Опознание невозможно - Ридли Пирсон

Миссис Гарриет Мэгпис и ее тридцатилетняя дочь Клаудия вошли через десять минут с сумрачным выражением на лицах. Они пожали ему руку. Болдт отодвинул стул для Гарриет. Его записная книжка лежала открытой на столе. Было неловко заказывать чай, лепешки и сэндвичи с огурцами, собираясь обсуждать жестокое убийство молодой женщины, но он по опыту знал, что люди в такой ситуации стремятся обрести утешение каждый по-своему. Как-то он отправился на долгую прогулку вместе с мужем убитой, причем мужчина утверждал, что с момента смерти жены не прекращает ходить: безразлично, днем или ночью, неважно куда, это не имело значения. Через две недели Болдт арестовал его по обвинению в убийстве.

Седеющие волосы Гарриет Мэгпис были коротко подстрижены над ушами. Она обладала типично ирландской внешностью. Миссис Гарриет была в габардиновых слаксах и черном хлопчатобумажном свитере, красивом, но не бросающемся в глаза, на ее высокой, изящной шее была застегнута нитка жемчуга. На ее дочь, которая унаследовала от матери зеленые ирландские глаза, было просто приятно смотреть. Клаудия надела скромный серый костюм, вполне соответствующий ее работе в рекламной фирме. Если Дороти хоть немного походила на сестру, то она должна была быть красавицей.

Мать вытащила из маленькой сумочки тонкую пачку фотографий и высокомерно швырнула их на льняную скатерть перед Болдтом, словно ей не хотелось самой смотреть на них.

— Приношу свои извинения за то, что не смогла встретиться с вами в полицейском участке или у меня дома, — извинилась она, оглядываясь по сторонам. — Здесь лучше.

Однако она явно чувствовала себя неловко.

— Мы в самом деле хотим выразить благодарность детективу Мэтьюзу за то, что она рассказала нам о поджоге до того, как об этом узнала пресса, — кротко сказала Клаудия. Мэтьюз не была детективом; она была психологом департамента, лейтенантом, но Болдт не стал поправлять женщину.

— Совершенно очевидно, это шок для нас, — вступила в разговор мать. Она напряглась, и Болдт забеспокоился, что она не выдержит.

Преднамеренное убийство было больше чем шоком, он хорошо это понимал. Это было насильственное событие, которое безжалостно вскрывало частную жизнь жертвы, высвечивая ее подобно яркому лучу света в лицо допрашиваемому. Оно обнажало все. Оно оставляло жертву беззащитной, которая уже не могла объяснить наличие спрятанных бутылок водки, порнографических видеокассет, любовных писем, хрустящих стодолларовых банкнот. Оно освещало все темные места частной жизни. Он ненавидел то, что ему предстояло сделать с Дороти Энрайт.

Болдт пустился в объяснения:

— Иногда моя работа очень неблагодарная. Сейчас как раз такой случай. Мне придется задавать вопросы, которые подразумевают, что я не верю в добродетельную натуру Дороти. Я хочу, чтобы вы знали, что на самом деле это не так. Я бы с удовольствием решил проблему иначе, но, боюсь, часто истину установить намного труднее, чем кажется. Мой опыт научил меня, что, чем быстрее мы начнем говорить по существу, тем быстрее все это закончится, чего мы все хотим. Я снова повторяю, что делаю это только для того, чтобы узнать правду, а не потому, что у меня уже заранее сложилось предвзятое мнение о Дороти.

— Я думаю, мы все понимаем, — сказала темноволосая красавица. Ее мать кивнула.

Болдт продолжал:

— Если ее убили, — при этих словах Гарриет Мэгпис судорожно дернулась, — мы сначала начинаем изучать близких ей людей: мужа, любовника, сотрудника. Поскольку дом может иметь какое-то значение, нам придется заняться также ремонтными рабочими, подрядчиками, поставщиками услуг. От вас мне нужен моментальный снимок жизни Дороти, включая то, что происходило до самого дня пожара.

Пожилая женщина с грустью смотрела на Болдта.

— У вас омерзительный образ жизни, не так ли, сержант?

Болдт поморщился. Ему не нравилось, когда его работа — его жизнь — сводилась к такой формулировке, тем более, что в ней содержалась доля правды. Смерть была для него образом жизни, это правда, но единственный приемлемый ее конец заключался в отправлении правосудия и в том, чтобы заключить в тюрьму всех виновных. Будучи следователем, который полагается на то, что жертва сама расскажет ему всю историю — он даже читал лекции на эту тему, — Болдт понимал всю сложность взаимоотношений между убийцей и жертвой, которые зачастую граничили с абсурдом.

— Я уверена, что мама не хотела вас обидеть, — вмешалась Клаудия, явно намереваясь смягчить ситуацию и прийти матери на помощь. — Конечно, мы очень ценим то, что вы делаете, чтобы найти убийцу Доры — если это действительно было убийство. Я должна сказать, что все случившееся выглядит фантастично. Поджог? Убийство? Дора? Я хочу сказать, это невероятно!

Болдт был готов к тому, что ему не поверят. Он колебался, не зная, говорить им или нет, что никто — никто! — никогда не ожидает убийства, разве что на телеэкране. Даже родители, знающие, что их ребенок балуется наркотиками, бывают до глубины души потрясены, узнав о смерти своего чада. Болдт произнес несколько слов, которые он с удовольствием не говорил бы:

— Не могли бы вы немного рассказать мне о Дороти?

Мать быстро заморгала. Клаудия снова быстро вмешалась:

— Дора развелась два года назад. Боб — архитектор. Дора пишет — писала — для журналов по садоводству, а также для нескольких журналов, посвященных питанию. Она… Дора сама была виновата в разводе.

— Это была не ее вина! — резко бросила мать.

— Она влюбилась в другого человека, мама. Естественно, это была ее вина. — Болдту же Клаудия сказала: — Ее приятель умер от рака через несколько месяцев после того, как она стала жить отдельно; она потеряла его. Это было ужасно. Для всех, — добавила она. — Дороти лишилась прав на ребенка после развода. Она могла только навещать его. Это было очень печально и жалко.

— Она была жалкой, — поправила ее мать.

— Но с ее стороны не было никакой враждебности. Она понимала решение судьи, и это при том, что оно ей не нравилось. Мы говорили об этом. И она не угрожала Бобу или что-нибудь в этом роде.

— Она была милой девочкой, — пробормотала мать.

— Живешь все эти годы рядом с кем-то, — вздохнула сестра, — и ожидаешь, что он все время будет с тобой. А потом оказывается, что его нет. Мне о многом нужно было сказать ей. — Болдт кивнул. Эти слова он слышал сотни раз в различных вариациях. Клаудия продолжала: — Я знаю, что вы ищете, сержант. По крайней мере, думаю, что знаю. Но я просто не вижу этого. Боб никогда, никогда не совершил бы такой вещи. Ни единого шанса. — Она поколебалась, внимательно глядя на Болдта, а потом протараторила номера домашнего и рабочего телефонов Боба Энрайта, уверенная, что Болдт захочет поговорить с ним. Она была права.

Сержант спросил:

— Дом принадлежал ей?

— Взят в аренду, — ответила сестра. Мать выглядела потерянной. Клаудия сказала: — Вы подумали о страховке, не так ли? Что она сожгла дом, чтобы получить страховку, и погибла в огне? Никаких шансов.

— Мы рассматриваем каждую возможность, — возразил Болдт.

— Кто-то убил Дороти? Почему? — встрепенулась мать.

— Именно поэтому сержант находится здесь, — чопорно заметила Клаудия.

— Не будь со мной так снисходительна, дорогая. Я — твоя мать. Я прекрасно знаю, что мы пытаемся сделать: найти причину, из-за чего убили Дороти. Это же абсурд, неужели вы не видите? — Она адресовала вопрос Болдту.

— Ребенок последний раз навещал свою мать…

— За день до этого, — ответила Гарриет.

— За два дня, — не согласилась Клаудия.

Этого следовало ожидать, подумал Болдт. Если взять и записать рассказы пятерых очевидцев преступления, то будьте готовы к тому, что у вас окажутся пять разных историй. Иногда совершенно разных.

Клаудия твердо сказала:

— Это было за два дня до пожара. Помнишь ужин, мама?

Мать прищурилась, задумалась, и на лице у нее появилось разочарование.

— За два дня, ты права.

— Ребенка забрал отец? — поинтересовался Болдт.

— Я в этом сомневаюсь.

Мать уточнила:

— Нет. Дороти завезла его.

— Из них двоих Дора была самой покладистой, — заметила Клаудия.

Если бы у них был хоть какой-то шанс, они наверняка солгали бы, чтобы добиться опекунства над ребенком, они с радостью составили бы заговор против бывшего мужа Дороти. Болдт был готов к такому развитию событий. И когда они не сделали ни малейшей попытки повернуть дело таким образом, он даже ощутил нечто вроде разочарования. «Не могла ли Дороти Энрайт совершить самоубийство?» — подумал он. Глядя на сестру, он произнес:

— Дороти увлекалась садоводством. Очевидно, она была хорошим садоводом. Можно предположить, что она хранила в подвале дома удобрения, которые использовала в своей работе.