Ты мерзок в эту ночь? (ЛП) - Поппи Брайт

А некоторые просто исчезали. Суко рассчитывал стать одним из последних.

Ной был его сверстником, и далеко не глупым. Суко встретил его на сцене в баре Хай-Вей. Они исполняли байкерский номер — сидели вдвоем верхом в седле Харли Дэвидсона друг напротив друга в одних лишь мотоциклетных фуражках и лизались взасос, изредка небрежно отрываясь и мастурбируя друг другу, окруженные потными лицами глазеющих фарангов.

Сразу по окончанию номера, когда сперма еще стекала по бахроме седла и коже их худых бедер, Ной промурлыкал Суко прямо в рот:

— Представляешь, как бы они удивились, заведи мы сейчас эту штуку и заедь на ней прямо в толпу?

Суко отстранился и взглянул на него. Левая рука Ноя лениво лежала у Суко на шее; правая ладонь Ноя обхватывала член Суко, нежно стискивала и отпускала. Ной улыбнулся и поднял безупречную бровь, и Суко обнаружил, что у него снова встает — на того, кто ему даже не платит.

Ной в последний раз сжал пальцы и отпустил.

— Не назначай встреч, когда закончишь сегодня работать, — сказал он Суко. — Отвези меня к себе домой.

Суко так и сделал; даже после ночи в Патпонге они разгадывали тела друг друга, будто улицы в незнакомом городе. Вскоре они стали неоспоримыми звездами живых секс-шоу Хай-Вея — они знали, как любить друг друга наедине и как красиво демонстрировать это зрителям. Они зарабатывали вдвое больше других парней. Суко начал откладывать на билет на самолет.

А Ной тратил свои деньги на всякие пустяки: футболки с неприличными надписями, мешочки конопли и таблетки, даже светящийся в темноте искусственный член для их шоу. Под конец у Ноя хватило ума лишь на то, чтобы привести его своей глупостью в ярость.

— Я действительно улечу, — говорил ему Суко, когда они лежали в обнимку на соломенной подстилке в комнате, которую снимали над дешевым рестораном; запахи нам-пла и масла чили просачивались в открытое окно и смешивались с ароматом их секса. — Когда накоплю достаточно, так и сделаю. Можешь полететь со мной, но я не буду ждать, когда соберу нужную сумму, зная, сколько у меня возможностей упустить свой шанс.

Но Ной не верил до той самой ночи, когда Суко показал ему билет в один конец. И как тогда разрыдался Ной — настоящими слезами, которых Суко никогда не ожидал увидеть, горькими детскими слезами, от которых покраснела его гладкая кожа, а глаза сузились в щелочки. Он цеплялся за руки Суко, лил на них сопли и умолял остаться до тех пор, пока Суко не захотелось впечатать его носом в падпонгскую грязь.

— Это все, чего ты хочешь? — спросил Суко, жестом указывая на неоновую безвкусицу, ветхие бары, тайских мальчиков и девочек, выставлявших все напоказ по заранее установленным ценам — свою плоть, свой голод и, если они оставались достаточно долго, свои души. — Тебе этого достаточно? Что ж, мне недостаточно.

Ной сделал свой выбор и отчаянно старался ради него. Но и Суко тоже сделал свой выбор, и никто не мог у него этого отнять. Город, в котором он жил теперь, Лос-Анджелес, был частью его выбора. Другой город ангелов.

Он оставил Ноя всхлипывать посреди Патпонг 3 — тот не мог или не хотел прощаться. Теперь их разделяло полмира, и со временем воспоминания Суко о Ное отравил гнев. Он был не более чем пресыщенным, отчаянно похотливым, эгоцентричным мальчишкой, который ожидал, что Суко бросит мечту всей своей жизни ради очередной пары лет бездумных наслаждений. «Засранец», думал Суко, и в сердце у него полыхал праведный гнев. «Ублюдок. Идиот».

Теперь Роберту Смиту захотелось, чтобы Суко полетел с ним на луну. Настолько же благоразумная просьба, как и все, что от него хотел Ной, в самом-то деле. Суко удостоил магнитофон сладчайшей из своих улыбок и тщательно оформил губами поговорку:

— Найди себе какое-нибудь занятие, Роберт!

— Я всегда буду любить тебя, — простонал в ответ Роберт.

Суко продолжал скалиться на магнитофон. Но в глазах его зажегся злобный огонек, и он выплюнул единственное слово:

— НЕТ!

Джастин обходил бары Западного Голливуда поспешно и непреклонно, рюмку за рюмкой хлопая мартини, которое настойчиво ассоциировалось с марсианами с тех пор, как он прочел «Сияние». Вскоре его мозг занемел и покрылся приятной смазкой.

Ему удалось найти пять или шесть баров по нраву в пешей досягаемости друг от друга — немалое достижение в Эл-Эй. Сейчас он как раз подпирал матово-серую стену в «Раненом Олене» — дорогом клубе с колдовской подсветкой из синих лампочек и ультрафиолета. Он прошелся взглядом по толпе и вновь уткнул его в стакан со сверкающей выпивкой у себя в руке. Джин дробил свет на бритвенно-серые блики. Оливка качалась на поверхности, как маленькая отсеченная голова в ванночке с едкими химикатами.

В телевизоре творилось нечто странное. Джастин ушел из Клуба 312, уютного бара с Синатрой в музыкальном автомате, где по обыкновению любил расслабиться и выпить перед тем, как приступить к поискам спутника. Сегодня 312 пустовал, не считая кучки завсегдатаев, которые сгрудились у мерцающего экрана в углу. Он не знал, что происходит, потому что никто из завсегдатаев никогда с ним не заговаривал — как и он с ними.

Но из обрывков разговора — съеден заживо, ночь живых мертвецов — и нервного смеха, долетевших до него, Джастин сделал вывод, что какой-то канал показывает обзор хэллоуинских ужасов. Праздник намечался на следующей неделе, и он собирался прикупить конфет. Нужно запастись сладостями, если собираешься приглашать домой охотников за ними.

Он услыхал, как диктор говорит: «Это был специальный репортаж. Мы будем держать вас в курсе на протяжении вечера, когда новая информация станет доступной…». Была ли это часть фестиваля фильмов ужасов? Возможно, подделка вроде той радиопередачи тридцатых годов, из-за которой люди вскрывали себе вены. Марсиан боялись, вспомнил Джастин. Опорожнил своего последнего марсианина и вышел из бара. Новости его не интересовали. Он собирался устроить собственную ночь живых мертвецов.

В «Раненом Олене» телевизор отсутствовал. Зрелища здесь были второстепенны — лучшее, что осталось в том мертворожденном золотом теленке, которого являл из себя иной Голливуд. Главным был звук, фунты и фунты которого толкались в барабанные перепонки, расцвечивали мозг, отчего даже кожа начинала казаться нежной и избитой, если терпеть достаточно долго. За головной болью открывалась трансцендентность.

Из музыки в «Олене» играли по большей части психо-индастриал, Skinny Puppy, Einstürzende Neubaten и Ministry, The Butthole Surfers, Nine Inch Nails и My Bloody Valentine. Названия групп нравились Джастину больше, чем сама музыка. Синатру они ставили ближе к закрытию, когда хотели выгнать посетителей.

Но именно «Олень» был пристанищем по-настоящему красивых парней, отпадных мальчиков, которые могли позволить себе обрить полголовы, а оставшиеся волосы выкрасить в кромешный черный или зловещий фиолетовый, или оставить их длинными и грязными, или делать на лице по двадцать проколов. Они проскальзывали в двери, затянутые в кожу и откровенную сетку, бряцали кольцами и цепями, будто вместо них были драгоценности и горностай. Они снисходили до одного презрительного взгляда на толпу и больше ни на кого не смотрели. Желающие их внимания делали на него ставки: выпивка по двойной цене, комплименты, достаточно сомнительные, чтобы звучать круто. И ни в коем случае никаких улыбок.

Как правило, желающих отвергали без лишних сомнений и пауз. Но если в этих подведенных черным, ледяной красоты глазах вспыхивала хоть искорка интереса — какая грязная фантазия! Какая экзотическая страсть! Какие восхитительные потроха!

Из «Оленя» он в разные ночи увез домой четырех парней. Они все еще были в его квартире — их органы, аккуратно завернутые в целлофановую пленку у него в морозильнике, кисти их рук, спрятанные в доступном месте под матрасом, их черепа, уютно устроившиеся в коробке в шкафу. Теперь Джастин улыбался им, как хотел, и они ухмылялись ему в ответ. Им приходилось. Он выварил их до кости, и все черепа ухмылялись от радости, которую им доставило избавление от оков бренной плоти.

Но черепов, мумифицированных рук и соленых ломтиков мяса было уже недостаточно. Он хотел сохранить лицо, волнующий пульс в груди и внутренностях, сладостную скользкость во рту и прямой кишке. Хотел обхватить ртом член, в который не приходилось бы с другой стороны засовывать палец, чтобы он затвердел, как в какую-то иссохшую куклу. Хотел завести себе мальчика, а не безликий набор разрозненных частей. И хотел, чтобы этот мальчик улыбался ему, улыбался для него, только для него.

Джастин оторвал взор от водоворота в своем марсианине и взглянул на дверь. В нее как раз заходил самый прекрасный мальчик, которого он когда-либо видел. И он улыбался: большой, солнечной, непосредственной и совершенно бесхитростной улыбкой.