Абрек из Мюнхена - Дмитрий Щеглов

Пока Манштайн следовал на выход, из управления имперской безопасности последовал звонок в больницу. Старший офицер наводил справки о поступившем пациенте.

– Глаз, сильно поранен?

– Нет, совершенно цел! Его совершенно не задело.

– То есть!

– Ложная тревога!

Ах, ты чертов ботаник, подумал группенфюрер, жену решил таким образом от меня, фронтового офицера увести. Он шил себе незаслуженные погоны, ни на каком фронте он еще не был. Старший офицер прорычал в трубку:

– Слушайте мой приказ. Оставить, на всякий случай, поступившего вам профессора до завтрашнего пополудни, до повторной консультации. Я лично проверю!

В военное время приказ – закон. Кто может не выполнить распоряжение абвера. Ботаника-профессора через десять минут переодели в пижаму и отвели наверх, в глазное отделение.

Вниз, в приемную спустился дежурный врач. Он объявил Жозефине, что ее мужа, оставляют до завтра, до обеда в больнице, по приказу группенфюрера. Жозефина была умная женщина, на крыльях любви она поспешила домой.

Ее мысли совпадали с мыслями Эрнста. Надо было бы более тепло проводить старого школьного товарища на фронт. Она решила быстро переодеться и позвонить ему. Сбросив прямо у порога, облитое жиром платье, она одела новое, украсила открытую, лебяжью шею ниткой янтарных бус и позвонила Эрнсту. На работе сказали, что он уехал. Тогда она позвонила ему домой. Но его и там не было. Такая ночь в одиночестве зря пропадала. А она его так осчастливит… И совесть ее перед мужем была бы чиста. Она провожала на войну солдата. Наверно догадался сам. Сюда едет.

Жозефина скинула платье, и все остальное и остановилась перед большим зеркалом в спальне. На нее смотрела полногрудая, широкобедрая, вся в соку, тридцатилетняя пышная, женщина. Ах, как давно у них с Эрнстом было в последний раз. Кажется, тысячу лет назад. Боже мой, как она проводит его на фронт… Он еще долго будет вспоминать о ней, об этой божественной ночи. Жозефина вспухла желанием. Где же он?

Она капризно надула губки, и тут внизу позвонили. Ни минуты не сомневаясь, что это Эрнст, она сломя голову помчалась вниз. Еще соседей любопытных не дай бог разбудит. Она успела только накинуть на плечи шелковый халатик. Над подъездом был небольшой козырек, свет в целях светомаскировки не горел. Выскочив наружу, в свете тускло, почти не видимой луны она увидела форменный мундир и подумала, что это Эрнст. Ей и в голову не могло прийти, что пред нею стоит официант, в своей форменной одежде. Жозефина распахнула халатик, прижалась к нему голым телом, едва доставая до подбородка, и тут же, схватив его за руку, быстро повела по лестнице на второй этаж. Темь в коридоре была еще большая. От нее прилично несло спиртным. И когда только успела?

– Тихо! – шепнула она. – У меня соседи, стукачи.

Чуть скрипнула квартирная дверь, закрываясь за ночной парочкой.

– Иди, раздевайся! Я сейчас, быстро, в ванную и обратно.

Манштайн. еще подумал, а не приняли ли его за кого-то другого, но не пошел в ванную уточнять. Дамочка была припадочная, это он еще в ресторане сообразил, но чтобы так сразу. В спальне горел ночник. Манштайн заслонил его свет спинкой высокого кресла и, раздевшись юркнул в разобранную постель.

Жозефина не заставила себя долго ждать.

– Свет совсем погаси! – приказала она от порога. Когда Манштайн потянулся ночнику и нажал на кнопку выключателя, она как кошка прыгнула ему на спину, а потом нырнула под одеяло.

Полчаса почти, как молодой олень в полной темноте сопел Манштайн. И вдруг, почти в самый ответственный момент, царапая ему спину, Жозефина сказала:

– Эрнст, у тебя грудь волосатее стала. И пахнешь ты не так! Извини, я сегодня немножко пьяна!

И лишь когда Манштайн обессиленный отвалился в сторону, он сказал, что она ошиблась, он не Эрнст, а молодой официант из ресторана. Манштайн специально подчеркнул возраст. В это время зазвонил звонок на входной двери. Жозефина отпрянула от него и зажгла свет. Большого удивления на ее лице Манштайн не заметил.

– Я таких наглых кельнеров, еще никогда не видела! – заявила она. – Мужа чуть не угробил. Любовника соусом облил и еще к чужой жене нахально в кровать залез. Что будем делать? Там Эрнст внизу стоит.

– Пойди, скажи, что ты выйдешь! Пусть подождет! Сходите в ресторан, а потом вернетесь. А я за это время уйду!

Благими намерениями вымощена наша жизнь. Пока Жозефина спускалась, Манштайн быстро оделся. Свет ему был больше не нужен, и он по глупости выключил ночник. Именно в то время, когда Жозефина открывала входную дверь, в окне второго этажа погас свет. Эрнст ловил каждый признак жизни в квартире профессора-ботаника, и когда, по совету Манштайна Жозефина предложила ему подождать на улице, он спросил, кто у нее в квартире?

– Никого, дорогой!

– А я говорю, у тебя там кто-то есть!

На этот раз он вел ее за руку. За время ее мужниных, профессорских экспедиций за бабочками на различные континенты, он давно сосчитал количество ступеней на ее мраморной лестнице и мог с закрытыми глазами пройти весь путь.

Манштайн, со всколоченной шевелюрой встретился ему в коридоре. Мундир кельнера с блестящими позументами чуть было не ввел в заблуждение группенфюрера. Отдавая честь Манштайн уже проскакивал мимо группенфюрера, когда не ко времени ботинок слетел с ноги.

– Ах, это наш маленький Наполеончик! Вон отсюда, мерзавец! – взревел офицер, забыв что он находится в чужой квартире. На лестничную площадку выглянули соседи. Манштайн схватив ботинок в левую руку, и вытянув правую руку в приветствии выскочил из дома Жозефины.

Утром, за ним пришли. С повесткой. И отправили скорым маршем на восточный фронт. Так он оказался в действующей армии, в разведроте, третьей танковой дивизии. Через месяц после принятия присяги, Кнаус Фердинант, командир роты как-то, растягивая в восхищении слова, ему сказал:

– Твоей персоной… та..а. а..кие… люди… из абвера интересуются. Чего скрытничал?

Манштайн благоразумно промолчал.

– Да, ладно! – похлопал его по плечу командир, – мы тоже не лыком шиты. У нас тоже кое-кто наверху есть. Не засидимся здесь.

– Согласен! – многозначительно сказал Манштайн, только чтобы что-то сказать.

Рота их попала на отдых и переформирование под Новочеркасск. Манштайн из-за своего роста, прежнего умения красиво подавать попал в ординарцы к командиру роты. А когда, тот узнал, что у его подчиненного такие высокие покровители на верху, он и вовсе посчитал его себе ровней.

Командир роты Кнаус Фердинант любил вкусно поесть, поспать и порассуждать на общие темы. Своих довольно-таки критически-независимых взглядов он не скрывал. Офицеры полка сторонились его, считая, что со своим языком, он ни до чего хорошего не доживет. А Фердинант обычно смеялся:

– Дальше восточного фронта не пошлют. Не бойтесь! Идите, расскажу, как я Париже в танк трех француженок на неделю поселил. Духами сиделки пропахли… На дуле, как вы думаете, что у меня сушилось?

История видимо была смешная, но для ушей Манштайна не предназначалась. С ним они поговорили о Наполеоне, Александре Македонском, Нельсоне. Видимо что-то в рассуждениях Манштайна понравилось Фердинанту и он избрал его на роль духовного пастыря-собеседника. Это потом Манштайн сообразил, Фердинанту не нужен был никакой собеседник.

Когда перед наступлением на Кавказ их направили на переформирование, командир роты, заняв отдельную избу поселил с собой только Манштайна.

– Нам с тобой надо друг дружке держаться! Ты чем до войны занимался?

– В ресторане отеля Риц официантом подрабатывал!

– Дам, наверно, повидал?

– Не то слово! Записки в карман мундира, так и совали. Поднимись в номер во столько-то… Помню раз…Так, что дам я повидал…

Фердинант готов был часами слушать подобные истории. Рябой, вечно улыбающийся, с кривыми, рахитичными ногами, он завидовал росту Манштайна, его чистому белому лицу, прямому взгляду.

– Вот бы тебя пустить в Париж. – со вздохом сказал он. – А у моего отца была небольшая колбасная фабрика. Жалко, что как в старые, добрые времена нет замещения по службе в армии, мой старик бы за меня заплатил.

– Страшновато?! – не то утверждая, не то спрашивая, сказал Манштайн.

– Какое к черту страшновато? Страшновато, не то слово. Нам с тобой давно пора с этого поезда соскочить. Глянь на меня, ну какой я борец за идею? Я с тобой откровенно говорю. Ты единственный, здесь понимаешь меня. Ты повидал красивую жизнь и знаешь, что настоящие хозяева остались там в Берлине, в банках и офисах сидят, жрут и пьют и наших баб по ночам к себе в постель кладут. А мы отвоевывай им жизненное пространство. Ты думаешь, когда отвоюешь, тебе что-нибудь достанется? Шиша два! Даже твоего Наполеона нотабли, как только он им стал не нужен, вышвырнули на остров Елена. Так что Манштайн, выводи на своего высокого покровителя в абвере, срочно нам надо становиться тыловыми крысами. А там, глядишь, и в Париж попадем обратно. У меня уже не тот возраст, чтобы свой лоб под пулю подставлять, романтиком быть. Согласен?