Дочь Востока. Автобиография - Бхутто Беназир

— Пинки сегодня впервые надела бурка, — сообщила мать отцу, когда мы прибыли в Аль-Муртазу. Отец ответил не сразу.

— Не нужна ей бурка, — сказал наконец отец. — Сам пророк сказал, что лучшая вуаль та, что позади глаз. Пусть о ней судят по характеру, по уму, а не по одежде.

Так я стала первой женщиной Бхутто, освобожденной от жизни в постоянных сумерках.

Отец всегда поощрял во мне ощущение причастности к большому миру, хоть я и не всегда одинаково усваивала его уроки. Осенью 1963 года я ехала с ним в его персональном железнодорожном вагоне министра иностранных дел. Он разбудил меня. «Не время спать», — сказал он взволнованно. — Ужасная трагедия. В Кеннеди стреляли». Хотя мне было еще всего лишь десять лет и я мало что знала о президенте Соединенных Штатов, отец держал меня при себе,

получая бюллетени о состоянии смертельно раненного президента Джона Кеннеди, с которым он несколько раз встречался в Белом доме и которого уважал за либеральность взглядов.

Иногда он брал меня, сестру и братьев на встречи с иностранными делегациями, посещавшими Пакистан. Когда он однажды сказал, что мы встретимся с китайцами, я взволновалась. Отец высоко оценивал китайскую революцию и ее вождя Мао Цзэдуна, армия которого прошла через леса и пустыни и разрушила старый порядок в стране. Я была уверена, что один из китайцев и будет Мао, кепка которого, его личный подарок, висела в гардеробной отца. На этот раз я без пререканий облачилась в наряд, привезенный отцом от Сакса с Пятой авеню в Нью-Йорке, где хранились снятые с нас мерки. Но, к моему разочарованию, Мао среди китайцев не оказалось, были лишь премьер-министр Китая Чжоу Эньлай и двое его министров, Чень И и Лю Шаоци, впоследствии сгинувшие в тюрьмах в период Культурной революции.

Чжоу Эньлай оказался не единственным высоким гостем, «обманувшим мои ожидания». Со вторым «обманщиком» я лично не встречалась. Однажды я по сиявшему на улице освещению в очередной раз поняла, что к ужину ожидается какая-то делегация. Подъехал лимузин, мы прилипли к окнам и увидели президента Айюб Хана и американца, которого я сразу узнала. Как же, ведь я много раз видела его в кино. На следующее утро я бодро спросила мать: «Ну, как, понравился тебе Боб Хоуп?» «Кто-кто? — удивленно переспросила мать и рассмеялась. — Глупышка, это же Губерт Хэмфри, вице-президент Соединенных Штатов». Позже я узнала, что Хэмфри пытался заручиться поддержкой Пакистана относительно американского вмешательства во Вьетнаме, причем в мягкой, завуалированной форме: поставив ракетки для бадминтона американским войскам. Но отец от этого жеста отказался, потому что не одобрял иностранного вмешательства в гражданскую войну во Вьетнаме.

Мне было десять, а Санам семь, когда нас отправили на север, в интернат на поросших соснами холмах бывшей британской миссии в Мурри. Наша гувернантка сообщила, что в срочном порядке возвращается в Англию, и отец решил, что интернат — лучшее решение проблемы, которое во всех отношениях пойдет нам на пользу. В том числе и приучит ухаживать за собой. Впервые мне пришлось самой застилать свою постель, ухаживать за обувью, носить воду для мытья и чистки зубов из коридора, от общего крана. «Обращайтесь с моими детьми так же, как и со всеми», — сказал отец монахиням. И они не давали нам спуску.

В бытность нашу в интернате отец продолжал наше политическое образование по почте. Вернувшись со встречи глав неприсоединившихся стран в Джакарте, он прислал длинное письмо, обличающее эгоизм сверхдержав и вытекающее из этого пренебрежение к интересам стран третьего мира. Одна из монахинь усадила нас с Санам на скамейку в саду и полностью, с расстановкой прочитала это письмо, хотя мы все равно ничего толком не поняли.

Во время нашего второго — и последнего — года пребывания в интернате политика все же вторглась в нашу жизнь. 6 сентября 1965 года началась война между Индией и Пакистаном из-за Кашмира. Отец полетел в ООН бороться за право народа Кашмира на самоопределение и против агрессии Индии, а монашки Иисуса и Марии готовились к возможному вторжению. Мимо нас проходила дорога на Кашмир, прямо-таки приглашающая Индию, как полагали люди, воспользоваться ею.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Вместо игры в «кости-мячики» козьими косточками после ужина и чтения книжек Энид Блайтон мы отрабатывали действия по сигналу воздушной тревоги и затемнение окон. Монахини закрепляли младших девочек за старшими. Я заставила Санни привязывать на ночь тапочки к ногам, чтобы не тратить время на их поиски. На случай попадания в руки неприятеля мы выдумали себе фальшивые имена и увлеченно отрабатывали их применение, так как многие принадлежали к семьям высокопоставленных правительственных чиновников и армейских офицеров. Детское воображение и раньше рисовало нам пугающие картины похищения какими-то разбойниками из романтических окрестных холмов, но в эти семнадцать дней войны опасность приобрела реальные очертания.

Соединенные Штаты еще больше осложнили положение Пакистана. Встревоженная тем, что оружие, поставленное для защиты от коммунистической угрозы, применяется против Индии, администрация Джонсона наложила эмбарго на поставки оружия на весь субконтинент. Но Индия получала оружие еще и от Советского Союза. Несмотря на такое неравенство, наши солдаты настолько успешно сражались вплоть до объявленного Объединенными Нациями 23 сентября прекращения огня, что отбили нападение Индии и захватили больше территории, чем потеряли. Настроение в стране царило приподнятое.

Волна воодушевления быстро спала. Во время мирных переговоров, которые велись в южном российском городе Ташкенте, президент Айюб Хан потерял все, что мы завоевали на поле боя. По Ташкентскому соглашению обе стороны отводили войска на исходные позиции. Возмущенный отец подал в отставку с поста министра иностранных дел. Когда индийский премьер-министр Лал Бахадур Шастри умер от инфаркта на следующий день после подписания договора, отец желчно заметил, что, должно быть, не перенес счастья.

Когда стали известны итоги переговоров, в провинциях Пенджаб и Синд вспыхнули демонстрации. Полиция применила силу, проявляла жестокость, но демонстрации продолжались. И жизни всех Бхутто претерпели необратимые изменения.

В июне 1966 года Айюб принял наконец отставку отца. Трения между ними стали очевидными для всех, позиция отца как политического лидера укреплялась, его популярность росла. Когда мы с отцом в последний раз ехали домой в Ларкану в его вагоне министра иностранных дел, нас встречали и сопровождали толпы, возбужденные люди бежали рядом с поездом, цеплялись за поручни и подножки, пытались проехать с нами. «Фахр-и-Азия зиндабад! Да здравствует гордость Азии!» Народ лез на крышу вагона, на крыши станционных и выстроенных вдоль железной дорога зданий, бежал по кровлям. «Бхутто зиндабад! Да здравствует Бхутто!»

Помню свой испуг, когда в Лахоре отец покинул поезд, чтобы встретиться с губернатором Пенджаба. Кто-то крикнул: «Кровь на рубашке мистера Бхутто!» Сердце мое замерло. Наконец из толпы показался отец, улыбающийся и помахивающий рукой. Рубашка его порвана, но на теле лишь маленькая царапина. Галстук отсутствует. Позже я слышала, что галстук его ушел с молотка за тысячи рупий. Когда он вернулся в вагон, толпа принялась раскачивать поезд, и я думала, что они столкнут нас с рельсов.

Мы вернулись домой, но от политики не оторвались. «Холодная война» и «эмбарго на поставки оружия» прочно вписались в наш детский словарь малопонятными колючими включениями. Со слушаниями, конференциями, результатами круглых столов мы сжились так же, как другие дети с результатами кубка мира по крикету. Но после разрыва отца с Айюб Ханом в 1966 году на первый план вышли «гражданские свободы» и «демократия», для большинства пакистанцев понятия мифические, ибо при Айюб Хане участие граждан в политической жизни сводилось к немногим зачаточным проявлениям активности. Такое положение существовало до основания моим отцом Пакистанской народной партии в 1967 году.