Императрица Цыси. Наложница, изменившая судьбу Китая. 1835—1908 - Цзюн Чан

Тем временем наместник Чжан Чжидун, отличившийся от остальных сановников тем, что задумал ее смещение и привлек для содействия в этом деле заморские державы, теперь страстно желал оправдаться перед ней. Цыси намекала, что осведомлена о его интригах, которые многие монархи могли бы отнести к государственной измене. И пусть Цыси его еще не наказала, Чжан Чжидун понимал, что довольной его поведением она быть не могла. На личной встрече с ней он хотел объяснить вдовствующей императрице, что вынашивал план на случай чрезвычайной ситуации, когда ее правительство вдруг потерпит крах, сам же он никогда не желал ее свержения. Он написал ей челобитную и попросил у нее аудиенции, обосновал свою просьбу тем, чем не видел ее величество больше десяти лет. Причем он сообщал, что его переполняет чувство сожаления и вины, он собирался выехать в любое место маршрута ее движения, чтобы «приветствовать ваше величество коленопреклоненным». Цыси отослала холодный ответ: «Не надо приезжать». Намек на ее нерасположение к нему был совершенно прозрачен. Чжан Чжидун потом попросил о посредничестве одного близкого соратника Цыси, когда тот получит у нее аудиенцию. Наместник Чжан «не видел ваше величество на протяжении восемнадцати лет, – сказал ей этот человек, – а когда ваше величество отправилось на запад, так переживал и беспокоился за ваше величество, так сильно скучал по вашему величеству, что не мог толком ни есть, ни спать. Осмелюсь спросить: почему ваше величество отказывается его принять?» Цыси привела в ответ такой аргумент: «Он не может в настоящий момент покинуть свой пост, так как не все дела еще наладились». И пообещала пригласить его в Пекин, как только вернется в столицу. Но когда Цыси все-таки вернулась в столицу в начале 1902 года, она нашла новый предлог и опять отложила аудиенцию на более поздний срок. Еще через год терпение у Чжан Чжидуна лопнуло, и он прислал письмо, чтобы предупредить о его приезде в Пекин весной 1903 года в любом случае, так как к тому времени он должен освободиться от обязанностей и очень хочет повидаться с ее величеством, по которой «скучает на протяжении двадцати лет». На этот раз он получил благожелательное приглашение: «Вы можете прибыть на аудиенцию».

В мае наместник Чжан прибыл в Пекин и наконец-то его встреча с вдовствующей императрицей состоялась. По словам секретаря Верховного совета, провожавшего Чжан Чжи-дуна в Летний дворец, а также евнухов, охранявших зал для аудиенций снаружи, он с Цыси друг другу практически ничего не сказали. Как только он вошел внутрь, она разрыдалась, и он стал плакать вслед за вдовствующей императрицей. Она продолжила всхлипывать и не задавала ему никаких вопросов, поэтому Чжан просто не мог говорить. Протоколом приема у монарха предусматривалась такая норма, что чиновник мог говорить только тогда, когда к нему обращался хозяин мероприятия. А Цыси не дала Чжан Чжидуну ни малейшего шанса открыть рот. Они какое-то время всхлипывали, а потом Цыси сказала ему идти отдыхать, с чем он и удалился. Это молчание было специально спланированным действом. Для Цыси то, что сделал наместник Чжан, лучше было оставить без обсуждения. Разговор об этом деле и его попытки объясниться послужили бы поводом для огорчения и отчужденности вдовствующей императрицы – она уже решила для себя примириться с его действиями, побуждение к которым считала оправданным. Она подтвердила Чжан Чжидуну свое дружелюбие, когда на следующий день ему доставили ее собственный рисунок с изображением сосны, считающейся у китайцев символом непорочности, рядом с растением цзы-чжи, с которым часто сравнивали мужчин, отличающихся прямотой и мудростью. Такой подарок говорил сам за себя, и наместник почувствовал облегчение и несказанную радость. Без промедления взявшись за перо, он написал: «Как потрепанное старое дерево, которого коснулись самые милосердные ветра, За ночь черный цвет волос вернулся моим поседевшим вискам».

Наместник Чжан сочинил пятьдесят таких стихотворений благодарности. В них он описал свое время, проведенное с вдовствующей императрицей, и перечислил все ее мелкие подарки: блюда с ее стола, фрукты из ее садов, очаровательные шелка, парчовые ткани, длинное ожерелье из кораллов для ношения по официальным случаям и т. п. Однажды, когда он находился в ее компании, ему принесли несколько сладких арбузов, выращенных на территории дворца. Цыси произнесла, что, мол, они выглядят недостаточно красивыми, и отправила слуг в город искать более привлекательные на вид арбузы. На следующий день он услышал от одного сановника, что вдовствующая императрица сравнила его с великим историческим деятелем, служившим столпом его династии. Такие «божественные слова», как он писал, вызывали у наместника дрожь благодарности и настраивали на еще большую подданническую преданность, чем раньше. Перед тем как он покинул Пекин, Цыси преподнесла ему разнообразные прощальные подарки, в том числе 5 тысяч лянов серебром, которые он потратил на открытие современной школы. Когда он добрался до дому, там его уже дожидались три партии подарков от вдовствующей императрицы. Как только Чжан Чжидун пришел в себя от радости, он написал очередное стихотворение благодарности. Таким манером Цыси завоевывала сердца своих подданных и приобретала для себя их исключительную преданность. Когда в 1900 году она покидала Пекин, ее надежнейший сторонник Жунлу взял на себя руководство армией, которую повел в противоположном направлении, рассчитывая увести за собой потенциальных преследователей. Среди добровольцев, взявшихся уводить западных союзников подальше от свиты Цыси, находился отец покойной невестки вдовствующей императрицы по имени Чунци. Когда преследователи так и не появились и в отчаянии оттого, что не мог оказать достойной помощи, Чунци повесился на кушаке своего халата, оставив несколько проникновенных строк: «Боюсь, я бессилен как-то дальше служить престолу. Я могу предложить только свою жизнь, ее я и отдаю». К приходу в столицу западных союзников его жена приказала выкопать в их доме две огромные ямы и посадила в них всех родственников, даже детей, в строгом порядке, а потом сказала слугам закопать эти ямы и похоронить их заживо. Слуги отказались сотворить такой грех и в ужасе разбежались, и тогда ее сын поджег дом, и все тринадцать членов семьи погибли в пламени. Исключительным данный случай не был. Многочисленные семьи свели счеты с жизнью, запалив свои дома, а кое-кто поодиночке утопился или повесился[43].

* * *

Не обошлась Цыси и без врагов, рассчитывавших на свой шанс, наконец появившийся в 1900 году. Дикий Лис Кан предпринимал шаги по мобилизации своей армии для захвата ряда крупных городов, а оружие ему должны были предоставить из Японии. К этому его предприятию примкнуло немало японцев, но сам он оставался за пределами Китая. Специально создали «эскадрон смерти» в составе тридцати с лишним морских пиратов. Их подобрали на южном побережье в районе Гонконга, во главе поставили японца и подготовили к проникновению на север Китая для выполнения двух взаимосвязанных задач: покушение на жизнь Цыси и восстановление на престоле императора Гуансюя. В надежде убедить власти Британии и остальных держав оказать им помощь в достижении цели люди Дикого Лиса написали послание генеральному консулу в Шанхае Пейхаму Л. Уоррену, в котором заявили, судя по его телеграмме лорду Солсбери, «что на тот случай, если императора не удастся восстановить на престоле, они готовы образовать по всей территории страны тайные общества с целью принуждения заморских держав вмешаться». В этой телеграмме обращалось внимание на то, что путем народных восстаний намечается причинить огромный ущерб внешней торговле, а также следует ожидать «уничтожение миссионерской собственности». Понятно, что такого рода аргументация выглядела не слишком убедительной. Она лишь послужила подтверждением того, что отряд Кан Ювэя мало чем отличался от ихэтуаней. Неудивительно, что англичане никакой помощи им не предоставили. Дикий Лис мечтал о том, что ему дадут надежную охрану и доставят в Пекин на британской канонерке. Мечта его так и осталась неосуществленной. Власти западных держав вместо него поддержали наместника Чжан Чжидуна, когда тот окружил людей Кана, собравшихся на его территории в провинции Ухань, как раз в тот момент, когда они подняли мятеж. Англичане не возражали против казни наместником активных мятежников, о чем британский представитель при нем доложил П. Уоррену (направившему лорду Солсбери телеграмму следующего содержания): «Мир в бассейне Янцзы [sic], до них поддерживавшийся, поставили под угрозу нарушения сторонники партии реформ [точнее, группировки Кана], энергично подстрекавшие население к восстанию; они [? утверждали – sic в оригинале], будто пользуются нашей поддержкой… Оружие и боеприпасы они ввезли из Японии контрабандой, к тому же повсюду расклеили подстрекательские воззвания. О реформах речи уже больше не идет, все скатывается к безвластию и мародерству. Среди единомышленников Кана встречаются многочисленные японцы. Наместник [Чжан] требует, чтобы вы тайно переговорили с японским генеральным консулом [по поводу прекращения японского вмешательства]».