Подари себе рай (Действо 3) - Олесь Бенюх

- Не к наградам же их представлять, товарищ Сталин! - воскликнул Никита, приходя в ужас от своих же слов.

- Лучшая награда для пойманного дезертира - расстрел, - спокойно возразил Сталин. - Направить его в штрафной батальон - вот единственно разумное решение вопроса. - Теперь Сталин сделал паузу. Никита слышал, как он говорил что-то видимо, прикрыв ладонью трубку. Заговорил снова: Тимошенко и вы настаиваете на наступлении. С вас и будет особый спрос.

Никита вздрогнул от этих последних слов. Они были произнесены усталым, ровным голосом, но Хрущев лучше многих знал, какая угроза в нем таилась. Он хотел выкрикнуть, что на поддержку наступательной операции его провоцирует командующий, что он, Хрущев, против, вернее, у него те же сомнения, что и у Ставки и Генштаба. Но Сталин уже положил трубку. А вторично вызывать Верховного он не посмел. Без особой надобности такой вызов мог быть чреват самыми непредвиденными последствиями. И потом... Потом он же знал, что это неправда; что он с не меньшим, если не с большим, чем Тимошенко, рвением настаивал на наступлении. Кому не хочется победных лавров! Особенно, когда кажется, что они сами идут в руки. Желание поквитаться с вероломным врагом, желание отомстить за кровь и слезы соотечественников, горе и ужас, принесенные бомбами и штыками ненавистных испокон веков чужеземцев естественные, священные желания. И разве грех при этом прославиться. Оно, конечно - точно обо всем этом говорится в народе: или грудь в крестах, или голова в кустах. Только вот о кустах как-то не думается. Но именно это и случилось в результате харьковского сражения в мае сорок второго. При примерном равенстве сил, наше наступление натолкнулось на немецкое. Фельдмаршал фон Бок стратегически переиграл маршала Тимошенко и в итоге операции "Фридерикус-I" несколько наших армий оказались в Барвенковском котле. Потери были не просто ощутимы, они были огромны. В честь армейской группы "Клейст" и Шестой армии по всей Германии победно звонили колокола. Опьянением триумфа объясняется решение фюрера двинуть на Сталинград одну Шестую армию Паулюса. А в нашей ставке нескончаемо долго будет идти траурная грызня и похоронный поиск крайнего. Сталин был взбешен поистине трагическим исходом операции, которая начиналась успешно, многообещающе. Он был детально осведомлен и о слабой связи в войсках, и об устаревшей технике, и о разобщенности в действиях Юго-западной группировки и Южного фронта. Все это и предопределило позорное завершение "эпохального наступления". Было и еще одно обстоятельство, о котором он один смел и судить, и говорить, и о котором он как-то сказал начальнику Генштаба генералу Василевскому: "Засранцы! Пошли по шерсть, а вернулись стриженными! Талант полководца - наших генералов, которые таким талантам обладают, можно пересчитать по пальцам. Жуков, Рокоссовский... - он замолчал, вопросительно глядя на Василевского. Начальник Генштаба предусмотрительно выжидал. - И ведь Тимошенко, и Хрущев трижды вносили предложение о наступлении на Харьков". "И мы трижды отклоняли их предложения", - Василевский просто констатировал факт, отнюдь не желая еще сильнее завести Верховного.

- Берия говорит, что у Тимошенко не лежала душа к этому наступлению. В бой рвался член Военного совета.

"Без драки попасть в большие забияки", - горько усмехнулся про себя Василевский.

- Столько людей загубили, столько людей! - Сталин сел в кресло, обхватил голову руками, стал раскачиваться из стороны в сторону. В такие мгновения слабости его могли видеть лишь два человека - Поскребышев и Василевский. "Каждый мнит себя стратегом, видя бой издалека, - подумал начальник Генштаба. - Какой-то шпак Хрущев может решать судьбы фронтов, судьбы сотен тысяч бойцов и командиров, только потому, что он член Политбюро". Сталин, что уже не первый раз, и каждый раз с внутренним трепетом отмечал Василевский, словно читая мысли собеседника, в раздумье и даже с некоторой долей нерешительности заметил:

- Да, член Политбюро. За один этот провал с Харьковом его следовало бы самого показательно расстрелять. Рас-стре-лять... - Он как-то надсадно и коротко вздохнул и долго смотрел в окно на синь медленно надвигавшихся летних сумерек. Продолжал с нескрываемым сожалением: - Не могу. Во всем Политбюро из рабочих он да Андреев.

- А Ворошилов? - не мог удержаться от вопроса Василевский.

- Клим? - Сталин встал, недобро ухмыльнулся. - Клим - вчерашний день. И Тимошенко. Пьеса Корнейчука "Фронт" - образ Горлова он прямо с них списал. Своевременно, хотя к искусству пьеса отдаленное имеет отношение. Всех Буденных отныне определять инспекторами, наблюдающими - на любую должность, кроме командных. А Хруща мы поручим его старому знакомцу Мехлису. Это будет узда надежная. Давайте теперь думать о завтрашнем. Итак, Сталинград - Еременко, Жуков, Рокоссовский.

Верховный и начальник Генштаба склонились над оперативными картами фронтов. Доклад Василевского был как всегда и предельно сжатым, и информационно-исчерпывающим. Его уже давно не удивляло то, что Сталин по памяти безошибочно называл имена и звания не только командиров дивизий и бригад, но и полков и даже отдельных батальонов, места их дислокаций, наполнение техникой и боевым составом. Верховный мог вдруг сказать, что танковые заводы в Челябинске, Свердловске и Магнитогорске в течение последней недели выпустили сто четыре танка и он распорядился отправить сорок машин Степному фронту, а остальные держать в резерве Ставки. Или что две свежие дивизии, сформированные только что в Раменском и Сызрани, следует передать Толбухину и Коневу. Или что пятьдесят пять бомбардировщиков, полученных вчера по ленд-лизу из Америки (Анкоридж-Анадырь-Хабаровск-Иркутск-Куйбышев), будут осваивать Астахов и Вершинин. "Память Верховного просто нечеловеческая, - сказал как-то дома за одним из редчайших в то время ужинов в кругу семьи Василевский. - Но не это главное. Он в течение суток принимает сотни, тысячи мелких, средних, больших решений. И каждое из них, особенно из этих последних может оказаться роковым - для него, страны, каждого из нам. Я не знаю, что это, откуда это. Сплав мужества и прозорливости? Наитие свыше? Но я же каждый день вижу это, сталкиваюсь с этим, прохожу через это". Такие или подобные им размышления обуревали многих, кто по воле судьбы общался с Верховным в самых разных ситуациях, при совершенно несхожих, часто противоположных, обстоятельствах. Труженики от сохи и горнила, властители дум и вселенские мечтатели, полководцы и вожди наций пытались решить его загадку - одни через любовь, которая ослепляет; другие через ненависть, которая ослепляет еще беспощаднее. Отгадку знали холодно-расчетливый Поскребышев и рассудительно-трезвый Василевский: Сталин был рабом и властелином Великой Идеи, рабом и властелином Великой России.

Никиту при встречах с вождем охватывал благоговейный мистический ужас. Каждое слово Сталина звучало для Хрущева пророчеством, каждый жест и взгляд - наполненными особого, сокровенного, высшего значения и смысла. И теперь, когда он понял, что гнев Верховного промчался мимо, не задев его, Хрущева, одного из главных виновников Харьковской трагедии, враз изменившей в пользу немцев соотношение сил на всем огромном советско-германском фронте, теперь он чуть ли не с умилением вспоминал слова Сталина, которые угодливая генштабовская молва в тот же день донесла до его ушей: "А члена Военного совета, этого Анику-воина, который окунул нас всех в Барвенковский чан с говном, впредь к руководству оперативному, тем более стратегическому, не подпускать на пушечный выстрел". Втайне Никита был рад. Он ведь не военный. Его главная область - душа, боевой дух, милое его сердцу и подвластное его разумению "политико-моральное состояние". Его главная задача так настроить войска, чтобы каждый боец сам рвался в яростную атаку со штыком наперевес и при этом победно кричал: "Уррра! За Родину! За Сталина!" Его главная цель - познать человека, которому доверены судьбы людей. Неблагодарное, однако, это дело. Он помнил, как безумно испугался, узнав о предательстве Власова. Ведь командармом он его назначал. Звонил в Москву, Маленкову, хотел заручиться его поддержкой. Тот отмахнулся: "Принимай решение сам. Доверяешь - назначай". Доверяешь... Доверяй, до проверяй. А когда же тут проверишь? Немец давит, фронт трещит по всем швам. Армия без командующего обречена. Вот и назначили, генерал опытный, толковый. А что у него там, в самых дальних, тайных извилинах, сам "СМЕРШ" не разберет. Нет, это лыко ему в строку не ставили. Власова знали и в Ставке, и в Генштабе. Когда он переметнулся к немцам, Верховный больше всех винил себя: сам передоверил, сам недосмотрел, сам и казнись. Другим, когда отваживались его в чем-то не то, чтобы обвинить, просто упрекнуть - не прощал. Сам же себя казнил безжалостно. И вину за Власова взял на себя. За то ох и сладка была месть потом! И Власову, и многим другим...