… Ладно, пора!