Нечистая сила - Валентин Пикуль

– На фронт хочу… Дайте мне дивизию!

Командуя дивизией, он вместе с дивизией вошел в революцию как генерал-фронтовик; один хороший нокаут, сделанный им Гришке, решил его судьбу, и в 1926 году, провожая Джунковского на курорт, знаменитый А. Ф. Кони напутствовал его словами: «Будущий историк оценит ваше отважное выступление против Распутина…»

* * *

Екатерина Великая (посмертной славе которой так завидовала Алиса) имела при себе камер-фрау Марью Саввишну Перекусихину; эта дама с большим знанием дела опробовала кандидатов в фавориты, после чего следовал ее доклад: «Петька слаб, а Сенька дюж, Сенька гож, матушка!» Нечто подобное происходило и сейчас: кандидат на пост министра, прежде чем попасть пред светлые очи государыни, должен побывать на царскосельской дачке Анютки Вырубовой, которая оценивала его – «наш» или «не наш»?.. Хвостов уже пил чай на даче Вырубовой, но понравился ей, увы, напрасно! Обстоятельства сложились так, что царь временно выпал из-под контроля жены. Возмущение в народе против царской семьи, угрозы скинуть «Николашку» с престола, а царицу заточить в монастырь подействовали на царя. Надо было как-то спасать положение, произведя смену министров, чтобы на время притушить недовольство в стране. Но царь понимал, что, пока он в Царском Селе, ни жена, ни Вырубова, ни Распутин не дадут ему это сделать. А потому он спешно отбыл в Ставку… Императорский салон-вагон въехал через ворота в заборе и остановился напротив штабного вагона дяди Николаши, который помог племяннику спрыгнуть с высокой подножки.

– Здесь, – сказал ему царь, – в тихой деловой обстановке, без баб и истерик, я приму очень ответственные решения…

Первым делом надо было задобрить Думу, которую крайне раздражала Влюбленная Пантера – Маклаков. Родзянко уже не раз настаивал на удалении Сухомлинова, Саблера и Щегловитова; в обществе перетирали на зубах вопрос о трагической нехватке снарядов на фронте, всюду лаяли Малечку Кшесинскую, за которой стоял великий князь Сергей Михайлович… Маклаков был вызван в Ставку.

– Я, – сказал ему царь, – целиком солидарен с вами, что Думу надо бы закрыть на замок, а Родзянко ведет себя хамски, принимая на себя почести, будто он глава государства. Но…

За этим царским «но» Маклаков хлопнулся в обморок.

Его оживили. Влюбленная Пантера рыдала:

– Чем же я не угодил вашему величеству?

– Вы угодили мне, но я вынужден считаться с тем мнением, которое у нас неостроумно прозвали общественным…

Маклаков с трудом пришел в себя.

– Говорят, на мое место прочат Алешку Хвостова?

– Ставка желает князя Щербатова…

Николай Борисович Щербатов занимал должность начальника государственного коннозаводства – лошадь по-прежнему играла в России колоссальную роль (особенно сейчас, когда пулеметы косили нашу славную кавалерию), и, влюбленный в гиппологию, князь сказал:

– Помилуйте, но я ни в какие ворота не лезу! Какое я могу иметь отношение к эм-вэ-дэ? Прошу, оставьте меня с лошадьми…

Николай II настаивал на занятии князем поста министра внутренних дел, ибо Щербатов – человек с конюшни, неизвестный для широкой публики; он был сейчас выгоден для царя, как обтекаемая незначительная фигура, к которой трудно придраться.

– Я не стану мучить вас работой, а моя просьба в военное время не дает вам права отказываться от занятия поста…

Щербатов даже прослезился – в прострации.

– Странное дело! – заметил царь. – Увольняю министра – он ревет как белуга. Назначаю министром – тоже плачут. Николай Борисыч, я вас прошу – наведите порядок в государстве.

– Я знаю только один порядок – как в конюшне!

– Согласен даже на такой, – отвечал Николай II…

А в Царском Селе творилось невообразимое: Алиса заламывала руки, Анютка готова была рвать на себе волосенки, Гришка ходил мрачный, как сыч, – царь принимал в Ставке самостоятельные решения, а они, бессильные, не могут подсунуть ему «нашего». Распутин вяло мямлил: «Как же так? Без моего божьего благословения?» Положение на фронте было отчаянное, и в Ставке решили срочно призвать на службу ратников 2-го разряда.

* * *

Нюрка открыла двери – на пороге стоял хожалый из полицейского участка, держа под локтем замызганный портфель из парусины.

– Новых-Распутин Дмитрий Григорьев здеся проживает?

Речь шла о сыне Распутина – о Митьке.

– Ну, здеся. Так што? – спросил Гришка.

Хожалый раскрыл портфелишко, поплевал на пальцы.

– Числится он ратником второго разряда и подлежит призыву в армию по месту его жительства… в Тюмени.

– Это по какому же праву? – осатанел Распутин.

– А по такому… Кажинный русский человек обязан свое отечество грудью защищать. Так какие ж еще тебе права надобны?..

До этого война проходила стороной и только сейчас дошла до самого сердца Распутина. Он завыл:

– Митьку берут… кровинушку мою! А я не дам ево… Это што ж получается? Под пули, выходит, соваться? А за што?

Миллионы русских митек, ванек и петек месили грязь окопов, били вшей на бинтах, умирали, унизав собой спирали колючей проволоки, стонали в землянках, изувеченные огнем, ослепленные газами, а эта вот поганая сволочь в шелковой рубахе и бархатных штанах металась по комнатам, опрокидывая стулья, и вопила:

– Не дам! По какому праву? Это ж мое дите…

Я долго ждал этого момента, чтобы поведать тебе, читатель, самое гнусное злодеяние Гришки Распутина: ради спасения своего паршивого щенка он решил отменить в стране мобилизацию ратников 2-го разряда, лишь бы чадо его не пропало в этой серо-кровавой мешанине, что зовется солдатчиной… Собранный и строгий, он явился к царице с темными кругами под глазами. Его шатало будто пьяного, но он был абсолютно трезв.

– Какую ночь молюсь! – заявил. – Было мне видение яркое. Голос свыше протрубил мне – не надо призыва ратников…

В барановичскую Ставку полетели истошные вопли царицы; она заклинала мужа: «Прошу тебя, мой ангел… не разрешай призыва 2-го разряда. Отложи это как можно дольше. Они должны работать на полях, фабриках, пароходах и т. д. Тогда уж скорее призови следующий год. Пожалуйста, слушайся ЕГО совета, когда говорится так серьезно, ОН из-за этого столько ночей не спал! Из-за одной ошибки мы все можем поплатиться… Он тебя настоятельно просит поскорее приказать, чтобы в один определенный день по всей стране был устроен всеросс. крестный ход с молением о даровании победы…»

Призыв не состоялся. Но молебны были. Пополнение на фронт в нужный срок не прибыло, и германская армия развивала свое наступление… Зато Митька остался сидеть дома!

Комментарии даже не требуются – любой поймет.

6. «А нам наплевать!»

Зарывшись глубоко в землю, союзные армии вели отныне лишь позиционную войну, предоставив Германии возможность разделываться с безоружной Россией, а сами весь 1915 год посвятили исключительно наращиванию военного потенциала. Ллойд-Джордж писал: «История предъявит счет военному командованию Франции и Англии, которое в своем эгоистическом упрямстве обрекло своих русских товарищей по оружию на гибель…» Кайзер запланировал выбить Россию из войны, а уж потом обрушиться на Запад!

Последний на штык насажен.Наши отходят на Ковно.На саженьЧеловечьего мяса нашинковано.

Русские крейсера, подвывая в рассветном дыму сиренам покинули родную уютную Либаву – с ее пляжами, с ее танцплощадками, с милыми цукернями; после отхода кораблей волна еще долго качала под пирсами намокшие обрывки центральных газет с призывами «Война до победного конца!». Во всем этом успокаивает нас одно: русская армия и флот могут иногда потерпеть поражение, но Россия побежденной никогда не бывала и не будет…

Ветер разметывал на улицах плакаты Маяковского:

У Вильгельма ГогенцоллернаРазмалюем рожу колерно!

* * *

Янушкевич 6 июня докладывал Сухомлинову: «Кадры тают, а пополнения получают винтовки в день боя. Просто волосы дыбом! Приходится отходить… Но будь проклятые снаряды – отбросили бы немцев сразу. Когда батарея, вопреки приказу, выпускает сразу все снаряды – успех! Брусилов тоже начал отход… Отовсюду кричат и грозят нам гидрой революции…»

Звонок по телефону прервал чтение письма:

– У аппарата военный министр, слушаю.

Наталья Червинская спросила Сухомлинова:

– Это правда, что у вас ночью был обыск?

– Что за чушь! Кто посмел так думать?

– Но в городе ходят слухи, что…

Сухомлинов повесил трубку. Вечером, придя домой, он сделал выговор жене за то, что она много тратит денег.

– Ты знаешь, золотко, мне для тебя ничего не жалко. Но нельзя же покупать все, что продается в магазинах.

Жена обиделась. Ночью он звонил в министерство:

– Львов сдали?

– Еще нет. Но армия откатывается.

Утром его навестил Сазонов, совершенно поблекший.

– Как ведающий иностранными делами, я поставлен вами в неловкое положение. Мы же не одни – мы члены коалиции, и коалиция спрашивает меня, а я вынужден вопрос Антанты перепоручить вам лично – когда же наша армия перестанет отступать?