Мост - Манфред Грегор

— Если ты, — рассуждал Шольтен, — станешь под этим пролетом, в каких-нибудь восьми метрах от тебя будет поле обстрела шириной в сорок метров. Тут уж не может быть промаха. Они скорее разродятся, чем поймут, кто подбивает их танки. А другого пути на мост нет. Только через эту улицу.

Форст пришел в восторг. Именно о таком задании он и мечтал. Взяв два фаустпатрона, он отнес их под пролет, потом вернулся, взял еще два, и так много раз подряд. Когда он собрался унести в укрытие два последних фаустпатрона, все возмутились, а Хорбер сказал кротко:

— Твой папаша, конечно, важная шишка, но оставь хоть что-нибудь и нам. — Форст не обиделся. Он слышал это не в первый раз, к тому же сейчас ребята были правы.

Он ушел под мост и занялся своими фаустпатронами, стал снимать их с предохранителей один за другим. Шольтен понес ему карабин, который тот оставил на мосту, и в ужасе отпрянул назад.

— Сумасшедший! Разве можно снимать с предохранителей все эти штуковины и складывать в кучу? Одно неосторожное движение — и ты взлетишь в воздух!

— Тогда беги скорей, Эрнст, не то взлетишь вместе со мной! — Форст ослепительно улыбнулся. — Он продолжал возиться с фаустпатронами. — Все знаю, — криво усмехнулся он. — Но ведь тебе известно, что инструкций для меня не существует.

Шольтен ответил сдержанно и сухо:

— Желаю счастья, Вальтер, — и протянул ему руку. Но Форст не унимался.

— Шольтен, — сказал он, в точности повторяя интонации учителя Штерна, — прочти-ка это, из Гельдерлина… «Ты грянь, о битва, уже спускаются юноши с холмов… спускаются в долину…» Ну, как там дальше, Шольтен, как, старый барбос?

И Шольтен, этот шестнадцатилетний насмешник и циник, бросился из-под моста наверх, к остальным. Смех преследовал его.

«Странно, — думал он потом. — Сейчас снова все нормально, а там, у Форста, меня охватило странное чувство, очень странное чувство. Наверное, это был страх. И я забыл про маленького Зиги, а я не должен забывать о нем — тогда мне не будет страшно, конечно, тогда не будет страшно».

И он стал думать о Зиги. Ему удалось разжечь в себе прежнюю ярость, холодную, беспощадную ярость. Но тут же мелькнула мысль: «Хоть бы они пришли поскорее, а то может случиться, что мой гнев иссякнет».

А Борхарт между тем уложил свои пожитки в плащ-палатку. Перекинул через плечо самозарядную винтовку и карабин, попросил Хагера поднести плащ-палатку и направился к каштану.

— Нужна веревка, — решительно заявил он, — а то придется все эти штуковины втаскивать по отдельности. Где только ее взять? — И тут он заметил маленький спасательный плот. Плот был пришвартован длинной толстой веревкой.

Хорбер сбежал вниз и попробовал перерубить веревку штыком. Но от нее отщеплялись тонкие волокна. Тогда он положил ее на бревно и стал бить штыком, как секирой. Он вернулся с веревкой, и все, кроме Вальтера Форста, торчавшего у своих фаустпатронов и напевавшего что-то о ярком солнце Мексики, стали помогать Борхарту устраиваться на каштане.

— Забирайся на толстый сук так, чтоб укрыться за стволом, — решил Шольтен. — Карабин повесь рядом, и плащ-палатку с патронами пристрой поближе, а самозарядную винтовку укрепи на каком-нибудь суку поудобнее для упора, чтобы бить наверняка.

— Премного благодарен, — поклонился Борхарт, скорчил рожу и, словно обезьяна, мигом вскарабкался на дерево, захватив веревку.

— Будь у тебя красный зад, ты вполне сошел бы за павиана, — сострил Хорбер. Потом вспомнил о Зиги, и ему стало стыдно.

Наконец Борхарт сообщил, что он устроился совсем как в кресле, и спустил вниз веревку. Постепенно он перетащил к себе все свое имущество и стал ломать голову над тем, как разместить его поудобнее.

Четверо стояли внизу и смотрели наверх. И в это время снова появился тот самый человек, что и утром. Теперь он привел маленькую женщину, она едва поспевала за ним.

— Скажите, — спросил он, — неужели вы действительно собираетесь заварить здесь кашу?

На этот раз он держался довольно уверенно.

— Мы уходим к знакомым в восточную часть города. Их убежище надежнее. По эту сторону никого уже не осталось. Сегодня я за целый день не встретил ни души.

— Никакой каши мы не завариваем, — сказал Шольтен, — у нас есть приказ удержать мост. Вот и все. Ясно?

Человек ушел, маленькая женщина засеменила рядом.

— Приказали удержать мост, — бормотал он, — горсточке детей!

— Этот тип приносит нам несчастье, — прошептал Хорбер. — Я еще утром это подумал.

— Просто старый болтун, — проворчал Шольтен. — Обыкновенный старый болтун!

Шольтен стал каким-то озлобленным. Все это чувствовали.

Вот он вскинул на плечо автомат, схватил пулемет, подозвал Мутца и сунул ему в руки две коробки с пулеметными лентами. Они перешли на левую сторону и стали укрепляться там за выступом выложенного из бутовых камней парапета, который почти на полметра заходил на тротуар.

Шольтен установил пулемет и залег, а Мутц тем временем спустился на берег, где лежали оставшиеся от строительства моста обломки бута, и, с трудом ворочая большие глыбы, вкатил четыре штуки на тротуар.

Он уложил их прямо возле выступа, так, что ствол пулемета высовывался оттуда, словно из бойницы. Шольтен проверил, свободно ли вращается ствол, отодвинул сначала один камень, потом другой, попробовал еще раз, пока не убедился окончательно в том, что все в порядке.

Он подошел к Хорберу и Хагеру, показал на пулеметное гнездо и сказал:

— Посмотрите хорошенько и сделайте так, как у нас.

Те оглядели укрепление, решили, что все это выглядит весьма внушительно, и тоже отправились к берегу за камнями. Но они не ограничились четырьмя, а втащили двенадцать бутовых глыб, причем некоторые из них были так велики, что их можно было волочить только вдвоем, и возвели у правого парапета настоящее укрепление.

Шольтен осмотрел его, а Хорбер сказал:

— Теперь нас не продует, понимаешь, Эрнст? — и ухмыльнулся.

Артиллерийский обстрел, который так напугал их, прекратился. Но никто не обратил на это внимания, каждый был занят своим делом.

И вдруг все почувствовали гнетущую тишину. Ни звука, только река шумит, а под мостом поет Вальтер Форст:

— Кто отстал, тот не догонит…

Борхарт сидел на дереве и, казалось, спал. Остальные четверо стояли неподалеку.

— Хоть бы этот парень заткнулся, — заныл вдруг Хагер и даже позеленел. — Он действует мне на нервы.

Форст пел теперь:

Душистое сено лежит на лугу,В долине трава растет,Как только увижу девчонку мою,Радость в груди поет.Так будь же беспечна и веселаИ знай, что из дальних странК тебе я вернусь, лишь дай нам добитьЯнки и англичан.

— Заткнись, или я тебя пристукну! — крикнул Хагер вне себя от ярости, но Форст только засмеялся в ответ и продолжал петь:

Мы бросили якорь у мрачных скалОстрова Мадагаскар.Чума на борту, и каждый деньСмерть косила людей,А он все думал о крошке своей,Он думал только о ней.И, глядя на море, он вспоминал,Как нежно ее целовал,И, глядя на волны, он думал о том,Как далеко родимый дом…[2]

Форст пел, и Хагер больше этим не возмущался. Только сказал:

— Вспомни о малыше!

И тогда наступила тишина, такая, что Хагер готов был побежать к Форсту и умолять его: «Продолжай, Вальтер, ты не так меня понял!»

Но Форст молчал. Иногда только слышалось, как позвякивали фаустпатроны, как плескалась вода в реке, — и больше ни звука.

Хорбер посмотрел на башенные часы. Четверть третьего. Теперь уже недолго. Но с запада больше не доносилось ни артиллерийских залпов, ни шума боя.

Шольтен тихо сказал:

— Впереди еще должны быть наши части, иначе американцы не стреляли бы.

Он задумался и вдруг явственно услышал какой-то шум. Мотор! Шум мотора! Звук приближался, усиливался, его услыхали все!

— Танк! — закричал Шольтен. Но то, что обогнуло угол и выползло на улицу, — великолепная цель для пулеметов, фаустпатронов Вальтера и самозарядной винтовки Юргена Борхарта, — оказалось потрепанным немецким грузовиком, облепленным со всех сторон солдатами.

Грузовик, дребезжа, въехал на мост, замедлил ход и остановился. Шофер крикнул мальчикам:

— Будете взрывать?

— Нет, надо удержать! — ответил Шольтен.

— Какого черта! — выругался шофер. — Надо поскорее сматываться отсюда, а то как бы нас не приняли за подкрепление.

Он дал газ и хотел рвануться вперед. Но Шольтен бежал рядом с этим старым рыдваном и кричал:

— Американцы далеко? А наши там еще есть?

— Нет, — крикнули ему из кузова, — больше никого! Мы последние. И нас бы прихлопнули, не попадись нам эта телега. Остальные переходят реку выше по течению, в двух километрах отсюда. Но американцы не торопятся.