Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио - Василий Молодяков

«Мы выиграли войну; мы были полностью разгромлены в дипломатической битве», – заявлял на весь мир Муссолини, уже будучи премьер-министром.[72] Так что и он в немалой степени был порождением Версаля, а его повивальными бабками – бессильные и бездарные премьеры, достойные своих веймарских коллег.

Советская «История дипломатии» дипломатично писала: «Версальский мир должен был покончить с войной. В действительности же он превратил ее в постоянную угрозу, нависшую над всем миром».[73] Эта обтекаемая формула должна была подготовить читателя к рассказу о «возникновении очагов агрессии». Но если честно называть вещи своими именами, творцы этого «мира» написали сценарий новой мировой войны и обеспечили его удачную режиссуру. Исполнители тоже были в наличии. Правда, о существовании некоторых будущих «звезд» картографы еще не знали.

Глава вторая ПРОТИВ КОГО ДРУЖИТЕ?

Перед съездом в Генуе

Споры, что вино:

Риму, Карфагену ли

Лавровый венок?

Валерий Брюсов, 28 февраля 1922 г.

Договор, который должен быть заключен между нами и Японией, мне кажется, должен быть типа Рапалльского договора… Все старое позади, а будущее обоих народов должно строиться на новых, ясных началах, которые не носили бы на себе следов прошлых обид и ненужных расчетов.

Л.А. Карахан – С. Гото, 7 октября 1923 г.Совет в Рапалло

Версальский договор и основанная на нем система договоров победителей с побежденными превратили Германию и Советскую Россию в изгоев мировой политики, а формально отнесенные к числу победителей Италия и Япония остались, как мы уже видели, неудовлетворенными своей долей. Предугадать возможное сближение обиженных на почве общих интересов было нетрудно, но находившиеся в эйфории политики стран-победителей себя не утруждали. Если сколько-нибудь тесное германо-японское и тем более итало-японское сотрудничество в двадцатые годы было еще маловероятным – прежде всего по причине географической удаленности и практически полного отсутствия точек пересечения – то Советскому Союзу, занимавшему центр евразийского материка, сама логика географии и геополитики диктовала необходимость установления партнерских связей с Германией на Западе и с Японией на Востоке. Так и вышло. «Не будет преувеличением сказать, что советско-германские отношения имели стержневой характер для европейской политики страны Советов на протяжении почти всей первой четверти ее существования».[74]

Первой «реперной точкой» для нас является Рапалльский договор – соглашение, подписанное 16 апреля (опубликовано 10 мая) 1922 г. наркомом по иностранным делам РСФСР Чичериным и министром иностранных дел Германии Вальтером Ратенау. С одной стороны, потомок старинного дворянского рода, ставший революционером, племянник знаменитого правоведа Бориса Чичерина, променявший дипломатическую службу на жизнь политического эмигранта, но облеченный теперь властью представлять молодую и почти никем не признанную советскую республику перед «империалистическими хищниками». С другой – один из этих «хищников», предприниматель-миллионер, менеджер с репутацией «финансового гения», масон и еврей, которому вверена внешняя политика побежденного Рейха. Но у них общий противник и общие задачи – если не стратегические, то, по крайней мере, тактические.

Ратенау был сторонником «экономической дипломатии», что неудивительно для капиталиста (он был сыном основателя и председателем совета директоров AEG – крупнейшей электротехнической компании Германии). Но и Чичерин в Генуе – дело было во время знаменитой Генуэзской конференции – ставил перед собой и перед советской делегацией прежде всего экономические задачи. «Мы должны, как марксисты и реалисты, – писал он в феврале 1922 г. Ленину, – трезво учитывать сложность нашего положения… Наша дипломатия преследует в конечном счете производственные цели, нашу внешнюю политику мы постоянно характеризуем как производственную политику, ставящую себе целью способствовать интересам производства в России. Если сегодня именно эти производственные цели являются для нас наиболее актуальными задачами момента, мы не должны упускать из виду, что какие бы то ни было выступления революционного характера будут идти с этими целями радикальнейшим образом вразрез… Мы должны все время иметь в виду, что именно эта купеческая деятельность есть основное содержание нашей задачи в Генуе».[75] В советское время говорить о «купеческой деятельности» как «основном содержании» советской дипломатии, пусть и в конкретных условиях, было как-то не принято. А зря! Именно реализм, проявленный Чичериным в Генуе и Лениным в Москве, сделал возможным один из первых – и наиболее эффективных – «прорывов» молодой советской дипломатии.

Генуэзская конференция была посвящена экономическим вопросам, а именно взысканию военных репараций с Германии и долгов царского и Временного правительств с России. Разумеется, с экономическими целями соседствовали политические – поставить обе страны под окончательный контроль победителей в случае невыполнения ими предъявленных требований, чего и следовало ожидать. Объединение, или хотя бы согласие, между Германией и Россией – двумя потенциальными если не жертвами, то, скажем мягче, объектами совместной англо-французской политики – стало для победителей неприятным сюрпризом, хотя его вполне можно было ожидать. Советско-германское сотрудничество началось не в Рапалло, хотя тут оно, пожалуй, впервые открыто вышло на свет божий. Это был первый удар по атлантистской политике «разделяй и властвуй» и первый шаг в сторону «континентального блока».

Конечно, Рапальский договор не мог «отменить» Версальский, но он укрепил позиции обеих стран в торге с противниками-кредиторами. Как известно, Советская Россия решительно отказалась платить царские долги, выставив куда более внушительные контрпретензии по убыткам, понесенным в результате «союзной» интервенции. В Генуе этот вопрос окончательно решен не был, но первый натиск Чичерин и его эксперты, включая перешедшего на сторону большевиков последнего военного министра Временного правительства А.И. Верховского, успешно отбили.

28 февраля Валерий Брюсов – не только великий поэт, но и прозорливый политический аналитик, придерживавшийся евразийской ориентации, – написал стихотворение «Перед съездом в Генуе», начинающееся словами, которые я поставил эпиграфом к этой главе. Но какое отношение Рим и Карфаген имеют к Генуэзской конференции, призванной урегулировать экономические отношения между бывшими противниками? В геополитике «Рим» и «Карфаген» обозначают континентальную и морскую, евразийскую и атлантистскую ориентации. Знал ли об этом Брюсов? Однако при такой трактовке малопонятные на первый взгляд строки звучат совершенно определенно: кто одержит верх на Генуэзской конференции, кто успешнее решит стоящие перед ними задачи – континентальные державы Германия и Россия или атлантистские державы бывшей Антанты? И вряд ли можно по-другому интерпретировать эти строки с равной убедительностью.

В основу договора легли советские предложения, инициированные Чичериным и «озвученные» заведующим экономическо-правовым отделом НКИД Сабаниным. Германская делегация приняла их после ночного «пижамного совещания», и уже на следующий день соглашение было подписано. Выступая как полностью равноправные стороны, Россия и Германия договорились о следующем:

«Статья 1. …Германское государство и РСФСР взаимно отказываются от возмещения их военных расходов, равно как и от возмещения военных убытков… Равным образом обе стороны отказываются от возмещения невоенных убытков, причиненных гражданам одной стороны посредством так называемых исключительных военных законов и насильственных мероприятий государственных органов другой стороны…

Статья 2. Германия отказывается от претензий, вытекающих из факта применения до настоящего времени законов и мероприятий РСФСР к германским гражданам и их частным правам, равно как и к правам Германии и германских государств в отношении России, а также от претензий, вытекающих вообще из мероприятий РСФСР или ее органов по отношению к германским гражданам или к их частным правам при условии, что правительство РСФСР не будет удовлеторять аналогичных претензий других государств.

Статья 3. Дипломатические и консульские отношения между Германией и РСФСР немедленно возобновляются…

Статья 4. Оба правительства далее согласны в том, что для общего правового положения граждан одной страны на территории другой и для общего урегулирования взаимных торговых и хозяйственных отношений должен действовать принцип наибольшего благоприятствования…

Статья 5. Оба правительства будут в доброжелательном духе взаимно идти навстречу хозяйственным потребностям обеих стран. В случае принципиального урегулирования этого вопроса на международном базисе они вступят между собою в предварительный обмен мнений…»