Избранное в 2 томах. Том первый - Юрий Смолич

— Фрейлейн Екатерине Кросс известно это оповещение? — ласково осведомился майор, когда полковник Будогос кончил.

Катря не ответила. Она смотрела на крайний шкаф. Там, за стеклом ажурной дверцы, в стопке ученических тетрадей она вдруг заметила одну — аккуратно обернутую в голубую глянцевую бумагу; из тетради, от промокашки, свисала синяя ленточка с картонной картинкой на конце: букетик анютиных глазок. Это была ее, Катри Кросс, тетрадка по словесности. В ней, в этой тетрадке — она сразу же вспомнила, — она писала «сочинение» на тему: «Образ женщины в произведениях русских классиков». В качестве примеров она брала Анну Каренину, Лизу, Марфеньку, Веру и Татьяну…

— Ну? — крикнул Будогос.

Катря молчала.

Тогда майор вынул из верхнего карманчика кителя конфетку, положил в рот и улыбнулся еще ласковее.

— Фрейлейн Екатерина Кросс, украинка, дочь машиниста Кросса, — произнес он приветливо, — уличена в том, что она вела дружеские беседы с нижними чинами шестого полка кирасирской дивизии цесаря Франца-Иосифа, каковая дивизия размещена воинским постоем в городе с прилегающими к нему окрестностями. Фрейлейн Екатерина Кросс, украинка, дочь машиниста Кросса, раздавала в руки солдатам, а также подбрасывала в помещения казармы шестого полка кирасирской цесаря Франца-Иосифа дивизии прокламации, написанные на украинском, немецком и венгерском языках, соответственно национального состава солдат дивизии. Капиталь!.. Одновременно в беседах с отдельными солдатами и унтер-офицерами шестого полка фрейлейн Екатерина Кросс расспрашивала о местах расположения частей всей восточной армии, количестве солдат в частях, количестве вооружения, даже о количестве патронов, выдаваемых каждому солдату дивизии, при направлении в карательные экспедиции по уезду и губернии для усмирения крестьянских бунтов и других беспорядков, как, например, на сахарных заводах, железнодорожных узлах, лесных разработках и тому подобное… Вас?

Полковник Будогос отвернулся к окну, нетерпеливо постукивая ногой по паркету. За окном клонились ветви яблонь в гимназическом саду. Яблоки были еще маленькие, величиной с орех, но столько их высыпало, что уже и сейчас они оттягивали ветви.

— Фрейлейн Екатерина Кросс признает себя в этом виновной?

Катря молчала.

Майор положил палец на кнопку звонка и нажал. На пороге немедленно возник кирасир. Он щелкнул каблуками.

— Фрейлейн Антонину Полубатченко, — кивнул ему майор.

Катря гадливо поморщилась, короткая жгучая дрожь пробежала по ее телу, пронизала все существо.

Дверь скрипнула, и в комнату вошла Антонина Полубатченко. Она была без берета, зато в кителе сечевика с унтер-офицерскими нашивками на воротнике. Пенсне на короткой цепочке с золотым крючком за ухо. Она остановилась и вытянулась по-военному смирно.

— Здравствуйте, фрейлейн, — приветливо закивал ей майор. — Фрейлейн тщательно произвела обыск?

— Да, господин майор! — отрапортовала по-военному Антонина Полубатченко. — Семь прокламаций, клочок бумаги с тремя буквами ВРК, вокруг цифры и буквы, и записка интимного содержания…

— Интимная записка? Капиталь!

— ВРК, — вмешался Будогос, — это, иначе говоря, «военно-революционные комитеты». То есть те самые банды, о которых я уже докладывал вам, господин майор, создаваемые подпольно в селах из разного сброда и «товарищей»…

— Йя, йя! — закивал майор. — А что в интимной записке фрейлейн?

— Она приложена к делу, господин майор! «Катря! Я вас люблю, но никогда не решусь сказать вам об этом. Может, вы ответите, любите ли вы меня?»

— Капиталь! Автор? Без подписи? Зер гут! Передайте в шифровальную часть господину полковнику. Но — обыск? Фрейлейн тщательно произвела обыск? Фрейлейн понимает, что я имею в виду? Фрейлейн по специальности медичка, и она должна меня понимать? Нихт вар?

— Йаволь, господин майор! — слегка покраснела Антонина Полубатченко. — Обыск произведен тщательно.

— Фрейлейн может идти!

Антонина Полубатченко сделала кругом и вышла.

Катря стояла, склонив голову на грудь. Было грустно, гадко и беспросветно. Было тоскливо и горько. Сердце ныло и сжималось в недобрых предчувствиях. Холод охватывал его, холод пронизывал насквозь, холод нестерпимый и терпкий, как удушье. Лоб и руки стали мокрыми. Но вдруг перед затуманившимся взором, где-то в глубине сознания возник образ… Один, другой, третий.

Она увидела, где-то в глубине сознания, увидела родные лица: Зилов, Козубенко, Шумейко, чудной Шая Пиркес и этот комик Стах… Она ощутила совершенно реально, физически ощутила жесткое прикосновение небритой щеки Шумейко. Там, на темном кладбище, на могиле под памятником «Я уже дома, а вы в гостях»… И собачка с пищиком, пряник и переводные картинки… Она подняла глаза и посмотрела прямо в лицо майору.

— От кого фрейлейн получила прокламации? — резко спросил майор, уже без ласковых выкрутасов и фокусов.

Катря молчала и смотрела майору в лицо.

— Кто распространяет аналогичные прокламации по селам и сахарным заводам? Кто подбрасывает их в вагоны частей, возвращающихся на западный фронт?

Катря молчала. Она смотрела майору прямо в лицо.

— Что фрейлейн знает о восстании, готовящемся в первые дни сентября?

— Ты будешь говорить, стерва? — заревел полковник Будогос, стукнув кулаком по столу. Глаза его налились синей кровью.

— Найн, найн! Не надо! — остановил его майор. — Фрейлейн надо отдать на ночь солдатам — или, может, она будет говорить?

Катря едва устояла на ногах, душа ее содрогнулась.

— Нет, — ответила она, и ни один мускул не дрогнул на ее лице. — Фрейлейн не будет говорить…

Молчание длилось целую жизнь…

Полковник Будогос быстро писал что-то карандашом в своем блокноте. Майор перелистывал папку с делами, лежавшую перед ним на столе. О стекло билась муха, и так хотелось отворить окно, прекратить это жужжанье.

Майор закрыл папку, достал конфетку, положил ее в рот. Потом встал, взял кепи с окна и вынул из него лайковые перчатки. Кепи он надел. Медленно начал натягивать левую перчатку. Будогос кончил писать, вырвал листок из блокнота и позвонил. Вошел кирасир, полковник отдал ему бумажку.

Когда дверь за вестовым закрылась, майор вышел из-за стола и остановился перед Катрей. Сапоги у него были лаковые, спереди на голенищах блестели серебряные кокарды.

— Еще имею три вопроса к фрейлейн, — сказал он, галантно щелкнув шпорами. — Разрешаю фрейлейн на них не отвечать. Гут?

Катря молчала и разглядывала цепочку от часов у полковника Будогоса на животе. Собственно, только глаза ее уткнулись невидящим взглядом в блестящее пятнышко, а видела Катря в эту минуту почему-то раздольный пейзаж со склона холма: зеленые луга, красные маки, синий лес на горизонте, голубая осока над ручьем и, заливая все, спелая рожь справа и зеленые всходы свекловичных плантаций слева. Высоко в небе звенел невидимый жаворонок.

— Вопрос первый, — сказал майор, — фрейлейн член какой-нибудь партии?

— Нет! — вдруг ответила Катря.

— О, капиталь! К фрейлейн возвращается утраченный дар речи. Прехтиг! — Майор со вкусом щелкнул пуговкой на левой перчатке и начал натягивать правую. — Значит, фрейлейн анархистка?

— Нет, — отрезала Катря. Майор ей уже надоел. — Я беспартийная, но вы читали Ленина?

Майор отступил на шаг назад. Он быстро натянул на правую руку перчатку и снова сделал шаг вперед. Размахнувшись, он изо всех сил ударил Катрю затянутой в перчатку рукой по лицу.

Весь мир вихрем закружился, и Катря упала навзничь.

«Врагу не сдается наш гордый «Варяг»

Операцией руководил сам полковник фон Таймо.

Солнце взошло что-то около пяти, и на шпиле вокзала сразу взвился кирасирский штандарт. В ту же секунду с бронепоезда против станции ударила пушка. Снаряд просвистел над городом и упал где-то недалеко — был отчетливо слышен. И сразу же со всех сторон заиграли, засвистели ротные и взводные рожки. С насыпи у вокзала звонко затрубили восемь серебряных полковых фанфар. Тревога была объявлена эффектно и пышно, как на параде.

В ту же минуту три тысячи кирасиров двинулись по улицам города. По двое сворачивали они в каждый двор, стучали в двери и как оглашенные врывались в переполошенные дома. Они загоняли испуганных, одуревших спросонок женщин и детей в угол, стаскивали с постелей еще не пришедших в себя после сна мужчин и подростков и, приставив штык к груди, приказывали в две минуты одеться. Кто не успевал, того тащили на улицу полуодетым. И сразу же бросались в соседний дом. Замешкавшихся кирасиров фендрики и унтеры подгоняли стеками, неповоротливых горожан кирасиры лупили прикладами. Дети подымали плач, женщины заламывали руки и в отчаянии падали у порога. Внезапность и грубость операции свидетельствовали о том, что предстоит нечто необыкновенное.