Гость Дракулы и другие странные истории - Брэм Стокер

приковывал к себе его взор. Студент следил за тем, как противник приближается, по-прежнему заслоняя дверь, поднимает петлю и выбрасывает ее в его сторону, словно пытаясь его заарканить. С неимоверным трудом Малкольмсон увернулся и увидел, как веревка с громким шлепком упала рядом с ним на дубовый пол. Судья вновь вскинул петлю и, продолжая злобно буравить его глазами, опять попытался поймать свою жертву, и опять студенту едва удалось ускользнуть. Так повторялось много раз, при этом судья, казалось, нисколько не был обескуражен или расстроен своими промахами, а скорее забавлялся игрой в кошки-мышки. Наконец Малкольмсон, пребывавший уже в полном отчаянии, быстро огляделся и в свете ярко разгоревшейся лампы в многочисленных дырах, щелях и трещинах стенной обшивки увидел сверкающие крысиные глазки. Это зрелище, будучи порождением материального мира, слегка его приободрило. Обернувшись, он обнаружил, что свисавшая с потолка веревка набатного колокола сплошь усеяна крысами. Они покрывали своими телами каждый ее дюйм, и все новые особи продолжали прибывать из маленького круглого отверстия в потолке, так что колокол на крыше пришел в движение под их совокупной тяжестью.

Непрестанные колебания веревки в конце концов привели к тому, что юбка колокола ударилась о язык. Звон получился негромкий, но колокол еще только начал раскачиваться и вскоре должен был зазвучать во всю мощь.

Услышав звон, судья, до этого неотрывно смотревший на Малкольмсона, поднял голову, и печать лютого гнева легла на его чело. Глаза его загорелись, как раскаленные угли, и он топнул ногой с такой силой, что весь дом как будто сверху донизу содрогнулся. Внезапно с небес донесся ужасающий раскат грома, и в тот же миг судья вновь вскинул удавку, а крысы проворно забегали вниз и вверх по веревке, словно боясь куда-то опоздать. На сей раз судья не пытался заарканить свою жертву, а двинулся прямиком к ней, на ходу растягивая петлю. Он подошел к студенту почти вплотную, и в самой его близости, казалось, было что-то парализующее силы и волю и заставившее Малкольмсона застыть на месте наподобие трупа. Он почувствовал, как ледяные пальцы судьи смыкаются у него на горле, прилаживая к его шее веревку. Петля затягивалась все туже и туже. Затем судья поднял неподвижное тело студента, пронес через комнату, водрузил стоймя на дубовое кресло и сам взобрался на него, после чего вытянул руку и поймал покачивающийся конец веревки набатного колокола. Завидев его жест, крысы с визгом кинулись наверх и скрылись через отверстие в потолке. Взяв конец петли, обвивавшей шею Малкольмсона, он привязал его к веревке колокола и, сойдя на пол, выбил кресло из-под ног юноши.

Когда с крыши Дома Судьи донесся колокольный звон, у входа в особняк быстро образовалась людская толпа. Держа в руках всевозможные фонари и факелы, жители городка, не говоря ни слова, устремились на помощь. Они принялись громко стучать в дверь дома, но изнутри никто не отозвался. Тогда собравшиеся вышибли дверь и, ведомые доктором, один за другим проникли в просторную столовую.

Там, на конце веревки большого набатного колокола, висело тело студента, а на одном из портретов злорадно усмехался старый судья.

Скво

В ту пору Нюрнберг еще не обрел той известности, какой он обладает теперь. Ирвинг еще не сыграл в «Фаусте», и само название этого старинного городка было почти незнакомо большинству путешествующей публики. Шла вторая неделя нашего с женой медового месяца, и мы, разумеется, не отказались бы, если бы к нашему обществу кто-нибудь присоединился; поэтому, когда жизнерадостный иностранец, Элайас П. Хатчесон из Истмии, Кровавое ущелье, округ Кленовый, штат Небраска, встретился нам на вокзале во Франкфурте и невзначай заметил, что собирается поглядеть на истинного Мафусаила среди европейских городов, а долгое странствие в одиночку, по его мнению, способно довести до сумасшедшего дома даже разумного и деятельного гражданина, мы поняли этот недвусмысленный намек и предложили ему объединить силы. Когда впоследствии мы с женой сравнили наши дневниковые записи, оказалось, что оба мы поначалу хотели заговорить с ним нерешительно и застенчиво, дабы не проявить излишней настойчивости, – ведь тогда наша супружеская жизнь предстала бы не в лучшем свете; но желаемого эффекта добиться не удалось, поскольку мы вступили разом, одновременно умолкли, а потом снова продолжили говорить наперебой. Но так или иначе, дело было сделано: Элайас П. Хатчесон стал нашим спутником. Мы с Амелией сразу обнаружили приятное преимущество этого знакомства: сдерживающее влияние третьего лица оказалось таким сильным, что теперь мы уже не пререкались, как прежде, а пользовались любой возможностью, чтобы украдкой помиловаться. Амелия говорит, что после этого случая советует всем своим подругам брать с собой в свадебное путешествие какого-нибудь приятеля. Итак, мы отправились в Нюрнберг втроем, и немалое удовольствие доставляли нам едкие замечания нашего заокеанского знакомца, который благодаря своему причудливому говору и неистощимому запасу авантюрных замыслов вполне мог бы сойти за героя приключенческого романа. Последней местной достопримечательностью, которую мы намеревались посетить, стала Нюрнбергская крепость, и в назначенный для ее осмотра день мы вышли прогуляться вдоль восточной стороны городской стены.

Нюрнбергская крепость расположена на скале, возвышающейся над городом, а с севера ее защищает необыкновенно глубокий ров. Нюрнбергу повезло – он ни разу не доставался на разграбление врагам; иначе он, разумеется, не сохранился бы до нынешнего времени в столь безупречном состоянии. Крепостной ров не использовался уже несколько веков, и на дне его были понастроены летние кафе и разбиты фруктовые сады, деревья в которых порой достигали изрядной высоты. Прохаживаясь вдоль стены и млея под горячим июльским солнцем, мы часто останавливались полюбоваться открывавшимися нам видами, в особенности широкой долиной с разбросанными по ней городками и деревушками, которую окаймляла синяя гряда холмов, словно на пейзаже Клода Лоррена. Затем мы снова устремляли восхищенные взгляды на город, на несчетное множество причудливых старых фронтонов, на бескрайнее нагромождение черепичных крыш, в которых тут и там темнели расположенные на разных уровнях слуховые окошки. Чуть справа от нас возвышались крепостные башни, а ближе всего – мрачная Пыточная башня, которая, пожалуй, до сих пор остается самой любопытной достопримечательностью города. Из века в век переходило предание о нюрнбергской Железной Деве – образчике самой