Автономия и ригидная личность - Шапиро Дэвид

Таким образом, с достижением более отвлеченного и более абстрактного осознания мира, некоторых свойств и возможностей мира вне его видимых границ в жизнь приходит новый, рефлексирующий ребенок. Ему присуще новое любопытство и новый интерес к тому, как устроен мир. В играх его больше интересует имитация реальности, создание действующих устройств и так далее. Если все идет хорошо, у него появляется интерес к знаниям и ему хочется научиться продуктивной деятельности. Его действия становятся все более рефлексивными и намеренными, он все больше осознает и само действие, и самого себя.

ДАЛЬНЕЙШЕЕ ОТНОШЕНИЕ К АВТОРИТЕТУ ВЗРОСЛОГО: САМОУВАЖЕНИЕ И ОЩУЩЕНИЕ НЕПОЛНОЦЕННОСТИ

Отношение ребенка к авторитету взрослого после раннего периода так называемой «преднамеренности» (willfulness) или сопротивления значительно изменяется. Приблизительно с трехлетнего возраста дети становятся более «послушными», более восприимчивыми к разным указаниям и наставлениям, и характерный период трений с взрослыми в целом заканчивается. Как же относиться к такому ослаблению сопротивления ребенка тому, что можно объективно считать бесчисленными нарушениями его автономии вследствие вмешательства авторитета взрослого: родителей, а позже — учителей? Причем это вмешательство происходит как раз в то время, когда диапазон его действий, возможностей и степень его самоуправления значительно расширяется. Возможно, в некоторых случаях и ситуациях можно было бы сказать, что эта ранняя «преднамеренность» просто подавляется. Но, как правило, такие дети не кажутся подавленными, наоборот — они очень живы и энергичны. Если их сопротивление авторитету взрослого ослабевает, скорее всего, это происходит из-за перемены их интересов, а также из-за изменения их отношения к авторитету взрослого и представления о нем.

Дальнейшее развитие более объективной и менее эгоцентричной картины мира включает в себя развитие в чем-то более объективного и менее эгоцентричного представления о взрослых. Это значит, что ребенок начинает воспринимать и восхищаться возможностями и умениями взрослых, в основном родителей, которых раньше он воспринимал только как субъектов, требующих послушания, и соответственно на них реагировал. Затем у детей появляется желание обладать этими качествами взрослых. Они подражают взрослым, вызывающим у них восхищение, и хотят им понравиться. Существовавший ранее конфликт с авторитетом взрослого постепенно сменяет совпадение интересов ребенка и взрослого: ребенок стремится узнать, а взрослый стремится научить. Восхищение ребенка взрослым и идентификация с ним прекращает конфликт между ними (или, лучше сказать, способствует его прекращению). Если этого не происходит, этот конфликт будет присущ и ограничениям, которые налагает взрослый на ребенка, и его авторитету.

Таким образом, на этой стадии авторитет взрослого как учителя и объекта для подражания становится очень высоким. Мысли и установки, отмеченные авторитетом взрослых, а также полученные от них знания и умения вносят очень существенный вклад в суждения и умения ребенка и, в конечном счете, — в развитие его автономии. Очень важный и весьма интересный случай был описан Пиаже в его исследованиях развития у детей морального суждения. Такое суждение начинается с полного принятия ребенком морального авторитета налагаемых взрослым ограничений и превращения их в абсолютный закон: все плохое и неправильное взрослые запрещают и за него наказывают. Между этой стадией и достижением уровня способности к автономному моральному суждению, который, если вообще достигается, отражает собственный социальный опыт и интеллектуальный уровень человека, существует интересная промежуточная стадия. На этой стадии авторитет взрослого преобразуется в нормы и правила, которые хотя и сохраняют субъективное качество авторитетных норм, интерпретируются и применяются ребенком в конкретной ситуации как свои собственные. «В данный момент ребенок думает, что обманывать просто нехорошо, и что даже если обманщиков не наказывают, они все равно не должны лгать»[45]. Но этот закон все еще воспринимается как авторитетное правило, которое придумали взрослые, а не как исходящая изнутри идеальная норма социальных отношений.

Так происходит постепенная интериоризация моральных императивов, налагаемых авторитетом взрослого, которые вносят свой вклад в содержание и форму собственных суждений ребенка, может быть, даже в ощущение им авторитетности его собственных суждений. С другой стороны, пока такое суждение опирается на авторитетное правило или указание, отражая идентификацию ребенка с авторитетом, оно не является автономным, а остается заимствованным суждением, и любое порождаемое ею ощущение личного авторитета — это ощущение заимствованного авторитета. По существу, суждение такого типа является догмой. Впоследствии, именно потому, что такое суждение опирается на высший авторитет взрослого, оно привносит раздвоение в сознание ребенка: с одной стороны, ребенок идентифицируется с ограничениями взрослого; с другой, эти ограничения не являются полностью его собственными и этим ограничениям может подвергнуться даже он сам. Это раздвоение сознания имеет далеко идущие последствия: идентификация с взрослым способствует прекращению внешнего конфликта ребенка с авторитетом взрослого и одновременно привносит этот конфликт в сознание ребенка.

По мнению Роберта Уайта, «идентификацию можно назвать воображаемым кратчайшим путем к овладению совокупностью сложных взрослых паттернов поведения»[46]. Очевидно, что в этом смысле идентификация ребенка с фигурой взрослого не только неизбежна, но представляет собой существенную часть процесса его развития. Она руководит ребенком, создает ему возможность плавно осуществить этот переход и поддерживает его собственный авторитет и его собственные взгляды и суждения. Однако нетрудно себе представить, что если это развитие проходит не гладко, то идентификация с разными воображаемыми или реальными фигурами, носителями высшего авторитета, знаний и возможностей, может стать постоянной чертой характера взрослого. В следующих главах книги я постараюсь показать, сколь важную роль играет такая идентификация в психологии ригидного характера.

Легко заметить появление у ребенка удовлетворения и гордости, когда он узнает что-то новое или когда его действия становятся эффективными. Несомненно, этот опыт способствует повышению его самооценки и уверенности в себе. А потому разумно предположить, что весь такой опыт в целом становится важным источником не только ощущения компетентности, эффективности и владения ситуацией, но и ощущения своей собственной значимости и авторитета, то есть самоуважения. Уайт считает такое ощущение своей эффективности основой (он называет его taproot -«стержневой корень») самооценки (под которой он фактически имеет в виду самоуважение). Он пишет: «Осознание самооценки означает осознание истории действия и его последствий»[47]. В данном случае Уайт имеет в виду ощущение ребенком своей эффективности и компетентности в процессе развития; это организующая деятельность, владение речью, обучение в школе, социальные отношения и т.п. Такое самоутверждение очень важно и приятно для ребенка, ибо оно связывает его самооценку и его реальное самоощущение в отличие от собственной фантазии и социальной реакции, которую он вызывает.

Видимо, все же можно посоветовать быть осторожным в экстраполяции этих отношений. В этой области есть определенные проблемы, и некоторые аспекты этих отношений вместе с тем остаются неясными. Что касается взрослых, то мы, по крайней мере, склонны считать, что самооценку или самоуважение, которые зависят от продемонстрированных умений и достигнутых результатов, от того, что человек может делать или уже сделал, — вообще нельзя считать автономной и корректной. Иными словами, мы относим самооценку или самоуважение скорее к внутренним характеристикам человека, чем к его достижениям и его умениям. Больше того, неоднозначно само понятие «самооценка», даже в аккуратных рассуждениях Уайта, и эта неоднозначность может быть связана с той же проблемой. Насколько самооценка и самоуважение связаны с относительно стабильным ощущением себя, как, например, в признании успешности публичного выступления? Или, может быть, под самооценкой или самоуважением мы имеем в виду не слишком осознанную сторону ощущения себя как объекта внимания других людей, ощущение собственной значимости и авторитета, которые заключаются в желании доверять лишь собственному опыту и восприятию, высказывать только собственные мысли, преследовать только свои интересы и цели и проверять при этом свои умения и возможности? И дальше, если правда, что самооценка и самоуважение порождаются ощущением эффективности действия, разве не разумно предположить, что чувство неполноценности и несостоятельности порождаются неуспешными рискованными поступками в детстве? Если бы это было так, было бы трудно объяснить, почему все дети не испытывают значительно более острых страданий из-за своей неуспешности.