Проклятие Ирода Великого - Владимир Меженков

– Ты готов лицезреть того, кого называешь истинным Машиахом?

– Готов.

– Другими словами, ты подготовился к встрече с Христом, а остальных, кто станет выдавать себя за царя Иудеи, казнишь?

– Казню.

– Мне следует опасаться тебя, – сказал незнакомец. – Но я не объявляю себя ни Христом, ни Машиахом, ни даже пророком. Меня зовут Эврикл, и прибыл я из Лакедемона [392], чтобы собственными глазами увидеть Храм, который ты воздвиг во славу своего Бога. О Храме этом наслышан весь мир. Я вообще много путешествую. А чтобы ты не сомневался, что я не тот, за кого ты меня принимаешь, я привез тебе в дар священный фрагмент трона Аполлона из посвященного ему храма в Амикле [393].

С этими словами незнакомец, назвавшийся Эвриклом, вручил Ироду крошечную золотую пластинку с выгравированным на ней лавровым листом, почитавшимся священным деревом Аполлона. Ирод с благоговением принял от Эврикла дар и, в свою очередь, распорядился изготовить точный макет своего Храма в Иерусалиме, изготовленный из покрытой золотом слоновой кости, и вручить его гостю.

Поверил ли Ирод в то, что Эврикл из Лакедемона оказался вовсе не Мессией, встречу с которым обещал ему перед смертью ессей Менахем? Полагаю, что нет. Во всяком случае, радушие, какое было оказано чужеземному гостю Иродом и по его настоянию всеми его домочадцами, равно как приглашение поселиться в царском дворце на срок, который сам гость сочтет для себя желательным, позволяют с достаточной степенью уверенности говорить о том, что Ирод воспринял его отказ признаться в своей мессианской миссии в Иудею как тайну, о которой до поры до времени не должен знать никто, кроме одного Ирода. И Ирод принял условия сохранения тайны, предложенные ему гостем, в то же время в любую минуту готовый признать его сыном Предвечного, как только он сочтет, что время такое наступило. До тех же пор Ирод решил не подавать виду, что ему известна правда о незнакомце с печальными глазами, и вести себя так, как если бы он поверил гостю, что тот не мессия, наблюдавший за ним от самой Кесарии, а обыкновенный любитель странствий, который нашел приют в царском дворце.

7

С появлением в Иерусалиме Эврикла в семье Ирода не произошло никаких изменений. Александр и Аристовул по-прежнему избегали встреч с отцом, его сестра Саломия и старший сын Антипатр возмущались этим, объясняя их поведение не столько непреходящей тоской по матери, казненной по приказу Ирода, сколько врожденной спесью, не позволявшей им снизойти до общения с простолюдинами. Между теми и другими метался Ферора, в жилах которого текла та же кровь, что и в жилах его сестры и царствующего брата, но который понимал и своих племянников-сирот, в особенности ценил усвоенный ими за время учебы в Риме независимый взгляд на мир и свое место в нем, лишенный иудаистской зашоренности, расписывающей в деталях каждый шаг, который вправе совершать или не совершать под страхом неминуемой кары каждый благочестивый еврей.

Приезд Эврикла, впрочем, внес в обострившиеся отношения между членами семьи Ирода некоторое умиротворение. Спартанец одинаково легко находил общий язык как с Александром и Аристовулом, с одной стороны, так и с Антипатром, с другой. По тому, как легко и непринужденно входил он в общение со всеми ими, можно было подумать, что лучшего друга и доброго советчика, чем Эврикл, у сыновей Ирода никогда не было. Ирода радовало это обстоятельство, и он мысленно не раз благодарил покойного Менахема за то, что тот предсказал ему скорую встречу с этим необыкновенным человеком, явно несшим на себе печать всеблагого и всемилостивого Бога.

Наступившую зиму Ирод провел в разъездах по стране, чтобы, когда благочестивый гость объявит, наконец, ктó он на самом деле и призовет его на суд свой, на котором, как сказано в Писании, отвергнет худое и изберет доброе [394], успеть довести все задуманные дела до конца. В нечастные дни, когда Ирод наезжал в Иерусалим, всегда, впрочем, неожиданно, верхом на коне, как простой воин или нарочный, прибывший с очередным сообщением из одного из городов или областей Иудеи, его вниманием всецело завладевал Николай Дамасский. Той зимой ученый сириец особенно плодотворно работал над книгой о царе Иудеи, и потому его интересовали все, даже самые незначительные детали из жизни царя. «Истина в подробностях», – говорил при этом он.

Впрочем, в эти нечастые дни пребывания в столице Ирод не забывал и о государственных делах, требуя от своего правительства и его первого министра Птолемея подробного отчета обо всем, что успели сделать они во время его отсутствия и насколько преуспели в выполнении его приказов. От Птолемея он, между прочим, узнал и о том, что если дела в Иудее шли нормально и ни один из его приказов не оставался невыполненным, то вот что касается его семьи, тут положение дел оставляло желать лучшего. Дошло до того, что Александр и Аристовул восстановили против себя не только Саломию, имевшую большое влияние на Ирода, но и Ферору, который поначалу был всецело на стороне сирот.

Об внутрисемейных неурядицах, которые не могли не сказаться на общем положении дел в стране, Птолемей рассказал не только Ироду, но и Николаю Дамасскому. Тот по-своему интерпретировал его рассказ в своей книге о царе Иудеи, а уже книга ученого сирийца была столетие спустя использована Иосифом Флавием, который также не оставил без внимания этот трагичный период в жизни Ирода. Вот что поведал сириец: «С одной стороны, Саломия как бы по наследству перенесла всю свою ненависть на юношей и, принимая во внимание успешность своих интриг против их покойной матери, совершенно потеряла чувство меры и дошла до того, что решилась не оставить в живых никого из родни покойной ею загубленной, кто мог бы отомстить за смерть ее; с другой же стороны, и у юношей кипела глухая злоба против отца отчасти при воспоминании о страданиях их матери (и эта злоба была вполне основательная), отчасти вследствие пробуждавшегося и в них страстного желания власти. И вот вновь началось горе, подобное прежнему, а именно – раздались укоры юношей по адресу Саломии и Фероры, возникали ненависть последних к юношам и интриги против них. Обе стороны отличались одинаковой ненавистью друг к другу; неодинаков был лишь характер проявления этой ненависти. В то время как юноши видели признак благородства в том, что по неопытности не сдерживали своего гнева и всегда были готовы открыто высказать хулу и порицания, придворная партия поступала таким же образом, но прибегала при этом к ловким и остроумно подведенным наветам, постоянно тем самым подзадоривая юношей и побуждая их к решительному и рискованному шагу относительно их родителя. Так как юноши не обращали внимания на приписываемые их матери провинности и полагали, что она, во всяком случае, пострадала невинно, то придворные не сомневались, что они лично отомстят тому, кто, видимо, являлся виновником ее смерти. В конце концов этими слухами преисполнился весь город, и, как это бывает в борьбе, все сожалели о неопытности юношей; вместе с тем росла и бдительность Саломии, которая старалась в поведении самих юношей найти доказательство непреложности своих слов. Они так скорбели о смерти своей матери, и смерть ее, по их мнению, ложилась позором и на них самих, что старались повсюду вызвать законную жалость не только к участи своей матери, но и к самим себе, которые принуждены жить вместе с убийцами ее и делить с ними все».

Ни Николай Дамасский, ни тем более Иосиф Флавий ни словом не обмолвились о том, что интрига, завязавшаяся в семье Ирода, если и причиняла боль царю, то скорее по сугубо человеческим, личностным причинам, легко объяснимым особенностями характера царя, которому слишком часто напоминали о его нееврейском происхождении, что не могло не раздражать его и подозревать управляемый им народ во врожденной неблагодарности несмотря на все благодеяния, которые он творил для него. Они прошли мимо того факта, что до поры до времени Ирод делал все от него зависящее, чтобы в его доме установились мир и взаимоуважение, что было присуще его натуре и что так ярко проявилось в его отношении к своим родителям, братьям и сестре. Главную причину вызревавшего, подобно раковой опухоли, конфликта они увидели в борьбе за власть, тогда как единственной причиной, по которой Ирод не хотел вмешиваться в этот конфликт, стало ожидание скорого прихода обещанного в Писании Мессии, Который установит новое царство на Земле – царство добра и справедливости – и Сам станет Царем над всеми народами. К концу царствования Ирода ожидание Мессии охватило значительную часть населения Иудеи от зилотов до ессеев, причем ожидание этого скорого прихода в самом Ироде переросло в убеждение, а затем и веру, которая, в свою очередь, передалась от него многим его современникам-евреям.