Полуночные поцелуи (ЛП) - Бенедикт Жанин

— Отлично. Как угодно. Допустим, мы принимаем твое объяснение. — Очевидно, он не хочет принимать мои объяснения. — Тогда это значит, что ты любишь шоколадное молоко.

Я хватаюсь за пальчиковый пистолет. Выражение надежды освещает его лицо и исчезает, когда я говорю:

— Ложь. Я люблю только простое молоко. Два процента. Не давай мне это дерьмо из цельного молока.

Невозможно скрыть его отвращение. Он хочет убежать, как будто мои предпочтения заразительны. Я прикусываю нижнюю губу, чтобы сохранить бесстрастное выражение лица.

— Ты из тех монстров, которым нравится мятно-шоколадная крошка, не так ли?

— Абсолютно. Я люблю свою зубную пасту с легким привкусом какао.

Резерфорд дрожит от отвращения.

— Язычница.

Я маниакально хихикаю, барабаня кончиками пальцев друг по другу, как идеальный злодей.

* * *

Уже поздно.

Уже поздно, и я должна была бы спать, игнорируя этого парня, который утверждает, что курит только в состоянии стресса, и говорит с южным акцентом, когда расстроен. Но я этого не делаю. Я участвую в разговорах, которые он заводит, и даже помогаю поддерживать их, заинтригованная каждой глупой историей, которую он разглашает, и каждым не относящимся к делу, но шокирующим мнением, которым он делится.

Уже поздно, так что я виню в этом свой личный интерес и усталость. Это влияет на мои когнитивные способности и заставляет меня вести себя необычно. И если это недостаточно веское оправдание, тогда давайте предположим, что я ускоряю свою скуку. Чем быстрее это произойдет, тем лучше. Потому что эти руки сейчас выглядят очень хорошо, и попроси он обнять его, я не думаю, что стала бы сопротивляться.

— У тебя ведь нет отношений, верно? — спрашивает Резерфорд, поглаживая спящую Рэйвен. Моя кошка мурлычет во сне и расправляет лапы.

— Почему? Тебе не нравится быть второстепенной фигурой?

Он корчит гримасу и принимает серьезный вид.

— Тебе не следует шутить об измене. Ты должна знать, насколько это серьезно.

— Но я на самом деле не знаю, — говорю я невозмутимо.

Он замирает, быстро моргая.

Я быстро уточняю, чтобы развеять любые заблуждения:

— У меня никогда не было серьезных отношений, чтобы изменять. Так что, да, я могу знать, что измена — это серьезно и неправильно, но на самом деле я не понимаю, знаю ли, какого это на самом деле. Понимаешь?

Он прикрывает рот рукой, в его глазах светится недоверие.

— Никогда? У тебя никогда не было отношений?

Я качаю головой.

— Никогда, — одними губами произношу я, отражая выражение его лица с притворным ужасом. Некоторое время он остается ошеломленным. Я немного прихожу в себя. Всегда приятно лишить парня дара речи.

— А как насчет тебя?

— А как насчет меня?

Брось это. Скажи: «Не бери в голову». За исключением того, что я хочу спать, это оправдание, которое я использую сегодня вечером, верно? А сонных людей волнуют вещи, которые они обычно не стали бы делать. Итак, я настаиваю:

— У тебя когда-нибудь были отношения? — Он похож на парня, у которого к концу обеда в первый день средней школы было три подружки.

Он откидывает голову назад и смеется.

— Тонны!

Я экстрасенс или кто?

— Я поняла, поняла. — Я шевелю бровями и хихикаю вместе с ним.

— Что я могу сказать? Такого человека трудно обойти стороной. — Он проводит руками по каждому плечу и ухмыляется. Затем, уже серьезно, он объясняет: — Мне просто нравится быть влюбленным.

Не могу понять, но это мило, что он так оптимистично относится к такого рода дерьму. Немного психованному и странному, но интересному.

— Ты был влюблен во всех, с кем у тебя были отношения?

Резерфорд на мгновение задумывается, затем пожимает плечами.

— Вроде того. Например, находясь с ними, я был уверен, что это любовь. Но мой папа говорил, что это не любовь, если не больно, когда все заканчивается.

— И тебе никогда не было больно?

Он качает головой. Чувство вины быстро искажает его черты, взгляд расфокусирован. Он говорит тихо, рассеянно, бессвязно, как будто выискивая что-то в собственных словах.

— Никогда. Даже по окончании последних отношениях, а те были довольно серьезными. Но потом… Я был таким… И это было так тяжело для меня после всего дерьма, через которое я прошел… и она… Но я не чувствовал себя плохо. Я имею в виду, да, было неприятности, поскольку я не такой уж и полный идиот, но потом я смирился с этим. С тех пор я не занят. Но да. Я не знаю. Не знаю, был ли я когда-нибудь влюблен, поскольку обычно являюсь тем, кто причиняет боль, а не тем, кого… ранят.

Наступает тишина, когда его искренность окутывает нас, требуя размышления. Я едва скрываю свое удивление. Дрожь осознания пробегает по его длинным конечностям, снова делая его внимательным. Стыд окрашивает его щеки. Ясно, что он не хотел этого говорить. Что из всего, раскрытого сегодня вечером, всех маленьких секретов о наших предпочтениях в питании, того, насколько хорошо мы срем по утрам или предпочитаем ли мы Росомаху или Дэдпула, это не та вещь, о которой можно просто сказать. Это признание шокирует. Тем не менее, по какой-то причине я заинтригована настолько, что не знаю, хочу ли выбросить его из окна или подсыпать ему сыворотку правды, чтобы вызвать новые признания. Он скрывает свою ошибку, прочищая горло и возвращая вопрос мне.

— А как насчет тебя? Ты когда-нибудь была влюблена? Я имею в виду, я знаю, что у тебя не было серьезных отношений, но это не значит, что ты не можешь влюбиться.

— Нет. Никогда. — Я любила, но я никогда не была влюблена. Я никогда этого не хотела. Любить свою семью и друзей — этого достаточно. Самое болезненное из разбитых сердец, помешало мне быть поклонником этой эмоции — или любого чрезмерного понятия привязанности, если уж на то пошло.

— Это немного грустно.

— Я не думаю, что это грустно. — Я смотрю на стену позади него. Острая мысль, которая приходит мне в голову, предназначена исключительно для меня, но синапсы между моим разумом и ртом замкнулись, и я говорю вслух, невольно обнаруживая желание, о котором я и не подозревала, что лелеяла — желание, которое, как я думала, подавила много лет назад, после него: — На самом деле это немного волнующе. Я с нетерпением жду того момента, когда влюблюсь в первый раз, понимаешь?

Его лицо озарила сдержанная улыбка, а голос звучал хрипло, глубоко и по-доброму.

— Это захватывающе.

Я отрываю от него взгляд, чтобы внимательно осмотреть свое постельное белье. Незнакомое ощущение зарождается у меня в животе. Это зависть. С ним легко разговаривать, у него красивое тело, он хорош в сексе и может застелить постель. Я понимаю, как легко влюбиться в такого парня, как он. Но чувство разбитого сердца после этого, вероятно, может быть отстойным.

Хорошо, что это не то, о чем мне придется беспокоиться в ближайшее время.

* * *

— Как ты потерял свою девственность?

Сегодня вечером мы узнаем друг о друге все. Всего на одну ночь. Исключение из моих правил. Завтра утром он уйдет, и я вернусь к обычной жизни. Я возьму свое руководство и поклянусь снова придерживаться его рекомендаций. Но сегодня вечером я буду девиантом. Опущенные веки Резерфорда распахиваются.

— Что за… вау. — Я задала явно нелицеприятный вопрос. — Господи, я этого не ожидал.

— Я могу сказать первой, если тебе неудобно.

— Пожалуйста.

— Ладно, хорошо, — начинаю я, вставая, чтобы включить прикроватную лампу и прислониться к каркасу кровати. — Мне было четырнадцать, его родителей не было дома, и мы не ожидали, что они вернутся до полуночи. Мы смотрели «Шрека навсегда» и… да. Это было что-то вроде: «бам-бам, спасибо, мэм».

— Шрек? — он упирается. — Твой первый раз случился под «Шрека»?

Я морщусь.

— Он не столько случился, сколько промелькнул.

— Даже так… Шрек? Этот фильм следует смотреть с предельным вниманием.

— О, поверь мне, я была внимательна. У меня не было причин не обращать пристального внимания.