Високосный год: Повести - Евгений Богданов

— Так, — согласился Новинцев. — И одна из главных наших трудностей — кадры. Рабочих не хватает. Где их взять? Вот ты обратился в бюро по найму. А результат?

— Нет результата, — пожал плечами Лисицын. — И будет ли?

— И не будет. Ну, возможно, приедут одиночки, кому по душе сельская жизнь на Севере. Готовить работников нам надо из своей совхозной молодежи. Надо сделать так, чтобы после восьмилетки парни и девчата поступали в сельские профтехучилища и возвращались домой работать и жить. Понятное дело — будут складываться новые молодые семьи, им потребуется жилье. Пока они учатся — его надо строить. Иначе шапку в охапку — и до свиданья родной Борок… Теперь ты понял, Степан Артемьевич, что сделал ставку не на ту лошадку?

— Пожалуй, — согласился Лисицын.

Степан Артемьевич примечал, что в Борке происходит скрытая, неприметная для постороннего глаза борьба старого, укоренившегося уклада крестьянской жизни и нового уклада, который не вполне утвердился по многим причинам. Было ясно: надо развертывать строительство домов, но каких? Небольших, на одну- две семьи, или многоквартирных, со всеми удобствами? Степан Артемьевич все еще колебался.

Принять окончательное решение помог случай.

Как-то, побывав на Горке, в вотчине стариков-пенсионеров, не согласившихся переехать на центральную усадьбу, он приметил избу, что стояла несколько на отшибе. В ней, кажется, никто не жил. Однако трава вокруг избы была почти вся выкошена, огород возделан — грядки пышные, мосточки, ведущие к крыльцу, починены. Степан Артемьевич спросил старуху, которая, услышав шум автомобильного мотора, вышла из избы поглядеть, кто и зачем приехал: «Чей это дом?» Старуха ответила: «Гашевых». — «Но ведь они живут в Борке!» — удивился Лисицын. Старуха рассмеялась и махнула рукой: «Так то фатера. А это у них вроде как дача. Глафира с мужем приходят сюда на выходные».

А вскоре появились и Гашевы. Хозяйка несла плетеную корзину, а муж на плече — косу и грабли. Степан Артемьевич увидел, как они отперли дверь в избу и, войдя в нее, распахнули окно. И сразу хозяйка направилась с ведрами к колодцу, а муж — к баньке, стоявшей на огороде. Они стали носить в баню дрова и воду. Вскоре из трубы заструился дым.

Затем хозяин принялся косить недокошенный островок травы на меже, а хозяйка — пропалывать лук.

Все это Лисицын наблюдал издали: машина стояла за разросшимися кустами смородины и малинником, и Гашевы ее не замечали.

Степана Артемьевича разбирало любопытство, он пошел к ним, поздоровался. Муж Гашевой вытер жало косы пучком травы и повернулся к директору. Хозяйка кивнула издали, продолжая прополку.

— Я, признаться, удивился, узнав, что вы приходите сюда на выходные дни, — сказал Лисицын мужу. — Это ваша изба?

Гашев Николай Сергеевич, сухощавый голубоглазый мужчина с золотистыми усами, подошел поближе и ответил:

— Наша изба. У нас в Борке, как вам известно, квартира. Но все же тянет сюда. Никак не можем привыкнуть к каменным казенным хоромам… Это — дедовский дом. Тут я родился, вырос, женился, детей вырастили. Под этой тесовой кровлей вся жизнь прошла. Что же, на слом ее теперь, на дровишки? Вот и получается: живем там, а душа-то здесь. Приходим сюда вспомнить прежнее житье-бытье. И огород тут, и банька. Мы ведь не любим в общей бане. Свою-то натопишь — и парься хоть весь день в полное удовольствие.

Гашев умолк, поглядел на Лисицына выжидательно, стараясь понять, какое впечатление произвел на него своим ответом.

— Огород — это хорошо, — согласился Лисицын. — Но мы бы нарезали вам участок на окраине Борка. Там ведь ближе.

— Там земля другая. Здешняя лучше родит. Хорошая, перегнойная. Прежде, когда держали корову и другую живность, в нее бессчетно навоз валили. А на новом участке что? Одна химия. — Гашев предложил Степану Артемьевичу пойти к избе, сесть на скамеечку и, когда сели, продолжал: — Только с ремонтом не знаю, как быть. Крыша прохудилась, перекрывать надо. А ведь не живем тут постоянно. Какой смысл чинить хоромы, если в них не жить? И не чинить нельзя: гниет дом. Перебираться сюда из Борка нет резона: далеко на работу ходить, магазин там, медпункт, клуб, сельсовет и контора совхозная. Вот так и живем, товарищ директор: одна нога там, другая здесь. Старина-матушка цепко держит, — он рассмеялся, прошелся рукой по шелковистым усам. — Вот вам старая жизнь и новая… жистянка.

— Почему жистянка?

— Дак ведь как… Там стены каменные, не дышат. Воздух спертый, сыроватый. А тут — раздолье! В избе деревянной воздух легкий, свежий.

— Значит, здесь — жизнь, а там жистянка, — Лисицын рассмеялся. — По-моему, вы не вправе обижаться. Там все же кое-какие удобства есть.

— Удобства-то есть. Но наше житье-бытье, как бы вам сказать, раздвоилось, что ли… — Гашев перевел разговор на шутку: — Мне бы теперь молодку резвую подыскать, я бы с ней сюда навовсе переселился. Ничего, что без водопровода, без общественной бани да без теплого туалета…

— Ветер в голове-то у тебя! Ишь, куда повело! — голосисто отозвалась жена от грядки. Она все слышала. — Что с молодкой-то будешь делать? Пятый десяток закругляешь.

— Возраст доброй забаве не помеха.

— А не могли бы вы сдать вашу избу совхозу в аренду или продать? Мы бы ее перевезли, починили и поселили семью.

— Как же в аренду? Такой радости лишиться? — серьезно отозвался Гашев. — Здесь мы отдыхаем, в своей родной земельке ковыряемся. Недаром сказано: «Береги землю родимую, как мать любимую»!

Глафира закончила пропалывать грядку и, вымыв руки у колодца, подошла к ним.

— Степан Артемьевич, милости просим в избу, — она поклонилась вежливо, по-старинному.

— Надо бы ехать, — директор оглянулся на машину. — Ну да ладно, зайду.

Когда сели пить чай, хозяйка поинтересовалась:

— Все Горку собираетесь закрыть? Перевезти избы в центр?

— Нет, — ответил Лисицын, — эту затею, пожалуй, придется оставить, как нереальную. Надо что-то другое,

— Хотите усовершенствовать сельский быт на городской манер? — допытывалась Глафира.

— Хотелось бы. А вот как — надо подумать.

— Ну, думайте, — мягко и чуть вкрадчиво сказала хозяйка. — Голова у вас молодая, ум гибкий. Только хорошенько думайте, чтобы всем польза была.

Эти слова Гашевой прозвучали как пожелание, как скрытый намек на что-то серьезное и значительное.

— А как надо, чтобы всем была польза? — Лисицын хотел выяснить все до конца.

Глафира отпила чаю из блюдечка, держа его по старинке, на растопыренных пальцах, и, подумав, продолжала:

— Вы спросили у Николая, почему мы сюда приходим. Он вам объяснил. В этом, Степан Артемьевич, большой смысл. Мы люди пожилые и очень привыкли к родному дому. Теперь хоть и переехали в каменный дом на Борке, и жить там удобно, хорошо, сюда все же тянет. Здесь ближе к земле. А там, в доме коммунального, городского типа, мы живем подобно птицам в клетушке. Нет простора того, что здесь. Тут все привольное, родное, знакомое с детства. Выйдешь, бывало, утром на крылечко, смотришь — солнышко встает, роса на траве играет, тяжелая, крупная. Черемуха под окном цветет — все бело. Река рядом, туман над водой легкий плывет, колышется, будто река дышит. Печь затопишь — дымок такой веселый над трубой вьется… В прежние-то годы и двор был живностью наполнен: корова, телушка, овцы, курятник на повети… Все голос подают, есть просят. Вам, наверное, этого не понять…

— Почему? Я вырос в деревне, в такой вот избе, и вас понимаю прекрасно, — сказал Степан Артемьевич. — Значит, надо, видимо, строить нам дома индивидуальные, усадебного типа, похожие на этот.

— Пожалуй. С этим я согласна. Там, в Борке, скот держать негде.

— А вы держали бы, если бы жили здесь?

— Не знаю. Корову, может, и держала бы. Только трудновато в нашем возрасте — сена надо много запасать, уход ей нужен. Отвык крестьянин от личного хозяйства, и не по своему нерадению. Было такое время: косить сено для своих коров не разрешалось. На фермах кормов не хватало

— Значит, надо наладить хорошее кормопроизводство, — раздумывал вслух Лисицын. — Такое, чтобы хватало и фермам, и для коров, находящихся в личном пользовании…

— Корма — это еще не все. Теперь придется снова прививать вкус к личному хозяйству. Особенно тем, кто помоложе. Они к этому не привыкли.

В открытое окно струился чистый, свежий воздух. Пахло багульником и мятой. Лисицын любовался видом из окна. Перед избой — грядки с острыми перьями лука, морковью, сочной картофельной ботвой. Дальше — некошеная лужайка с высокой густой травой еще дальше — пологий склон к реке, совхозный луг. Он обрывался у берега Лаймы, а на другой ее стороне — тоже луг, и за ним дымчато синел лес.

— Вид здесь — залюбуешься, — сказал Лисицын.

— Хороший вид. Природа у нас красивая, — ответила Гашева. — Останьтесь, Степан Артемьевич, сходите в баньку, попаритесь, — добавила она, видя, что Лисицын встал.