Предчувствие смуты - Яроцкий Борис Михайлович

— Сами себе долю выбрали, — говорил Гуменюк, но какую именно, прапорщик умалчивал.

Однажды, после очередной тренировки, когда в туманной дымке моросил мелкий дождь, Гуменюк попросил Миколу проводить девушек домой.

— Уже смеркается, а машину за ними не прислали, — говорил старшина. — Придется им воспользоваться городским транспортом, везти с собой оружие. В Стрийском парке, случается, хлопцы бешкетуют. Так что езжай с ними. Гляди, чтоб никто их не обидел. Возьми на всякий случай, — и Гуменюк передал Миколе газовый пистолет.

Микола сразу же почувствовал прилив бодрости. Пистолет этой конструкции он никогда раньше в руках не держал. По виду и по весу — почти вальтер. Как им пользоваться, не спросил, — постеснялся признаться, что слыл знатоком оружия.

В Стрийском парке было пустынно, как ночью на Лычаковском кладбище, с той лишь разницей, что на кладбище при входе стояла церквушка и там перед иконами всегда горят свечи. Горят свечи и над могилами. Только плати сторожу.

Под вековыми дубами рано сгустились сумерки. Микола нес зачехленные винтовки. Девушки шли сзади, тихо переговаривались, то и дело обращались к Миколе:

— Так ты с нами поедешь? — игриво спрашивала Соломия, пытаясь заглянуть Миколе в глаза.

— Вот билет возьму… — шуткой отвечал Микола.

Они знали: никуда он не поедет, если и захочет. На соревнования отбирают загодя, и то, если выполняешь норму мастера спорта.

— А кто будет оканчивать институт?

— Там ты, Миколка, пройдешь все университеты, — озорно играя синими глазами, уточнила Ядвига. Высокая, худенькая, с запавшими щеками, она неотступно соблюдала диету, чтоб выглядеть изящной и легкой в движениях.

У нее, как и у подруги, тоже было приподнятое настроение. Сегодня из боевой винтовки она выбила четыреста пятьдесят очков из пятисот возможных.

Ядвига обычно говорит загадками, без тени улыбки. Она как бы давала понять, что очень серьезная девушка, из интеллигентной семьи. Тут она не рисовалась: мать — доктор медицинских наук, специалист по микрохирургии глаза, отец — Ян Корниловский — философ, преподает в Краковском университете, во Львове бывает редко, но это не мешает ему интересоваться спортивными успехами дочери. Ядвига — его гордость и надежда: не у каждого философа сын или дочь — мастер спорта по стрельбе. У нее — арсенал оружия. Это подарки друзей и родственников, и все они люди знатные.

Как-то Зенон Мартынович Гуменюк намекнул Миколе, дескать, двоюродный дедушка Ядвиги — человек известный, на Западной Украине делал историю, дожил до нашего времени, умер в Мюнхене при почетной пенсии. Ядвига ездила с мамой на похороны. Тогда Ядвиге еще не исполнилось и пяти лет, но она хорошо запомнила дедушкины награды — белые крестики на муаровой ленте. Досужие языки шептали: сам фюрер вручал. Кто такой фюрер, Ядвига узнала потом. У Гуменюка была одна такая награда, но тот крестик принадлежал его отцу.

Из обрывков рассказов Микола догадывался, что Зенона Гуменюка и Ядвигу Корниловскую связывет нечто большее, чем тренировки в армейском тире. Допытываться было недосуг, да и зачем искать приключения на свою голову? Еще отец предостерегал: кто слишком любопытен, тот долго не живет, а если и живет, то остаток дней своих кровью харкает. Молчи да слушай и на ус мотай. Что намотаешь, над тем и размышляй. Жизнь у нас такая: меньше делай — больше размышляй, и тогда никто тебя не тронет, никто на тебя не окрысится, ты — добропорядочный гражданин, любая власть тебя устраивает, для соседей и коллег ты не опасен, для власти — тем более.

Ядя обычно говорила загадками. Миколу она мало интересовала, хотя было на что смотреть: высокая, стройная, синеглазая, с утонченными чертами благородного лица. Ей быть бы учительницей или врачом, а она выбрала себе профессию спортсменки, специалиста по стрельбе. Пока целы глаза да нервы — ты стрелок, занимай призовые места, тебе почет и слава и, конечно же, деньги. Все спортсмены любят деньги. Хорошо оплачивается любое мастерство, а если при этом ты рискуешь головой, тогда деньги не только любишь, но и ценишь как высшее благо.

Так думал Микола, сопровождая девушек. Если к Ядвиге, несмотря на ее высокий рост и аристическую внешность, он был совершенно равнодушен, то Соломия с каждой тренировкой ему нравилась все больше. В ней было что-то селянское, близкое Миколе. Когда она с Миколой разговаривала, улыбка не сходила с ее лица, и в темно-карих глазах ее, к вечеру заметно устававших, всегда проглядывала веселость.

Несомненно, этот слобожанский хлопец ее чем-то притягивал. Красотой? Отчасти да. Крупный, статный, с мужественным лицом. Таких девчата любят. К тому же — умница. Судя по специальности, которую он выбрал, человек он хозяйственный. Ныне хлопцы рвутся в экономисты, юристы, а он учится устанавливать и ремонтировать бытовую технику. А бытовая техника на всем земном шаре примерно одинакова.

К нему ее притягивало и то, что он при виде оружия словно преображался. Так преображается ребенок, когда ему показывают красивую игрушку.

Соломия тоже любила оружие. Откуда это у нее, она и сама толком не могла объяснить. Хотя… дед Куприян как-то обмолвился: «Хто не сдав зброю, той не поховав надию». В чем она заключалась, его надежда, он не сказал. С годами до нее дошло: оружие — это власть над людьми. При оружии ты волен действовать, как тебе требуется. А человеку с оружием требуется, прежде всего, зарабатывать себе на жизнь, но не каторжным трудом, а изящным мастерством, сопоставимым разве что с работой опытного ювелира.

Так она понимала, когда закончила среднюю школу в местечке Новый Санч на Лемковщине. И местный ксендз Антон Тюшкевич посоветовал родителям отправить Соломию во Львов. В университет она с первого раза не поступила — не прошла по конкурсу, нанялась в домработницы к адвокату Шпехте. Под видом немецких туристов к адвокату приезжали зарубежные украинцы, главным образом из Мюнхена. С хозяевами здоровались своеобразно: «Слава Иисусу Христу», хозяин отвечал: «Во веки слава Богу». Но уже за столом, за чаркой, поучал гостей: «Мы украинцы, поэтому будем здороваться, как того требует наш украинский гонор».

В следующие приезды гости здоровались в угоду хозяину: «Слава Украине», хозяин отвечал: «Слава героям».

Соломия присматривалась к гостям, но ничего героического в них не замечала: люди как люди — молодые, пожилые, судя по их настороженным взглядам, каждый был себе на уме. Изредка к адвокату заглядывал прапорщик Гуменюк. Судя по разговору, он еще недавно служил в каком-то штабе. Они надолго закрывались в кабинете и о чем-то чуть ли не шепотом беседовали.

Вот этот прапорщик и предложил Соломии заняться стрелковым спортом.

— Я тебя сделаю файным мастером, ты прославишься на всю Украину. Приходи в наш тир, приводи с собой подруг. В спорте женщина всегда в цене.

— А что, верно, — поддержал хозяин бывшего прапорщика и — к Соломии: — Ты попробуй — получится. У тебя же глаз — ватерпас.

— А работа по дому?

— Я квартирной хозяйке скажу, чтоб в нужные дни тебя отпускала.

Она попробовала. У нее действительно оказался верный глаз и крепкие нервы. Для стрелка — это главное. Но далеко не все. Главнее главного — куда целиться. Все пули одинаковы, а вот мишени — разные. Куда прицелишься, туда и попадешь. За попадания деньги платят. Это она узнала скоро, работая в команде таких же, как она, молодых и бойких девчат.

Она любила стрелять, но не задумывалась, по каким мишеням. К пониманию смысла этой профессии подвел ее хозяин-адвокат.

— Благородное дело — охотиться на волков. А люди — те же волки, только позлее.

— Не все, — возражала Соломия. — Есть и добрые.

— Конечно. Кто любит Украину, тот не волк.

— Но как узнать, что человек любит Украину? У него на лбу не написано.

— О, это очень просто! — И он прочел длинную лекцию о величии украинской нации.

Когда она познакомилась с Миколой и заговорила с ним, сразу поняла, что это — настоящий украинец, но с неукраинским акцентом. Микола знал много украинских стихов, любил украинские песни и украинскую кухню: борщ с курицей и пшенную кашу с молоком. В кафе, куда они ходили на обед, эти блюда были всегда. Там обычно обедали туристы из Канады. Они тоже были украинцы, только заокеанские. И говорили по-другому, так теперь уже давно не говорят.